Иэн Бэнкс - Шаги по стеклу
— Ты мне рот не затыкай, — рассердился Квисс. — Я хотел как лучше.
— Ну так ищи фишку, — отрезала Аджайи, ненавидя себя за эту несдержанность.
Нельзя выходить из себя, нельзя огрызаться, это стыдно. Им нужно держаться вместе, а не ссориться, как дети или охладевшие супруги. Но она ничего не могла с собой поделать.
— Послушай, — с надрывом сказал Квисс, — я ведь не нарочно сшиб эту проклятую доску. Случайно вышло. Что ж мне, лучше было бы шею сломать?
— Конечно нет, — ответила Аджайи, следя за собой, чтобы не сорваться на грубость или крик. — Никто и не говорит, что ты это специально. — Она избегала встречаться с ним глазами и вглядывалась в занесенные снегом обломки, будто продолжала искать фишку, но все ее внимание было сосредоточено на выборе вежливых слов; попадись ей на глаза недостающая фишка, она бы ее попросту не заметила. Ей было не до того.
— А тебе небось хотелось, чтоб я был виноват? — съязвил Квис. — А?
Только теперь она посмотрела прямо на него:
— Квисс, как тебе такое пришло в голову?
У нее было такое чувство, словно ее ударили. Как он мог это сказать? Как у него повернулся язык?
В ответ Квисс только фыркнул. Но когда он слегка трясущейся рукой оттолкнулся от спасительной колонны, из складок его одежды выпала злосчастная фишка — застрявшая в шкурах при падении. В этот самый миг у дальнего конца аркады, у двери, ведущей во внутренние покои, появилась маленькая фигурка. Оба как по команде перевели взгляд с найденной фишки на явившееся к ним посыльное существо, которое замахало руками и взволнованно закричало:
— Как вы сказали: «Ни того, ни другого не существует»?
Они переглянулись. Аджайи хотела было ответить, но лишь приложила руку к груди; у нее пересохло во рту, и она не смогла вымолвить ни слова. Квисс возликовал:
— Да! — и для верности несколько раз кивнул. Существо отрицательно покачало головой:
— Нет. — Разведя руками, оно исчезло в недрах замка.
Где-то далеко внизу, в развалинах, знакомый голос разразился скрипучим каркающим смехом.
Часть пятая
ХАФ-МУН-КРЕСЕНТ
На углу Мэйгуд-стрит и Пентон-стрит располагался Центр занятости населения, куда люди обращались за пособием по безработице. Одна из вывесок гласила: «Стол 3: фамилии А-М. Стол 4: фамилии Н-Я». Грэм прошел мимо в направлении Хаф-Мун-Кресент — так назывался изогнутый полумесяцем ряд высоких домов, в одном из которых сейчас жила Сэра ффитч. У него под ложечкой засосало от волнения. Он весь был устремлен к цели; по телу пробежал озноб; в душноватой неподвижности воздуха вдруг обострились все ощущения. Цвета стали ярче, запахи (еды, асфальта, бензина) резче. Привычного вида здания — тесно стоящие трехэтажные постройки начала века, большей частью переоборудованные под жилье, — выглядели незнакомыми и чужими.
У него заколотилось сердце при виде мотоцикла, стоящего возле ее дома, правда, у соседнего подъезда, да и мотоцикл оказался не черным «БМВ», а красной «хондой». Грэм несколько раз глубоко вздохнул, чтобы унять отчаянное сердцебиение. Он посмотрел наверх, но в окне, из которого не раз выглядывала Сэра, сейчас никого не было.
Она сидит дома, убеждал себя Грэм. Никуда не ушла. Она дома. Она не передумала.
Он подошел к переговорному устройству. После решительного нажатия на кнопку ее квартиры стал терпеливо ожидать ответа, неотрывно глядя на круглую решеточку, из-за' которой должен был прозвучать ее голос. Вот-вот.
Ожидание затягивалось.
Через некоторое время он снова нацелился на кнопку, но заколебался, раздумывая, не подождать ли еще. Видимо, Сэра уже идет к дверям или принимает душ, да мало ли что. Можно было перечислить массу причин, почему она медлила с ответом. Облизывая пересохшие губы, он опять уставился на зарешеченный микрофон. В итоге он все-таки позвонил вторично — всей тяжестью налег на кнопку и даже зажмурился. Потом опустил руку.
Вообще говоря, спешить было некуда. Пусть даже она вышла — не грех и подождать; вероятно, выбежала купить что-то недостающее для салата, который готовила к его приходу.
Он подумал, не позвонить ли еще раз. Гнетущее чувство тяжести в животе не проходило. Нетрудно было представить, как кто-то из жильцов дома на углу Мэйгуд-стрит наблюдал за ним из окна все то время, что он стоял спиной к улице возле домофона и ждал, ждал, ждал. Тут из динамика донеслось потрескивание.
— Кто там? — спросил запыхавшийся голос. Она!
— Это... — начал он, но не смог договорить — так запершило в горле. Он быстро откашлялся. — Это я, Грэм.
Она никуда не ушла, она здесь!
— Извини, Грэм.
При этих словах у него упало сердце, он даже закрыл глаза. Сейчас она скажет, что передумала.
— Я принимаю ванну.
Зажужжал механизм электрического замка.
Грэм уставился на дверь, потом на домофон, потом опять на жужжащую дверь. Он еле-еле успел ее толкнуть перед самым отключением механизма. Дверь распахнулась, и он вошел в подъезд.
В полуподвальную квартиру вели покрытые ковровой дорожкой ступени, впереди была входная дверь квартиры первого этажа. Он пошел вверх по лестнице: недорогая, но веселой расцветки дорожка, белые перила, слегка выцветшие светлые обои. Где-то внизу крутилась старая пластинка «Битлз». Грэм остановился на площадке второго этажа. В соседскую квартиру вело еще несколько ступенек, а дверь в эту квартиру на втором этаже, в ее квартиру, была уже открыта. Он постучался и вошел, робко озираясь: что если здесь живут совсем другие люди, что если она просто не заперла дверь по чистой случайности? Справа доносился шум льющейся воды. Из-под двери пробивался свет.
— Грэм? — спросила она.
— Привет, — откликнулся он, прислонил папку к стене и закрыл входную дверь,
— Проходи налево. — Журчание воды почти заглушало ее голос.
Грэм подхватил папку и, повернув налево, оказался в тесной комнате, где умещались два кресла, диван с журнальным столиком в изголовье, телевизор, музыкальный центр, книжные шкафы; деревянные столбики с перильцами, установленные на приступке высотой в несколько дюймов, отделяли комнату от кухни, оставляя проход в одну треть ширины помещения; плита, холодильник, раковина, обеденный стол и прямо за ним — окно: плотные шторы были отдернуты, а тонкие кружевные занавески чуть подрагивали от легкого движения воздуха.
Грэм опустил папку на пол, прислонив ее к дивану. Под рукой, на столике в изголовье, стоял телефон; ему вспомнилось, как он звонил, звонил и не мог дозвониться, потому что она забилась под одеяло, испугавшись грозы. Он направился к приступке, от которой начинался протертый кухонный линолеум, и подошел к раковине. Вымыл руки, плеснул пригоршню холодной воды на лоб. Обсушил лицо и ладони посудным полотенцем — другого не было. Его знобило.
