Джон Бойн - История одиночества
— Ваше преосвященство… — начал я, но собеседник мой вовсю распалился и, едва не вываливаясь из кресла, брызгал слюной:
— Все началось с этой бабы в президентских апартаментах. Ты понимаешь, о ком я, да? О Мэри Робинсон. С нее пошла вся эта гниль. Спасибо Чарли Хоги за такого президента. Держался бы Брайана Ленихана[29] и был бы в порядке, но нет, он, как всегда, метил в первачи. Надо было лечь трупом, но близко не подпускать эту бабу с ее правами женщин вкупе с правами на аборты и развод. У этой британской суки рот как варежка, и на месте ее мужа я бы давно нашел, чем его заткнуть. Вот уж воистину песнь «Женщины Ирландии»[30]. Я вам покажу, мать вашу, «Женщин Ирландии»!
— Ваше преосвященство! — выкрикнул я, чего прежде никогда себе не позволял. Я не желал слушать о Мэри Робинсон. Не желал захлебнуться в желчи, злобе и женоненавистничестве. Я хотел узнать о своем друге. — Прошу вас, на минуту остановитесь и расскажите о Томе.
— Куча всякого вздора. — Архиепископ откинулся в кресле и всплеснул руками. — Какой-то мальчишка чего-то наговорил, насочинял. Возмечтал, чтоб рожа его появилась в газетах, только и всего.
— В чем обвиняют Тома?
— Неужто надо все разжевывать, Одран? Господи, ты же умный человек.
— Его обвиняют в домогательствах к мальчику?
Архиепископ зло усмехнулся:
— Не только.
— А что говорит Том?
— Он, как выражаются в кино, ушел в несознанку. Утверждает, что не делал ничего дурного. Никогда не навредит ребенку.
— Лишь один мальчик подал жалобу?
— Если бы, — покачал головой архиепископ. — Одну жалобу мы бы уж как-нибудь замяли.
— Сколько их?
— Девятнадцать.
Меня качнуло, я ухватился за кресло, на секунду-другую онемев.
— То есть девятнадцать тех, кто объявился? — просипел я и сам не узнал своего голоса.
Архиепископ посмотрел на меня как на врага:
— Что ты хочешь этим сказать, Одран?
— Что говорит Том? — ответил я вопросом на вопрос.
— Заявляет, что все это козни против него.
— Это правда?
— Какая, к черту, правда! Папка с доносами на него уже толщиной с мою руку. Почему, ты думаешь, последние двадцать пять лет его кидали с места на место? Чтобы обезопасить детей. Неужели не понятно? Это наш первоочередной долг. Обезопасить детей.
Я уставился на него: он что, не слышит, какую нелепицу несет?
— Обезопасить? — переспросил я. — И каким же образом?
— Да, не спорю, телеги на него приходили и раньше. — Архиепископ заговорил спокойнее. — И едва запахнет жареным, мы тотчас его переводили, подальше от искушения. Да уж, в этом мы были беспощадны. Получим донос — и через две-три недели Том уже на новом месте. Через месяц максимум. Вся беда в том, что он слишком сближается с детьми. Хочет быть их другом.
— Значит, вы просто его переводили и он принимался за старое?
— Не надо жечь меня взглядом, Одран. — Архиепископ подался вперед и выставил палец: — Не забывайся, ясно тебе?
— А что родители? — спросил я. — Их устраивало такое решение?
Кордингтон откинулся в кресле и пожал плечами:
— Раньше всегда устраивало. Обычно епископ с ними поговорит — и все. Раз-другой подключали кардинала. Был один случай, когда пришлось организовать телефонный звонок.
— В смысле, звонок — родителям? — удивился я. — От кого?
Архиепископ вскинул бровь:
— Неужели надо объяснять?
— От кого? — не отставал я.
— Напряги воображение. История дошла до верхов. В таких случаях требуется верховное вмешательство.
— Господи боже мой! — Я схватился за голову.
— Нет, не самого. На ступеньку ниже.
— По-твоему, это забавно, Джим?
Архиепископ покачал головой:
— Я повторяю: не забывайся, Одран.
— Но родители…
— Они были рады, что Тома убрали. Но вот нашлась пара, которая не желает угомониться. Выдвинуто обвинение. Полиция взяла след. Разыскала других парнишек, которых можно присобачить к делу. На нас идет охота, Одран, ты это понимаешь? На всех нас. Дай им шанс, и нас порвут в клочья. И что будет со страной? Мы должны думать о нашей родине, Одран. Об Ирландии. О будущем. О детях.
— О детях, — повторил я.
— Вся штука в том, что до поры до времени не будет ничего хорошего, кроме плохого. Боюсь, старина Том первый в расстрельной очереди. Играть в молчанку бессмысленно, ибо газеты вот-вот поднимут шум. Дело ведет генеральная прокуратура, там считают, для обвинения фактов достаточно, и как только объявят дату суда, у газетчиков будут развязаны руки, чтоб очернить порядочного человека. Вот о чем будет телефонный разговор с кардиналом. Мы должны разработать план. Найти обходные пути. А пока… — Архиепископ поднялся из кресла и жестом велел последовать его примеру: — Вставай. А пока необходимо сохранить статус-кво. Понятно, Одран? То есть ты сидишь на своем месте и не дергаешься, у школяров остается все тот же наставник, а мы делаем все возможное, чтобы из этой ситуации Том Кардл вышел с незапятнанной репутацией.
Я невольно засмеялся:
— Да разве это возможно?
— Возможно, потому что епархия использует все ресурсы для его защиты. Мы не позволим замарать Церковь в угоду щенку, возжелавшему популярности. Этого просто нельзя допустить.
Меня слегка покачивало, когда я шел к выходу; в дверях я обернулся:
— Скажите, ваше преосвященство, он это делал?
Архиепископ нахмурился, словно не поняв вопроса:
— Кто и что делал?
— Том. Он виновен?
— Есть ли такой человек, отец Йейтс, у кого не отыщется пятнышко на душе? — Кордингтон развел руками и усмехнулся. — Помнишь: кто из вас без греха, первый брось на нее камень. И вспомни, чему нас учили в семинарии: все мы игрушки в руках дьявола. Но мы обязаны сдерживать свои низменные порывы. И мы будем сражаться, слышишь? Будем сражаться и победим. Мы прищучим этих брехунов, чего бы нам это ни стоило. Чистый как стеклышко, Том Кардл вернется в свой или какой-нибудь другой приход, и тогда, Одран, что, по-твоему, произойдет?
Я покачал головой. Казалось, мне вынесли что-то вроде смертного приговора.
— Ты, мой дорогой Одран, — архиепископ обеими руками оперся о стол, точно бугай Орсон Уэллс в роли кардинала Уолси[31], — сможешь вернуться в свою драгоценную школу и учить юных ублюдков почитать Церковь.
Глава 12
1994
Список мест, где мама хотела бы умереть, возглавил бы, наверное, алтарь церкви Доброго Пастыря, в котором она бы стояла с банкой чистящего средства в одной руке и тряпкой в другой.
