Арундати Рой - Бог Мелочей
После смерти Челлы его переместили в ее угол, бывший в представлении Куттаппена тем углом, который Смерть облюбовала для своих смертных дел. Один угол для стряпни, один для одежды, один для скатанных постелей, один для умирания.
Он размышлял о том, долго ли ему предстоит умирать и что делают с остальными углами люди, у которых в доме их больше, чем четыре. Значит, у них есть выбор, в каком углу умирать?
Он предполагал – и не без основания, – что после смерти матери он теперь первый на очереди. Он увидит, что ошибся. Скоро увидит. Очень скоро.
Иногда (по привычке, от тоски по Челле) Куттаппен кашлял, подражая материнскому кашлю, и верхняя часть его тела дергалась, как только что пойманная рыба. Нижняя часть его тела лежала как свинцовая, словно она принадлежала кому-то другому. Какому-то мертвецу, чей дух был уловлен и не мог высвободиться.
В отличие от Велютты, Куттаппен был хороший, спокойный параван. Он не умел ни читать, ни писать. Он лежал на своей жесткой постели, и сыпавшаяся сверху труха смешивалась с его потом. Иногда вместе с ней падали муравьи и другие насекомые. В скверные дни оранжевые стены брались за руки, наклонялись над ним, вглядывались в него, как зловредные врачи, и неспешно, неумолимо выдавливали воздух у него из груди, заставляя его кричать. Порой они вдруг отпускали его по своей прихоти, и комната, где он лежал в ничтожестве, раздавалась во все стороны, становилась устрашающе огромной. Тогда он тоже кричал.
Безумие маячило совсем рядом, как услужливый официант в дорогом ресторане (зажечь сигаретку, наполнить бокал). Куттаппен с завистью думал о сумасшедших, которые могут ходить. У него не было сомнений в выгодности сделки: душевное здоровье в обмен на ходячие ноги.
Близнецы со стуком опустили лодку на землю, и голос в хижине мигом умолк.
Куттаппен никого не ждал.
Эста и Рахель толкнули дверь и вошли. Даже им, таким маленьким, пришлось немножко нагнуться, чтобы не удариться о притолоку. Оса осталась ждать снаружи и села на лампу.
– Это мы.
В комнате было темно и чисто. Она пахла рыбным карри и древесным дымом. Ко всем предметам, как легкая лихорадка, прилип зной. Но глиняный пол под босыми ногами Рахели был прохладен. Постели Велютты и Велья Папана были скатаны и прислонены к стене. На веревке сохло белье. На низко повешенной деревянной кухонной полке теснились терракотовые горшки с крышками, половники из кокосовой скорлупы и три обколотые глазированные тарелки с темно-синими ободками. Взрослый человек мог стоять выпрямившись посреди комнаты, но ближе к стенам – уже нет. Другая низенькая дверь вела на задний двор, где тоже росли бананы, а за ними сквозь листву поблескивала река. На заднем дворе была столярная мастерская.
Здесь не было ни ключей, ни запирающихся шкафчиков.
Черная курица вышла в заднюю дверь и принялась бесцельно скрести землю двора, где ветер шелестел светлыми кудрями стружек. Если судить по ее виду, ее тут держали на железной диете – крючки, гвозди, шурупы и старые гайки.
– Айо![49] Мон! Моль! Вы что думаете? Что Куттаппен уже не человек, а чурка? – произнес затрудненный, обескровленный голос.
Глаза близнецов не сразу привыкли к темноте. Постепенно она рассеялась, и возник Куттаппен на своем ложе – блестящий от пота джинн полумрака. Белки его глаз были темно-желтые. Подошвы его ступней (мягкие от долгого лежания) торчали из-под простыни, укрывавшей ноги. Даже и теперь они были бледно-оранжевые из-за многолетнего хождения по красной глине. На щиколотках у него были серые мозоли от канатов, которыми параваны обвязывают ноги, когда залезают на кокосовые пальмы.
На стене за его головой висел календарь с благостным Иисусом, у которого были волосы мышиного цвета, помада на губах, румяна на щеках и яркое, украшенное драгоценными камнями сердце, пылающее сквозь одежду. Нижняя часть календаря (где были дни) походила на многослойную юбку. Иисус в мини. Двенадцать юбочек на двенадцать месяцев в году. Ни один не оторван.
Были здесь и другие вещи из Айеменемского Дома – одни подаренные, другие извлеченные из мусорного ящика. Богатые вещи в бедной лачуге. Неработающие часы, жестяное ведро с цветочным рисунком для ненужных бумаг. Старые сапоги Паппачи для верховой езды (коричневые, с зеленой плесенью), из которых так и не были вынуты сапожные колодки. Жестянки из-под печенья с роскошными изображениями английских замков и дам с турнюрами и пышными прическами.
Рядом с Иисусом висела цветная картинка, которую Крошка-кочамма забраковала из-за масляного пятна. Она изображала пишущую письмо светловолосую девочку со слезами на щечках. Подпись гласила: «Пишу, чтобы сказать: тоскую о тебе». Казалось, что ее только постригли и это ее срезанные кудряшки шелестят у Велютты на заднем дворе.
Прозрачная пластиковая трубка опускалась из-под застиранной простыни, прикрывавшей Куттаппена, к бутылке с желтой жидкостью, в которой играл свет, проникавший в дверь узким лучом, и которая дала ответ на возникший было у Рахели вопрос. Стальным стаканчиком она зачерпнула воды из глиняного кувшина и принесла ему. Она неплохо тут ориентировалась. Куттаппен поднял голову и стал пить. Часть воды стекла по его подбородку.
Близнецы сели на корточки, как заядлые взрослые сплетники с айеменемского базара.
Какое-то время все молчали. Куттаппен погрузился в неподвижность, близнецы – в лодочные мысли.
– Приехала дочка Чакко-саара? – спросил наконец Куттаппен.
– Наверно, – лаконично ответила Рахель.
– Где она?
– Не знаю. Мало ли где? Нам-то какое дело?
– А поглядеть приведете?
– Не получится, – сказала Рахель.
– Почему?
– Ей велено дома сидеть. Она очень нежная. Испачкается – умрет.
– Вот оно что.
– Сюда ее не отпустят… да и ничего такого в ней нет, – заверила Рахель Куттаппена. – Волосы, ноги, зубы – ну, как у всех… только вот довольно высокая. – Это была единственная уступка, на которую она пошла.
– И все? – спросил Куттаппен, быстро сообразив что к чему. – Тогда зачем она нам тут нужна?
– Низачем, – сказала Рахель.
– Куттаппа, если валлом течет, его очень трудно починить? – спросил Эста.
– Навряд ли очень, – сказал Куттаппен. – Смотря как там и что. А чей это валлом течет?
– Наш, мы его нашли. Хочешь посмотреть?
Они вышли и принесли лежачему седую лодку на обследование. Подняли и стали держать над ним, как крышу. С лодки на него немножко капало.
– Сперва найти, где течет, – сказал Куттаппен. – Потом подконопатить.
– Потом шкуркой, – сказал Эста. – Потом лоск навести.
– Потом весла, – сказала Рахель.
