Эмма Хили - Найти Элизабет
– Нет, – говорю я. – Я бы не стала там копать. Никогда не знаешь, что спрятано под землей рядом с теми новыми домами. Дуглас говорил, что там может быть все, что угодно.
– Это еще одно обвинение?
– Нет, – отвечает Хелен. – Конечно же, нет.
Она еще раз просит Питера побеседовать с ней где-нибудь в другом месте, он отдергивает, а затем снова задергивает штору с шумом, напоминающим скрежет пилы. Я делаю то же самое, пытаясь достичь того же эффекта, и вижу, что материя начинает растягиваться у меня в руке. Комната внезапно уменьшилась и теперь вмещает только меня одну. Стены какие-то не такие, они колышутся от дуновения ветерка, и у меня возникает ощущение, будто я нахожусь на корабле. Вот здесь торчит платочек, напоминающий парус, и я вытаскиваю его и начинаю медленно рвать на клочки, прислушиваясь к голосам снаружи. Иногда звучит женский голос, но чаще мужской.
– Инсульт стал следствием падения, – говорит он. – И я не перестаю задаваться вопросом, что, черт возьми, такого она там искала. Я знаю наверняка, что она что-то нашла и не сказала моей матери что. Если это что-то ценное, мы требуем его обратно. Оно принадлежит нам по праву.
Рядом с платочками стоит коробочка с соком, и тут же лежит маленькая белая пластиковая расческа. Я бросаю обрывки платка на пол и начинаю расчесывать волосы Элизабет. Очень-очень осторожно. Все ее волосы теперь совершенно белые, совсем не осталось темных прядей, и расческа выглядит грязной по сравнению с ними. Это вызывает у меня возмущение, ведь у Элизабет должно быть что-то получше. Я роюсь у себя в сумке и обнаруживаю там черепаховый гребешок. Но он резной и изогнут и предназначен для того, чтобы удерживать волосы, а не для расчесывания.
Из-за занавески раздается смех, злобный и резкий. И снова мужской голос.
– У вас садоводство – семейная традиция, не так ли? – говорит мужчина. – А порча чужих лужаек, наверное, ваше излюбленное развлечение?
Интересно, о чем это он говорит? Однако интерес к его словам у меня мгновенно угасает, так как Элизабет наконец открывает глаза. Она издает хриплый звук. Я понимаю, что она что-то хочет сказать, но я ее не понимаю. Слова звучат слишком тихо, они слишком влажные, на мой взгляд, и текучие. Руки у нее почти полностью скрыты широкими рукавами, но мне все-таки удается разглядеть кожу у нее на запястьях. Они кажутся какими-то неестественно мягкими, бескостными и опухшими, а кожа на них гладкая-гладкая, как будто ее наполнили воздухом. Губы у Элизабет потрескались, но она растягивает их в улыбку. Половина губы растягивается в улыбке, и она снова делает попытку заговорить. У меня возникает ощущение, будто от меня ускользает что-то очень важное. Слова выпадают, ударяются об пол и исчезают.
– Я ищу Элизабет, – беспомощно произношу я. – Она пропала.
Ночью того дня, когда погибла сумасшедшая, никто из нас не ложился спать. Всю ночь мы провели в постоянном суровом бдении – мама, Дуглас, я и множество насекомых, что приклеились к стеклам окон. Чего мы ждали, я не знаю. Возможно, что позднее придет понимание смысла всего происшедшего с нами.
Когда первые лучи солнца осветили улицу за окном, я отправилась в сад подышать утренним воздухом. Но, когда я вышла из дому, тело казалось отяжелевшим, а глаза саднили. Проходя по тропинке, я очутилась в густых зарослях ежевики. От скрипа раскачивающихся веток меня охватил ужас. Я отскочила, но тут же вспомнила, что сумасшедшая больше никогда не появится среди листьев живой изгороди. Больше никогда не будет кричать, тыкать пальцем, задирать платье перед проезжающим автобусом, больше никогда не будет меня преследовать со своим зонтом. И мне стало стыдно того облегчения, которое я почувствовала при этой мысли.
Пока я гуляла в саду, отец пошел на работу. По дороге он остановился, чтобы сорвать несколько ягод ежевики, росшей в изобилии вдоль стены. Он ел их украдкой, как будто не хотел, чтобы кто-то знал, что он способен обращать внимание на такие ягоды и что ему может нравиться их вкус. Но я, заметив, что он уходит, последовала его примеру, набив рот ежевикой. Это было самое лучшее, чем я могла в тот момент заниматься. Кроме того, благодаря терпкому ягодному соку мне удалось избавиться от неприятного привкуса во рту, который часто бывает по утрам. Я съела еще несколько ягод. Некоторые из них были очень кислыми, и я начала искать по-настоящему спелые и сладкие, а потом стала собирать их в старую лейку, которую кто-то оставил в траве. Ягоды легко отделялись от веточек, и я все глубже залезала в кустарник, чтобы достать самые спелые. Вскоре появился Дуглас. Увидев меня, он промолчал и тоже стал есть и собирать ягоды, осторожно отводя в сторону ветви, чтобы поглубже пробраться в заросли. Мгновение я наблюдала за Дугласом, за тем, как он погружал руки в листву. Только теперь я заметила сходство между ним и сумасшедшей, которое после всего, что я узнала, казалось очевидным; но потом я подумала, что, возможно, из-за происшедшего преувеличиваю это сходство. Вскоре в сад вышла мама с корзинами и чашками, чтобы получить свою долю урожая.
Мы быстро и жадно обирали ветви ежевики. Ягоды лопались под нашими пальцами. Мы молча и сосредоточенно набивали ими рот. Так продолжалось до тех пор, пока я не почувствовала, что уже не могу держать руки на весу и что пальцы у меня все в мелких ранках от колючек. И вот именно тогда появился Фрэнк. Мы услышали шаги на тропинке и одновременно обернулись.
– О господи! – воскликнул он. – Вы что, все превратились в каннибалов?
Я взглянула на маму и Дугласа и увидела, что лица и руки у них ярко-красные от ягод, словно они только что съели кого-то живьем. Я чувствовала, что и сама выгляжу так же. Никто из нас не улыбнулся, мы просто озадаченно смотрели друг на друга, как будто только что пробудились от сна. Одежда была вся в красных пятнах, лица – бледные, а глаза – затуманены.
Фрэнк принес сахар. Мама вытерла руки и лицо о фартук и воззрилась на пакеты с таким детским восторгом, словно это были рождественские подарки.
– Теперь мы сможем сделать джем, – произнесла она. – Ягоды у нас есть.
– Я вижу, – произнес Фрэнк и расхохотался.
Смеясь, он искоса и подозрительно наблюдал за нами, затем нервно закурил сигарету. Одна манжета рубашки хлопала его по запястью, словно голодная чайка.
Мама понесла в дом собранный нами урожай. Дуглас продолжал есть ягоды, но у меня внезапно пропал аппетит. Кожа в тех местах, где остался ягодный сок, чесалась, и я почувствовала внезапное раздражение и злость. Мне было неприятно присутствие рядом с нами Фрэнка. Честно говоря, мне хотелось целый день вот так молча собирать ягоды, делать что-то совершенно механически и ни о чем не думать.
Я уже несколько дней старалась не встречаться с Фрэнком, ходила домой дальней дорогой, а если замечала, что он ждет в конце нашей улицы, переходила на другую сторону, чтобы не приближаться к «Пяти Дорогам» или к любому другому пабу, в который, по моему мнению, он мог наведываться. Я не знала, что ему сказать. Не говорить же ему, что Дуглас каждый вечер приходит в «Павильон» в надежде встретить там Сьюки.
– У тебя размазалась губная помада, – заметил Фрэнк, – как будто ты с кем-то целовалась.
Руки у него перестали дрожать, и он поднес большой палец к моим губам, который застыл от них на расстоянии миллиметра.
– Я не пользуюсь губной помадой, – ответила я, и из-за усилия не поддаться сильнейшему притяжению и не прикоснуться к его пальцу мои слова прозвучали глухо и искусственно.
У меня за спиной раздался шаркающий звук – это Дуглас ударил ногой по стене. Фрэнк не смотрел на него, но слегка провел пальцем по остаткам влажного ежевичного сока у меня на верхней губе и затем размазал их по своей.
– Как тебе кажется? – спросил он. – Может быть, это мне стоит начать пользоваться ею?
От абсурдности его поведения, от странного смысла его вопроса у меня закружилась голова, и я почувствовала облегчение.
– А теперь у тебя такой вид, как будто ты кого-то целовал, – заметила я, но тут мама позвала нас в дом.
– Я собиралась сообщить Фрэнку, – сказала она, когда мы вошли. – О трагедии.
Я увидела, что тот вздрогнул при слове «трагедия».
– О какой трагедии?
– Мать Дугласа. Ее сбила машина. Насмерть.
Мама вымыла ягоды, а затем высыпала их на большую сковороду и поставила на плиту, чтобы они высохли. Прежде чем Фрэнк смог что-то ответить, в комнате некоторое время стояла тишина. Но вот он заговорил, и в голосе у него послышались слезы.
– Какой кошмар, – сказал он. Я была поражена – казалось, что он вот-вот расплачется. – И когда это случилось? Вы присутствовали при этом? Господи, какой ужас!
Он громко всхлипнул, отчего мы все вздрогнули так, словно он разбил тарелку.
– Возможно, тебе не покажется все таким уж страшным, когда ты узнаешь, кем она была, – заметил Дуглас.
