Эдгар По - Система доктора Дегот и профессора Перье
Обзор книги Эдгар По - Система доктора Дегот и профессора Перье
Эдгар По
Система доктора Дегот и профессора Перье
Осенью 18**, путешествуя по южной Франции, я очутился в нескольких милях от Maison de Sante[1], или частной лечебницы для душевнобольных, о которой много наслышался в Париже от моих друзей медиков. Я ни разу еще не посещал подобных заведений, и, не желая упустить удобный случай, предложил моему дорожному товарищу (господину, с которым познакомился за несколько дней перед тем) завернуть на часок в лечебницу. На это он возразил, что, во-первых — торопится, во-вторых — боится помешанных. Впрочем, он уговаривал меня не стесняться и удовлетворить мое любопытство, прибавив, что поедет не торопясь, и я успею догнать его сегодня же, или, самое позднее, на другой день. Прощаясь с ним, я подумал, что меня, чего доброго, не пустят в лечебницу, и выразил свои опасения вслух. Он отвечал, что если я не знаком лично с директором, г-ном Мальяром, и не имею рекомендательного письма, то меня, пожалуй, в самом деле не пустят, так как правила в частных лечебницах гораздо строже, чем в казенных. Он прибавил, что несколько лет тому назад познакомился с г-ном Мальяром и готов заехать со мной к нему и познакомить меня, хотя сам не пойдет в больницу, так как не выносит сумасшедших.
Я поблагодарил его, и мы свернули с большой дороги на проселочную, которая через полчаса привела нас к дремучему лесу у подошвы горы. Мы проехали две мили в его сырой мгле и, наконец, увидели Maison de Sante. Это был фантастический chateau[2], очень ветхий и с виду почти необитаемый. Он произвел на меня такое тяжелое впечатление, что я задержал лошадь и хотел было вернуться. Однако устыдился своего малодушия и поехал дальше.
Когда мы подъехали к воротам, я заметил, что из ворот выглядывает какой-то господин. Минуту спустя он вышел к нам навстречу, назвал моего спутника по имени, приветливо пожал ему руку и предложил сойти с коня. Это был сам г-н Мальяр: статный, видный, старосветский господин, с любезными манерами и весьма внушительным видом важности, достоинства и авторитета.
Мой друг представил меня, сообщил о моем желании, а когда г-н Мальяр выразил готовность оказать мне всяческое содействие, распростился с нами, и больше я его не видел.
Когда он уехал, директор провел меня в маленькую и очень опрятную гостиную, где в числе прочих предметов, свидетельствовавших об утонченном вкусе, находились книги, картины, цветы и музыкальные инструменты. В камине весело трещали дрова. За пианино сидела, напевая арию Беллини, молодая и очень красивая женщина, которая при моем появлении перестала петь и приветствовала меня грациозным поклоном. У нее был низкий голос и тихие, сдержанные манеры. Лицо ее показалось мне печальным и крайне бледным, что, впрочем, вовсе не портило его, на мой вкус. Она была в глубоком трауре и возбудила во мне смешанное чувство уважения, любопытства и восхищения.
Я слышал в Париже, что в заведении г-на Мальяра господствовала так называемая система поблажки, что никаких наказаний не применялось, даже к лишению свободы прибегали очень редко. За пациентами следили очень внимательно, но они пользовались полной свободой, и большинству позволялось гулять по всему дому и окрестностям в обыкновенных костюмах, какие носят здоровые люди.
Имея в виду это обстоятельство, я решил поостеречься в разговорах с дамой, так как не знал наверное, здорова ли она; а беспокойный блеск ее глаз даже заставлял меня подозревать противное. Итак, я ограничился замечаниями самого общего характера, которые, по моему расчету, не могли раздражить или обидеть даже сумасшедшего. Она отвечала совершенно разумно, обнаружив, по-видимому, вполне здравый ум; но я был слишком хорошо знаком с литературой по части всевозможных маний, чтобы положиться на эти внешние признаки здоровья, и продолжал соблюдать осторожность в разговоре.
Вскоре бойкий лакей в ливрее принес фрукты, вино и закуску, а, немного погодя, дама ушла. Как только она удалилась, я вопросительно взглянул на хозяина.
— Нет, — сказал он, — о, нет — это моя родственница, моя племянница, превосходная женщина.
— Простите мои подозрения, — отвечал я, — впрочем, вы скорее, чем кто-либо, найдете извинение для меня. Ваш превосходный метод хорошо известен в Париже, и я считал возможным, вы понимаете…
— Да, да, понимаю, это мне следует благодарить вас за вашу осторожность. Такая предусмотрительность редко встречается у молодых людей, и у нас бывали неприятные contretemps[3] вследствие беспечности посетителей. При моей прежней системе, когда пациенты свободно гуляли всюду, их часто доводили до бешенства неосторожные замечания господ, являвшихся осматривать лечебницу. Поэтому мне пришлось принять ограничительные меры и допускать в лечебницу только таких лиц, на которых я могу положиться.
— При вашей прежней системе, — сказал я, повторяя его слова, — значит система поблажки, о которой я столько наслышался, оставлена вами?
— Несколько недель тому назад, — отвечал он, — нам пришлось навсегда отказаться от нее.
— В самом деле? Вы удивляете меня!
— Мы нашли безусловно необходимым, милостивый государь, — отвечал г-н Мальяр со вздохом, — вернуться к старинным порядкам. Опасность системы поблажки всегда была громадна, а преимущества ее сильно преувеличены. Я думаю, что если был где-нибудь убедительный опыт в этом отношении, так именно у нас. Мы делали все, что могла внушить гуманность. Я жалею, милостивый государь, что вам не случилось побывать здесь раньше, — вы бы могли судить сами. Впрочем, вы, вероятно, знакомы с системой поблажки, с ее деталями?
— Не вполне. Слышал о ней только из третьих и четвертых рук.
— Основа этой системы — потакать желаниям пациентов. Мы не противоречим никаким причудам, зародившимся в их мозгу. Напротив, мы даже поощряем их; и таким путем удавалось достигнуть самого надежного исцеления. Никакой аргумент не действует на сумасшедшего сильнее reductio ad absurdum[4]. Например, у нас были пациенты, воображавшие себя цыплятами. Лечение: соглашаться с этим фактом, настаивать на том, что это факт, укорять пациента в непоследовательности, если он не сообразуется с этим фактом — например, не хочет питаться исключительно цыплячьим кормом. Немножко крупы и песка делали чудеса в этом отношении.
— В этом и заключалось все лечение?
— Никоим образом. Большое значение имели развлечения всякого рода — музыка, танцы, гимнастические упражнения вообще, карты, книги и т. п. Мы делали вид, что лечим пациента от какого-нибудь физического недуга, и самое слово «помешательство» никогда не произносилось. Главное было заставить каждого помешанного наблюдать за товарищами. Если сумасшедший увидит, что вы полагаетесь на его ум и порядочность, он будет ваш телом и душой. Таким путем нам удалось довести до минимума число смотрителей.
— И вы не применяли никаких наказаний?
— Никаких.
— И никогда не запирали ваших пациентов?
— Очень редко. Случалось иногда, что в болезни наступал кризис, или она внезапно принимала буйный характер, — в таких случаях приходилось запирать пациента в отдельную камеру, чтобы не заразить других, и держать его в одиночном заключении до возвращения родственникам, потому что с буйным помешательством нам нечего делать. Такие пациенты помещаются обыкновенно в общественные госпитали.
— А теперь все это изменилось, — и вы думаете, к лучшему?
— Несомненно. Наша система имела свои невыгодные, даже опасные стороны. Теперь она, к счастью, отвергнута во всех Maisons de Sante Франции.
— Ваши слова крайне удивляют меня, — отвечал я, — я был уверен, что в настоящее время только эта система и применяется по всей Франции.
— Вы еще молоды, друг мой, — возразил хозяин, — но время научит вас полагаться только на собственное суждение, не доверяя россказням других. Не верьте ничему, что вы слышите, и только наполовину верьте тому, что видите. Очевидно, какие-нибудь невежды ввели вас в заблуждение насчет Maisons de Sante. После обеда, когда вы отдохнете, я охотно покажу вам лечебницу и ознакомлю вас с системой, которая, по моему мнению и по мнению всех, кто имел случай наблюдать ее действие, далеко превосходит все остальные.
— Это ваша система? — спросил я. — Вами изобретенная?
— Я горжусь тем, что могу признать ее своею, — отвечал он, — по крайней мере, до некоторой степени.
В такой беседе мы провели час или два с г-ном Мальяром. Он показал мне сад и оранжереи, имевшиеся при лечебнице.
— Я подожду знакомить вас с моими пациентами, — заметил он. — Их выходки всегда более или менее расстраивают нервного человека. Я не хочу отбивать у вас аппетит. Сначала мы пообедаем. Я угощу вас телятиной a la Sainte Menehould, цветной капустой sauce veloute, стаканчиком Clos Vougeot — для укрепления нервов.
В шесть часов слуга объявил, что кушать подано, и мы отправились в обширную salle a manger[5], где уже собралось многочисленное общество — человек двадцать пять или тридцать. Все это был с виду народ порядочный, хорошего воспитания, хотя их костюмы показались мне слишком нарядными, отзывались показной пышностью de vieille court[6]. Дамы составляли добрых две трети всех присутствующих, и туалеты многих далеко не удовлетворяли понятиям современного парижанина о хорошем вкусе. Например, некоторые из дам, которым нельзя было дать менее семидесяти лет, были увешаны драгоценностями — браслетами, кольцами, серьгами и декольтированы до неприличия. Я заметил также, что лишь немногие костюмы были хорошо сшиты, по крайней мере, лишь немногие хорошо сидели на своих владельцах. В числе дам я увидел и девушку, с которой г-н Мальяр познакомил меня утром; но, к моему удивлению, на ней оказались фижмы, ботинки с высокими каблуками и заношенный чепчик из брюссельских кружев, слишком большой для ее головы и придававший ее лицу какое-то смешное выражение миниатюрности. Когда я в первый раз увидел ее, она была в глубоком трауре, который очень шел к ней. Словом, костюмы всего общества отличались странностью, которая напомнила мне о системе поблажки. Я даже подумал, что г-н Мальяр решился обманывать меня, пока не кончится обед, опасаясь, что мне будет неприятно обедать в обществе сумасшедших. Но я вспомнил, что обитатели южных провинций, как мне говорили еще в Париже, народ крайне эксцентричный, с устарелыми понятиями; а когда я поговорил с двумя-тремя из присутствующих, мои сомнения окончательно рассеялись.
