Ричард Флэнаган - Смерть речного лоцмана
– Стало быть, заночуем вон там? – спрашивает Таракан, указывая на береговую лагерную стоянку.
Аляж кивает.
– А нас не смоет?
Аляж качает головой, но, оглядывая скалы, они оба думают: что, если они все же ошибаются и их смоет рекой, если расположатся вдесятером в том лагере?
– Не все ли равно? – говорит Таракан и направляется обратно к плотам.
Покуда клиенты разбивают лагерь, двое виновных лоцманов продираются обратно – вверх по течению к Маслобойке, тщательно осматривая водную поверхность и прибрежные камни. Они гребут как одержимые в поисках места, куда могло прибить тело, не теряя надежды, как и положено, что Дерек, быть может, еще жив. Им удается добраться до валунов, на которые упал Дерек, и по кровавому следу, обрывающемуся у кромки воды, определить тот самый камень, о который он разбился. Они стоят на глыбе прямо напротив камня, не в силах проронить ни слова. Валун округлый и гладкий, у его основания клокочут бурные, пенящиеся воды стремнины. Когда пена вскипает у кромки валуна, ее клочья, слизывая с камня липкую кровь, становятся похожи на лепестки гигантского цветка, розоватые ближе к сердцевине и бледные по краям, а сам камень при этом напоминает громадную тычинку. Однако там, где обрывается кровавый след, в воде тела нет – и поблизости его нигде не видно. Кругом только река. Они подплывают к запачканному кровью валуну и взбираются на него – их волосы и лица заляпаны ошметками розовато-коричневой пены, отчего они напоминают злобных речных чудищ. Тела нет и здесь, под водой.
Так они стоят у подножия ревущего водопада, оглушенные, с клочьями пены, прилипшей к лицам, которая, насыщаясь влагой от мглистых брызг, летящих сверху – со стороны водопада, растворяется и сдувается порывами ветра, порожденного тоннами падающей воды. А вдалеке, ниже по течению, на плоту, вместе с другими клиентами, сидит Шина – ее взгляд устремлен в ту сторону, откуда течет река. Как я погляжу, кроме нее, туда больше никто не смотрит. И все, что она видит у подножия могучего водопада, – это громадный валун в тени теснины. Она даже не может с точностью сказать, кого или что она видит.
Между тем, по мере того как темнеет, все понимают, что тело Дерека могло прибить к берегу где-нибудь ниже Маслобойки. Но со стороны Звука Умиротворения уже ничего не разглядеть – хотя не исключено, что все прибывающей водой Дерека могло отнести еще дальше по течению, а может, оно зацепилось за корягу и так и останется там, под водой, пока она не спадет и не обнажит разбухшее, разлагающееся тело, всплывшее на поверхность, подобно подводной лодке.
Лысый
Дождь льет беспрерывно.
Он со всей тяжестью обрушивается на палатки, лес и окружающие горы, вдоль которых текут притоки Франклина, наполняя его своими водами.
С наступлением ночи приунывший лагерь становится свидетелем странного пришествия: откуда ни возьмись объявляется странный гость – тот самый лысый плясун на грязно-желтом плоту, которого они повстречали несколько дней назад. Он продрог до костей и, помимо всего запаса провизии, почти полностью лишился былой спеси. Его усаживают поближе к костру и дают миску овощного супа, приправленного карри, со сладким картофелем, и он, подавив в себе явную брезгливость, принимает угощение с благодарностью. А потом рассказывает свою историю – вот она.
На следующий день после давешней встречи девица с носовой флейтой объявила о своей неизбывной любви к обоим парням и своем же физическом желании быть с тем, у которого косички. Разозлившись и разобидевшись – ведь именно он, лысый, устроил им эту речную прогулку и оплатил их перелет из Сиднея, – так вот, разозлившись и разобидевшись, снедаемый ревностью, в чем ему теперь было не зазорно признаться, он решил, что им лучше разделиться на две группы. И объявил, что одна группа – это он, а другая – они двое. Вслед за тем он, не мешкая, отчалил, но на другой день с ним приключилась беда: плот перевернулся на пороге – и его унесло вниз по течению. Он, лысый, провел жуткую ночь в дождевом лесу без еды, одежды и огня, укрывшись только листьями древовидного папоротника и проклиная на чем свет стоит и реку, и девицу, и своего лучшего друга. На следующий день он задумался, что делать дальше: то ли дождаться бывших друзей, что, как он теперь рассуждал, было бы разумнее, то ли попробовать отыскать унесенный плот и догнать на нем группу Аляжа. Учитывая гордыню и желание никогда больше не видеться с бывшими дружками, он двинулся в тернистый путь вниз по течению реки. Ближе к концу дня (ко всему прочему, он потерял часы и не мог с точностью определять время) он наткнулся на свой рюкзак с одеждой и спальником, смытый водоворотом. Ободренный этим обстоятельством, он шел весь следующий день под дождем, пока наконец не набрел на собственный плот – тот прибило к берегу с его стороны, и плот зацепился за ветки. Из сучка лептоспермума с помощью веревки, эмалированной миски и пластмассовой кружки, которые нашел в рюкзаке, он соорудил себе новое весло и со столь необычным снаряжением продолжал нелегкий путь вниз по течению в надежде нагнать группу Аляжа.
Здоровенные пороги, через которые ему пришлось пройти в тот день, ввергли его в ужас и сбили всю спесь. Он просит у Аляжа разрешения остаться в его группе. Аляж с Тараканом не возражают. Зовут его, как он сам говорит, Джордж, но Таракан тотчас заявляет, что весь остаток маршрута будет называть его Лысым, потому что это прозвище подходит ему больше, чем настоящее имя. В ответ Лысый отворачивается и только пожимает плечами. Решившись принять от них пищу, кров и знание реки, он понимает, что у него нет выбора, и соглашается.
Лысый спрашивает, отчего они с таким угрюмым и безучастным видом слушали его рассказ. И Шина (Почему именно она? – спрашиваю теперь я себя. Почему у нее хватило на это смелости, а не у меня или Таракана?) делится с ним всем, что ей известно о случившемся в тот день в Маслобойке.
– Гос-с-споди! – цедит Лысый. – Ох уж эти растреклятые выходные! – Он качает головой, на которой местами уже проглядывает темная щетина, словно голову ему присыпали металлическими опилками, и они прилипли к ней, как к магниту.
К утру река поднимается настолько, что вода уже плещется в каких-нибудь полутора метрах от нижней палатки. Настроение у клиентов хуже некуда: они подавлены и напуганы. Таракан вынужден сказать всем то, что не мог сказать ни клиентам, ни Лысому вчера ночью: честно рассказывает обо всем, что случилось тогда под скалой, – и посреди рассказа вдруг заливается слезами. Аляж пристыженно и виновато помалкивает. Клиенты уже не донимают его расспросами, потому что все свое внимание они переключают на Таракана: отныне он для них старший лоцман.
Дождь не утихает.
Они быстро сворачивают лагерь – отчасти потому, что им нужно успеть пройти теснину до того, как вода поднимется еще выше, а с другой стороны, у них еще есть надежда, пусть очень слабая, отыскать Дерека или, по крайней мере, его тело. Они копошатся у осклизлых валунов Страз – таскают мешки, весла, сумки со снаряжением, точно муравьи, перетаскивающие крошки корма в муравейник; они торопливо снуют взад-вверх-вниз и на фоне громадных валунов кажутся карликами. Впереди всех стараются Таракан с Аляжем – они волочат, поднимают и толкают плоты. Аляж одержим. Одержим яростью, замешенной на чувстве вины, злобы и стыда за происшедшее. В своем неистовстве он чувствует себя сильным и неуязвимым, потому что уже не боится за себя. И он знает: Таракан чувствует то же самое. Их одержимость находит свое выражение в работе. Они не ощущают боли, когда их легкие горят от усилий и спешки, с какими они переваливают тяжелые грузы через неровные каменные глыбы, заполоняющие теснину; или, вернее, они ощущают боль – и хотят ощущать ее сильнее, настолько, чтобы она заглушила в них чувство вины, стыда и злости, порожденное тем, что случилось с Дереком. Они работают остервенело, потому что одержимы и охвачены исступлением, потому что им нужно скорее пройти теснину, поскольку вода неумолимо прибывает, потому что им нужно опередить пиковый паводок. Поскольку переправа волоком требует быстроты, плотами занимаются лоцманы – они же перетаскивают и бочки с провизией и все снаряжение, а клиенты большей частью переносят к подножию порога только свои вещмешки. Таракан с Аляжем спешно возвращаются за следующей партией груза, подгоняя раскрасневшихся, спотыкающихся и падающих клиентов с их маленькими непромокаемыми вещмешками и одиночными веслами; они заклинают и умоляют поторопиться. Клиенты, глядя на них, боятся еще больше: их пугает одержимость лоцманов, потому что они, клиенты, чувствуют, что их мрачные предчувствия сбываются, что река – дело нешуточное, река опасна, река несет смерть. Клиентам становится тем более страшно, что они не видят страха у лоцманов, которые быстро и с неимоверными усилиями тягают неподъемные грузы и кажутся им такими же непредсказуемыми и взбесившимися, как сама река. «Молодцы! Держи! Шевелись!» – подгоняют их лоцманы. А клиенты только в ужасе озираются по сторонам, глядят то на лоцманов, то на реку. И пошевеливаются лишь потому, что их подгоняет страх: стоять на месте куда страшнее, чем шевелиться.
