Екатерина Боронина - Удивительный заклад
Обзор книги Екатерина Боронина - Удивительный заклад
Екатерина Сергеевна Боронина
Удивительный заклад
Глава первая
Я совершил это преступление в двенадцатилетнем возрасте. Но и самое преступление, и всё, что сопутствовало ему, так живо в памяти, как будто было это не тридцать семь лет назад, а совсем, совсем недавно.
Мы жили в небольшом городе одной из северных губерний России. Края наши славятся строевым лесом, мастерами — резчиками по дереву, пёстро раскрашенной деревянной посудой, деревянными, в ярких разводах, ложками. И город, в котором прошло моё детство, был тоже весь деревянный. Дома, заборы, тротуары на улицах — всё из дерева. По реке, огибавшей город, после весеннего паводка плыли к Северной Двине бесконечные плоты, и гонщики на плотах пели заунывные песни.
Отец мой был мелким чиновником и служил на почте. Жалованье он получал ничтожное, и если бы не бабушка, мы бы совсем обнищали. А бабушка моя была искуснейшая кружевница — плела на коклюшках кружева. Да такие тонкие и узорчатые, что не брезговали их носить самые первые модницы в городе. Так и называли эти кружева «власьевскими», по нашей фамилии — Власьевы. Вот только плести их бабушке приходилось урывками, по ночам, когда все улягутся спать. Всё хозяйство по дому и заботы обо мне и сестрёнке лежали на плечах бабушки, да ещё ей приходилось ухаживать за моей матерью. Мать болела ревматизмом и почти никогда не вставала с постели. Давно, когда я ещё был маленьким, она зимой переходила реку и провалилась в полынью. Из полыньи она выбралась и добрела домой продрогшая и обледенелая. С тех пор она и заболела. Ей бы нужно на юг, на лечебные грязи, но денег для этого не было. А сколько отец ни подавал бумаг и прошений по разным ведомствам, чтобы мать отправили на казённый счёт, он неизменно получал отказ. Кому было дело до неизвестного мелкого чиновника!..
Но как ни надрывалась бабушка, как ни портила себе глаза по ночам за плетением кружев, всё равно без ломбарда мы прожить не могли. То одну вещь, то другую бабушка несла в городской ломбард.
За простым некрашеным шкафом, где стояла кровать бабушки, висел на стене, рядом с образком Николая-угодника, красиво переписанный моею рукой лист. В этом листе значилось, когда и сколько нужно внести в ломбард денег, чтобы заплатить за перезаклад вещей. То, что попадало в ломбард, не выкупалось годами, а лишь без конца перезакладывалось.
Оценщика городского ломбарда, принимавшего вещи в заклад и выдававшего под них ссуды, звали редким именем Кронид. Но бабушка называла его всегда Хранид. Должно быть, она производила это имя от слова «хранить». И в нашей семье никто не говорил «отнести в ломбард», а говорили «отдать Храниду».
С тех пор как я себя помню, а помню я себя лет с четырёх, этот Хранид постоянно занимал и тревожил моё воображение. И почему-то он казался мне очень страшным. Он даже снился мне по ночам. И всегда одинаково. Как будто в комнату входит косматый маленький старик с такими длинными руками, что они почти касаются пола. Это Хранид. Он хочет схватить меня, а я бросаюсь к бабушке и кричу: «Бабушка, спаси! Бабушка, спаси!» От собственного крика я и просыпался.
Только лет в семь я увидел впервые Хранида наяву. На самом деле он был совсем не похож на того косматого старичка с длинными до полу руками, каким создала его моя фантазия во сне. Встретил же я его в церкви, куда меня водила бабушка. Он оказался высоким тощим человеком с жёлто-серым нездоровым лицом. Одет он был в длинный чёрный сюртук, почти наглухо закрытый, с шёлковыми отворотами. Стоял он, помню, у левого клироса, прямой, неподвижный, и его лицо было похоже на лица святых на стенах церкви. Я заметил, что Хранид ни разу не перекрестился во время церковной службы. Когда же я дома спросил бабушку, почему Хранид не перекрестился, она дала мне подзатыльник и сказала, что это не моё дело. Говорили про Хранида, что он человек начитанный и даже образованный, но толком о нём никто ничего не знал. В церковь он ходил, должно быть, редко. После своей первой встречи с ним я видел его там ещё раза два, хотя сам бывал с бабушкой в церкви часто.
Однажды я слышал, как отец говорил бабушке, что за всё время жизни в нашем городе (Хранид жил тут уже лет десять), ломбардщик ни разу не получил по почте ни одного частного письма. Все письма, которые приходили на его имя, были казённые, деловые, касавшиеся, по-видимому, ломбарда. Почта в нашем городе была одна, и через руки отца проходила вся корреспонденция. Поэтому-то он и знал об этом.
Жил Хранид при ломбарде. Ломбард помещался в небольшом одноэтажном деревянном доме на одной из тихих, непроезжих улиц. Я никогда не видел Хранида ни на улице, ни в городском саду. Жил он уединённо, и семьи у него не было. Прислуживала ему глухонемая пожилая женщина — сестра ночного сторожа при ломбарде. Эту глухонемую я не раз встречал на улице и всегда старался перейти на другую сторону. Я боялся её. Рот у неё был всегда полуоткрыт, и она смотрела исподлобья.
Три раза в году Хранид куда-то уезжал на несколько дней из города. Но куда и зачем — никто не знал, хотя многие любопытствовали.
Я потому так подробно рассказываю о Храниде, что он будет главным действующим лицом, во всей дальнейшей истории.
Осенью, как раз в тот год, когда я перешёл в последний класс начального городского училища, бабушка принесла домой пятимесячного котёнка. Подарила его жена Порфирьева — владельца лесопильного завода. Для этой мадам Порфирьевой, как её все называли в городе, бабушка иногда плела кружева.
Котёнок был чудо как хорош! Белый, без единого пятнышка, а шерсть длинная, шелковистая. Потому мы и прозвали его Снежком. Особенно привязалась к Снежку моя мать. Котёнок тоже к ней привязался больше, чем ко всем нам. Бывало, часами лежал у неё на коленях и мурлыкал. Чем больше подрастал Снежок, тем становился красивее. Даже мой отец примирился с его существованием, хотя вообще недолюбливал кошек.
Снежка из квартиры мы никуда не выпускали — боялись, что его разорвут собаки или кто-нибудь украдёт.
Но весной, как раз за два дня до пасхи, Снежок исчез. Я и моя младшая сестра Лена обыскали все соседние дворы, но кота нигде не было. Никто его не видел. Поздно вечером я опять пошёл искать Снежка.
Спустившись во двор (мы жили в мезонине, первый этаж занимал хозяин дома), я стал звать кота. И вдруг меня тихо окликнул мой приятель Сёмка. У хозяина нашего дома была мебельная мастерская, где работал он сам, приходящий подмастерье и мальчик-ученик Сёмка. Сёмка был круглым сиротой и жил у хозяина. В холода он ночевал на кухне, а чуть теплело, перебирался в пристройку, где помещалась мастерская.
Я очень удивился, что Сёмка зовёт меня. Как раз накануне мы с ним подрались, и я поставил ему огромный синяк на скуле. Подозревая Сёмку в зловредных намерениях, я подошёл к дверям столярной с опаской.
— Не бойся, иди! — шёпотом сказал Сёмка, приоткрывав дверь мастерской. — Чур! Драться не буду. Дело у меня к тебе, Алексей!
— А ты не видал нашего Снежка? — на всякий случай спросил я.
— Иди, иди, прикрой дверь, хозяева ещё не спят! — Сёмка схватил меня за рукав и почти силой втащил в столярную.
Окно в столярной было занавешено какой-то тряпкой, а на верстаке горела маленькая керосиновая лампочка с треснутым стеклом, заклеенным бумагой. Тут же рядом лежала замусоленная, растрёпанная книжка.
— Садись, Алексей! — Сёмка показал на стопку свежеобструганных досок. — Только говори потише, а то хозяин услышит, влетит от него, что лампу жгу. Всё пожара боятся, а мне почитать охота…
Вид у Сёмки был какой-то особенный, глаза сверкали, он то и дело шмыгал носом. Я подумал, что он прочитал про что-нибудь интересное в книжке и сейчас будет рассказывать. У Сёмки была прямо страсть к чтению. Книги он выбирал самые необыкновенные. То читал про сыщиков, то про гипнотизёров, то про золотоискателей. Книжки он раздобывал у сына владельца гостиницы «Меркурий» — долговязого гимназиста Кости.
Расплачивался Сёмка за свою любовь к чтению о сыщиках и гипнотизёрах тем, что мастерил для гимназиста деревянные шкатулочки и рамки для фотографий.
Шкатулки и рамки Костя дарил своим знакомым барышням. Был этот Костя лентяй и тупица и в каждом классе сидел по два года.
— Алексей! Поклянись, что никому не скажешь… — зашептал Сёмка, поправляя фитиль в лампе.
— Да ты о чём, Сёмка? — удивился я. — Ты сперва скажи.
— Нет! Ты сперва клятву дай по форме. Я тебе такую тайну открою!..
— Тайну?! А как клясться?
Сёмка любил придумывать замысловатые клятвы, но на этот раз он превзошёл себя.
— Говори так, Алексей: клянусь четырьмя сторонами света и розой ветров, что до самой смерти буду молчать о том, что сейчас услышу…
Я не знал тогда, что такое «роза ветров», но постеснялся спросить Сёмку. Клятва же мне понравилась. Она звучала таинственно. Когда я, сгорая от любопытства, дал клятву по всей форме, Сёмка полез на четвереньках в угол и вытащил из ящика для инструментов мирно спавшего там Снежка.
