Лариса Райт - Плач льва
Вот только собака… Марта стала сдавать. Артем хотел бы не замечать дряблых мышц, старческой худобы, отсутствия интереса к игрушкам и постоянного желания свернуться клубком в каком-нибудь теплом месте, и чтобы никто не трогал, не тормошил, не заставлял вставать, шевелиться, куда-то идти. Но своему маленькому другу Марта пока еще радуется, будто осознает свою великую миссию, будто понимает, что должна цепляться за жизнь хотя бы ради него. И Артем старается не пропускать встреч с ребенком, потому что понимает: этот мальчик нужен собаке не меньше, чем она нужна ему. Овчарка преображается сразу же, едва завидев малыша. Походка приобретает былую уверенность, взгляд из отрешенного вновь становится настороженным, опущенный хвост поднимается и виляет мелкой, счастливой дрожью. Она чувствует себя нужной, ее забота кому-то необходима, а ведь это именно то, что придает силы многим людям и заставляет их держаться на этом свете. Держится и собака. Иногда Артему кажется, что из последних сил, а порой, наоборот, в своей безудержной радости от встречи с Никитой она напоминает щенка. Вот и сейчас Марта почти бежит впереди, и никто не мог бы подумать, что обычно ей требуется несколько минут, чтобы просто встать на все четыре лапы, и потом еще какое-то время, чтобы перестать хромать и спотыкаться.
— Вот, — торжественно объявляет Никита.
— Да, дружок, мы пришли.
— Мама до-ма.
— Верно, уже ждет тебя. Загулялись мы сегодня с вами. Ну, ничего, правда? Погода хорошая. Тепло. Здорово, что зима кончилась, верно? Ну, давай, беги! — Артем открывает перед ребенком дверь подъезда. Сейчас мы тебя в лифт посадим и тоже домой пойдем, да, Марта?
Мальчик хватает Артема за край джинсов, тянет за собой.
— Стой! Никита, что ты делаешь?
— Со мной!
— Зачем? Там тебя мама ждет. Отпусти, карман порвешь.
— Со мной! — Никита упрямо тащит Артема в лифт. Собака уже зашла в кабину и следит за развитием событий, с интересом склонив голову набок.
— Хорошо-хорошо. С тобой. Только успокойся, ладно?
На этаже их уже ждут.
— Как погуляли? — спрашивает мама Никиту.
— Хо-ро-шо, — он не убирает рук от Артема, словно боится, что мужчина сбежит.
— Как-то странно: я не хотел подниматься, а он уперся и ни в какую, тянет куда-то, будто что-то показать хочет, — объясняет Артем женщине.
— Кого-то, — тихо отвечает она, и прежде чем он успевает понять смысл этих слов, ребенок уже втягивает его на порог. Навстречу из глубины квартиры к ним бежит девочка лет девяти: светленькая, голубоглазая, хорошенькая — такая же, как мама. Заметно, что она спешила к Никите, но, увидев незнакомого человека, смутилась, затормозила:
— Здравствуйте.
— Здравствуй, — Артем сам себя не услышал. «Да. Все верно. Весенние каникулы. Она вернулась. Как я мог забыть?!»
Мельком взглянув на девочку, он старается больше не смотреть на нее, она же, напротив, не сводит с гостя любопытного взгляда. Вежливость и воспитанность, как это часто бывает, все же уступают место детской непосредственности, и через мгновение Артем уже слышит:
— А вы кто?
Никита наконец отпускает мужчину. Артем свободен.
— Никто, — буркает он и, круто развернувшись, едва не оттолкнув стоящую на пороге женщину, выбегает из квартиры, прокричав напоследок: — Марта, домой!
Он забудет о том, что овчарка едва поспевает за ним, что его темп непозволителен для ее преклонных лет, что она отстает и тяжело дышит. Он будет торопиться домой, чтобы там, укрывшись от мира и налив себе до краев стакан виски, коньяка, водки, спирта («Без разницы!»), в который раз думать о том, что у кого-то есть вот такие хорошенькие, маленькие, замечательные дочки, а у него от своей не осталось даже фотографии. Ни одного снимка, ни одной вещи из прошлого, кроме нескольких совершенно ненужных книг по дрессуре львов. Ничего не осталось. Только память, память, память. Не желающая умолкнуть и отравляющая существование память. И он будет лежать на диване, много выпивший и абсолютно трезвый, и вспоминать, вспоминать, вспоминать до тех пор, пока мокрый нос не уткнется ему в шею, гладкий язык не вылижет слезы, а преданные собачьи глаза не заставят вернуться в настоящее.
22
Первая эйфория от приобретения нужной информации сменилась у Жени сомнениями, свойственными всем импульсивным натурам. Мысль, казавшуюся верной, старалась она воплотить в жизнь с молниеносной скоростью, а получив желаемое, начинала размышлять о пользе результата. Вот и теперь пыталась понять, какие права предоставляет ей обладание чудесной бумажкой с несколькими адресами: право идти без приглашения в чужой дом, право делать шоу, используя трагедию других людей, право просто разговаривать с ними на больную тему, расспрашивать об их проблемах и нуждах, просить поделиться психологическими особенностями их необычных детей, заставлять снова переживать то, с чем, возможно, они уже сумели смириться. Нет, Женя не собиралась отступать от своей идеи, она прекрасно осознавала как социальную значимость спектакля, так и его необычный, занимательный сюжет, который никого не оставит равнодушным. Но все же она понимала, что нужно слегка придержать коней и не бросаться в организацию этого мероприятия так, как она начала это делать: бегом, скачками, с места в карьер. Необходимо остыть, подумать, подготовиться. Нельзя являться к людям для того, чтобы проникнуть в их души, будучи совершенным дилетантом в вопросе, который их волнует. Что можно узнать о болезни, прочитав несколько статей и пролистав пару книг? Получить общее представление, выучить какое-то количество медицинских препаратов, запомнить самые очевидные симптомы и методы лечения — вот и все. Достаточно для обывателя, но катастрофически мало для истинного понимания людей, которым пришлось столкнуться с недугом не понаслышке. Конечно, телевизионная передача или газетный очерк может заставить посочувствовать, ощутить боль, горе, скорбь, но никогда не позволит в полной мере понять переживания других людей, если тебе, благодаря судьбе, не приходилось испытывать точно такие же. Женя не хотела бы оказаться на месте родителей больного ребенка, поэтому не ставила себе задачи полностью раствориться, пропустить через себя и впитать их горе. Нет. Она заранее представляла, как это больно, страшно, непоправимо, невыносимо. Но она должна каким-то образом попытаться приблизиться к их насущным проблемам, должна это сделать хотя бы для того, чтобы они согласились с ней разговаривать. Она обязана доказать своей глубокой осведомленностью, что ее желание создать подобный спектакль вызвано не только жаждой хлеба и намерением усладить народ зрелищем, но и другими, гораздо более гуманными и понятными этим людям причинами. Осведомленность может быть достигнута простым получением информации, глубокое проникновение в суть вопроса подразумевает нечто большее: если не прямое общение, то хотя бы визуальный контакт, наблюдение, присутствие. Как только Женя смогла договориться сама с собой и определить, что именно необходимо сделать для того, чтобы заполучить в представление того главного героя, которого она хочет, она вернулась в регистратуру психоневрологического центра. Ее вопрос не вызвал ни недоумения, ни интереса. Будничным голосом та же миловидная девушка ответила:
