Канатоходец. Записки городского сумасшедшего - Дежнев Николай Борисович
Я обнял его. Кто знает, вдруг свезет и все так и будет! Тогда, отмотав назад время, может, больше не доведется свидеться. На языке вертелось что-то доброе, что хотелось ему сказать, но путались слова, и я только улыбался.
— Постой, я мигом! — потрепал меня по плечу Джинджер. — Главное, запомни, когда будешь себя убивать, все должно быть без дураков, в точности, как в жизни…
Направился в угол рюмочной, где на двери большими буквами стояло «WC».
Я все еще улыбался, когда меня начало выворачивать наизнанку. Голова раскалывалась, мысли плавали бесформенные, как разваренная в хлам капуста. На лбу выступила испарина. Светильник, повторял я про себя, пробираясь между спинами пьющих к лестнице, сдвинули светильник, вот и блуждаю, словно слепой, в потемках собственного «я». Желудок бился в судорогах, тошнило. Перебирая по перилам руками, принялся карабкаться по ступеням.
На улице немного полегчало. Воздух был прохладен, хотелось дышать. Дрожь сотрясала волнами. Крупная, какой, отгоняя кровососущих, вздрагивают пасущиеся в леваде лошади. Поднял воротник, холодно мне среди людей. Кровь стучала в висках отбойными молотками. Светила полная луна. Оторвался от стены рюмочной. Как солдат под перекрестным огнем, пересек, шатаясь из стороны в сторону, площадь. Безлюдный в этот поздний час рыночек показался мне печальным. Контуры торговых палаток расплывались, зато лицо Вареньки видел отчетливо. Она улыбалась, но как-то очень уж грустно, будто хотела верить и не верила…
Привалившись плечом к ларьку, нащупал в кармане мобильник. Как, черт побери, называется город?.. Стэнфорд?.. Оксфорд?.. Что скажу?.. Правду! Скажу, умираю, только уж больно долго, и все никак не могу умереть… Вспомнил, Милуоки! Надо же, я здесь, в центре столицы, а Варенька там, в забытой Богом американской дыре, где никто мне не ответит по-русски… О’кей, ноу проблем! Их мёх-те фрау… нет, это, кажется, немецкий! Учил его в школе, учил, да так и не выучил. У немки была кличка Бульдожка. Читала нам Гёте в подлиннике, а ее все равно никто не любил. Ай вонт ту спик, скажу… Нет, она не может быть замужем! Скажу: помнишь тот день в сентябре? помнишь нежность ласкового солнечного утра?..
Зажатый в кулаке телефон вибрировал. Не звоните, ребята, меня уже нет. Сейчас, Варенька, сейчас, только наберу номер…
— Их мёхте!.. Ай вонт!..
Шагнул в залитый лунным светом проход между ларьками.
— Только, ради всего святого, не спрашивай, я не знаю, как жил!..
16
Из всех уголков Москвы больше всего я люблю Тверской бульвар. От улицы Горького он тянется до Никитских Ворот, где стоит церковь Вознесения Господня в Сторожах, в которой венчался Пушкин. Сидел в его начале на скамье и вспоминал, как оказался в этом районе еще мальчишкой. Люди по случаю Первого мая собирались на демонстрацию, а мы с пацанами, где дворами, а где и по крышам, пробирались посмотреть на готовившуюся к параду технику, но до Манежной в тот раз так и не дошли. Центр города был оцеплен милицией и внутренними войсками.
Место для встречи назначил сам, хотя оно, скорее всего, было неудачным. Опыта в таких делах явно не хватало. Точно знал, что мне предстоит, но планов не строил, полагался на экспромт, он в жизни часто помогал. Покуривал, хотелось бы верить, с беззаботным видом, посматривал лениво по сторонам. Как ни убеждал себя, что совершенно спокоен, а нервозность давала знать холодком в желудке. Все должно быть, как в жизни, сказал Джинджер, что ж, так оно и будет! Одет был как все, взгляды не привлекал, сигареты купил в ларьке, они обладали кислым вкусом и на редкость скверно тянулись. Наискосок за моей спиной стояло красивое, но довольно обшарпанное здание, перед глазами, за невысоким чугунным забором, катился поток машин. В массе своей все больше отечественные «Жигули» и «Волги», иномарки встречались редко, да и те были явно подержанными. Через двадцать лет улицы столицы будут забиты дорогими тачками, но эти двадцать лет бегущим мимо меня людям еще предстояло как-то прожить. Хмурые, погруженные в себя, они не обращали внимания на красоту замершего в золоте листвы бульвара. Тихий день начала сентября был по-праздничному ярок, но им, с их заботами, до этого не было дела.
Таким же серым и невзрачным был и вертевшийся в нескольких шагах от лавки малый. Зыркал из-под козырька бейсболки настороженными глазами и то и дело сплевывал на землю. В одной руке держал пластиковый пакет, другую, с больших размеров часами, подносил время от времени к глазам, как будто ждал кого-то опаздывающего. В пошитом в ближайшей подворотне костюме от «Адидас» он выглядел органичным своему времени. Такие подделки после эпохи тотального дефицита быстро наводнили страну.
Между тем время шло, я докуривал уже третью сигарету. Нервное напряжение нарастало. Вертлявый гопник как нельзя лучше подходил под описание того, кого я поджидал, но первым делать шаг было рискованно. Блатной, возможно, чем-то фарцевал, а то и толкал наркоту, за ним могли следить. Торчать битый час у всех на виду тоже было небезопасно, но ничего другого не оставалось. О том, что могут замести, старался не думать. Сидел, откинувшись на круглую спинку скамьи, и наблюдал, как, перепутав все на свете, гоняются в тихом воздухе друг за другом бабочки. Хрупкое тепло на пороге близкого ненастья навевало светлую грусть. В городе жгли листья, их горьковатый аромат бередил безотчетной тревогой душу. Хотелось забыть обо всем, замереть на жердочке над пропастью, прислушаться к себе…
Кто-то с силой пихнул меня в бок:
— Слышь, братан, возьми котлы!
Я не заметил, как парень оказался рядом. Отвел его руку с часами:
— Спасибо, не нужны!
— Тогда угости обездоленного табачком!
Вытащил желтыми пальцами из протянутой пачки сигарету и, как бы невзначай, огляделся по сторонам. Прикурив, отодвинулся, будто и подсел ко мне только для того, чтобы стрельнуть курево. Произнес, не поворачивая головы:
— Я тя сразу срисовал, не думал только, что придется иметь дело с лохом.
Я не подал вида, что слышу. Блатной заерзал тощим задом по сиденью.
— Бабло принес? Грины, деревянные не в кассу…
Я так же молча кивнул, но деньги сразу доставать не стал. Делая вид, что завязывает шнурок, он положил пакет между нами.
— Пощупай ствол.
Я пощупал. Судя по всему, внутри был завернутый в тряпку револьвер. Не большой знаток оружия, кое-что для одного из романов пришлось почитать.
— Наган, — подтвердил сосед по скамье, пока еще не подсудимых. — Маслята в барабане… — И неожиданно засмеялся: — Семь пулек, как в Сараеве!
Швейка почитывал на нарах, заключил я, посматривая на парня искоса. Демонстрируя собственную эрудицию, поинтересовался:
— Давно откинулся?
Гопник скривился, дал понять, что феня из уст фраера не катит.
— Гони хрусты! Положь на лавку…
— Что?
— Манюхи давай, по-русски не понимаешь?..
Я положил. Почтовый конверт. С маркой. Подобрав его быстрым движение руки, малый заглянул внутрь, пощупал прокуренными пальцами через бумагу деньги.
— Не кукла?
— Обижаешь!
— Гляди, паря, найду, урою! — Щелчком отбросил в сторону окурок. — Может, возьмешь еще и мухобойку? Слетаю за ней, перднуть не успеешь…
Я растерялся. Гопник с издевкой ухмыльнулся:
— Пионэр!.. Винтарь в масле прямо с завода. Цейсовские стеклышки, в пятак с двухсот метров не промажешь. Живем теперича при капитализме, клиенту надо выбор давать… — Видя мое недоумение, поднялся на ноги. — Хозяин барин! — Покачал головой в бейсболке. — Во времена настали, фраера идут на мокрое! Чую, заметут меня с тобой, с желторотым…
Ушел поспешно, не оглядываясь. Какое-то время я сидел, не прикасаясь к пакету. Если до того все казалось простым и ясным, то что теперь делать с револьвером, не знал. Сунуть за пояс? Больно здоров, будет проступать через ткань ветровки. Положил пакет на колени и заглянул внутрь. Сунул руку, как будто что-то искал, и развернул тряпку. Наган с длинным тонким стволом был красив, если красивым может быть орудие убийства. Поддавшись инстинкту, нацепил на нос темные очки. Закурил свежую сигарету, хотя в горле першило от предыдущей. Все, обратной дороги нет!
