Олег Рой - Вдали от рая
Эта неуместная, почти ерническая мысль промелькнула в голове, разгоняя толпу других, черных и едких, которые ждали своего часа, чтобы каркающей стаей наброситься на сознание. Мама никогда не рассталась бы с дедушкиным подарком. Тем более не передоверила бы его нелюбимому мужу.
Значит… Значит?!
Спокойно, более не отвлекаясь, Вера сложила все драгоценности обратно в ящик. Его вернула на место в секретер. Кольцо поначалу неприятно холодило палец, точно вот только сию минуту было снято с покойницы, но постепенно нагрелось. Вера перестала его ощущать, словно оно было сделано специально для нее… Отчасти так и было.
Огромным волевым усилием она заставила себя успокоиться. Открыла один за другим остальные ящики и в конце концов нашла то, что искала, – завернутые каждая в отдельный пергамент пряди волос с прикрепленными к сверткам записками. Папа всегда был очень аккуратным человеком, до педантичности… Вера выбрала сверточки с надписью «Виктор Волошин» и спрятала их на груди.
Не стараясь привести все в порядок, она села в кресло отца, готовая ждать, сколько понадобится.
Ангел праведного мщения. Дочь своей матери…
До того, как отец придет домой, оставалось несколько часов, но Вера не боялась соскучиться. За это время она передумала столько, что хватило бы на годы – на все предшествующие годы, когда она отказывала себе в запретных мыслях. Она думала о том, как она позволила убедить себя, что мама больше не хочет ее видеть? Как могла не пытаться разыскать ее, когда стала взрослой? Она, еле сдерживая слезы, просила прощения – у женщины, которая ее любила, которая дала ей жизнь. И которая… Страшно подумать, что с ней случилось. Вера мучительно пыталась припомнить мамин облик, но он распадался, дробился: прядь светлых волос, упавших на щеку… теплое дыхание… кольцо в виде ракушки… Вот это кольцо, а больше от нее не осталось ничего… ничего… Даже могилы… Сироты обладают, по крайней мере, печальным правом приходить на кладбище, где лежит мать. Почему ей не досталось даже этой малости?
Когда снаружи послышались отцовские шаги, Вера вздрогнула, но осталась в кресле. Когда отец вошел, она сидела лицом к двери. Их глаза встретились.
– Верочка! Что слу… – начал он, но, переведя взгляд ниже, замолчал. Рука, украшенная кольцом, отчетливо выделялась на фоне синего платья. Они оказались так гармонично слиты, выдержаны в единой стихии: синий, как море, шелк – и застенчиво спрятанная в золоте морская жемчужина…
– Папа! – голос дрогнул на этом слове – таком привычном, таком родном. – Как умерла моя мама?
По исказившемуся, побледневшему, но сразу же после этого покрасневшему лицу Вера прочла все – все то, что не могло быть высказано. На секунду в ней проснулась жалость:
– Папа, я же не пойду в милицию… Я никому ни слова… Просто скажи: как? Мне надо знать…
Мимолетная жалость оказалась смята, раздавлена отцовским гневом.
– Ты! Мерзавка… Как ты говоришь с отцом? Кто тебя этому научил? Я дал тебе столько, что ты молиться на меня должна… Да как ты смеешь? Встать! Не смей сидеть в моем присутствии!
Вера встала, твердая и неуязвимая, точно мраморная статуя. Ощущая неподвижность своего застывшего лица, прошла мимо него – топочущего, красного, брызжущего слюной – прямо к двери. Сейчас она выйдет из этой двери, потом из другой. Потом навсегда покинет этот дом…
Рука отца ухватила ее за плечо. Вера остановилась, обернулась. По сморщенному, непривычно изуродованному страданием отцовскому лицу текли слезы.
– Верочка, – услышала она, – ангел мой… Это был несчастный случай… Клянусь тебе! Ты была в школе, мы опять повздорили… Она на меня кинулась, пыталась выцарапать глаза… Я оттолкнул ее – слишком сильно, не спорю, она не удержалась на ногах… Ударилась виском о край шкафа… Если бы ты знала, чего мне стоило скрыть тело! А чего мне стоило залатать энергетические прорехи, которые образовались и у меня, и у тебя в результате моего… этого несчастного случая… Если бы я этого не сделал, ее принялись бы искать! А так… все обошлось благополучно… для меня и для тебя… Разве я мог подвергнуться суду и следствию, разве имел право оставить свое обожаемое дитя круглой сиротой? Ты для меня – сокровище, смысл моего бренного пребывания на земле… Еще когда ты была совсем крошкой – о, как же я любил твои резвые игры…
Отцовский голос звучал настойчиво, мягко – с прежними, знакомыми, завораживающими интонациями, витиеватыми старинными оборотами речи. Но на Веру это больше не действовало. То, что казалось раньше волшебным, теперь воспринималось как фокусы иллюзиониста среднего пошиба. То, что выглядело старинно-возвышенным, точно из рыцарских романов, сделалось просто ветхим, устарелым. Хлам, по маминому выражению. Старые тряпки, которые больше не в силах прикрывать незамысловатую суть: Вера – дочь убийцы…
И сама – убийца! Какими бы высокими словами о служении науке она ни прикрывалась, невозможно не признаться самой себе: она убивала. Пусть не затягивала петлю на шее, не втыкала нож в сердце – убивала еще гаже, еще подлей. Ей не приходилось возиться, закапывая трупы, – она действовала в условиях полной безнаказанности. Но разве это смягчающее обстоятельство?
Да, она не хотела убивать. Она действовала под влиянием отца, это он ее всему научил и, можно сказать, заставлял. Но она сама… Где она была при этом? Давно вроде бы не ребенок, взрослая женщина… Что она делала все это время? Убаюкивала свою совесть? Носила дорогие шмотки и украшения, жила в шикарном доме, ездила на иномарке, пользовалась всеми благами, которые ее папочка невидимым насосом выкачивал из посторонних людей?
Ложь! Повсюду – ложь! Каждая молекула ее жизни состоит из лжи!
Вера едва прислушивалась к отцовскому монологу, который журчал мимо ее сознания. Кажется, она даже что-то отвечала – бессмысленные ритуальные фразы, которые для отца служили доказательством, что дочь его по-прежнему слушается, что она остается ангелом Верочкой, готовой на все ради него. Кажется, потом она отключилась или уснула. Во всяком случае, Вера не помнила, как вышла из дома, как завела машину. Очнулась она лишь на дороге, едва не влепившись в бок зеленому «Рейнджроверу». Из джипа громыхнул трехэтажный мат, от которого все вдруг стало предельно отчетливо. Предельно просто и привычно. То, что произошло в отцовском кабинете, показалось невероятным видением – и прежняя благоразумная папина дочка Верочка не поколебалась бы ради собственного спокойствия счесть свои воспоминания сном наяву. Однако кольцо на пальце доказывало, что все произошло на самом деле. И этого уже не забыть. Не изменить. С этим придется как-то жить дальше. Впустить эту данность в свое сознание.
Мечта о любви, о Викторе растаяла, едва родившись. Разве она достойна Виктора? Разве смеет надеяться, что он откликнется на ее чувство, даже если удастся его спасти? Сначала – погубила, потом – спасла… Глупости, за это не любят! Не стоит рассчитывать, что Виктор останется хотя бы благодарен ей… Но, несмотря на это, она обязана вытащить его из трясины, в которую сама столкнула. А для этого необходимо честно во всем признаться. Даже если он ее возненавидит – пусть! Поделом ей! Она спасет Виктора не ради себя – ради него. И ни вздохом, ни слезой не выдаст, что ее заставило так поступить…
Машина уносила Веру вдоль по запруженному транспортом шоссе. Глаза ее были сухи. Руки не отрывались от руля. На среднем пальце растворяло нежнейшие золотые створки материнское кольцо. А грудь под синим шелковым платьем обжигали пергаментные свертки с волосами Виктора.
После разговора с дочерью Волковской без сил повалился в кресло. Из приоткрытого окна донесся шум отъезжающей машины. По тому, как резко она рванула с места, можно было догадаться, что Вера все еще раздражена, что в таком состоянии она способна наделать глупостей – но это его не слишком волновало… Точнее, его не волновала судьба Веры сама по себе. Его – опытного, постигшего все хитрости человечества и мироздания – беспокоило то, что этот досадный, дурацкий, лишний конфликт с дочерью – всего лишь один из признаков. Одно из свидетельств, что какие-то неведомые силы ополчились против него.
За последнее время случилось много мелких неприятностей, но была и глобальная неудача – с последним объектом. Этот мощный и казавшийся таким надежным источник энергии работал очень неровно, с перебоями, и это не могло не тревожить Волковского. Подобных случаев у него не было давно. В чем же причина? Неужели его отлаженная и выглядящая почти совершенной система дала сбой? Почему? Он не находил ответа. Может быть, дело в Вере, в ее небрежности? Или все еще хуже – его драгоценная доченька схалтурила нарочно? Он давно чуял, что с Верой происходит что-то неладное. То без причины задумчива, то не в меру придирчива… Конечно, Вере не хватает мужчины… Но разве это дает ей право предавать отца?
