Ира Брилёва - Приключения стиральной машинки
Зубов сидел, уперевшись локтями в стол и напряженно смотрел на Николая. Тот склонился над исписанными мелким почерком листками бумаги и не обращал на Мишку никакого внимания. Зуб был многоопытным вором, не фартовым — это правда. Но многоопытным. И даже некоторая театральность, с которой он рассказывал сейчас историю своей жизни, говорила о том, что ничего не изменилось. Все нефартовые воры склонны к дешевым эффектам. Как-то же надо поддерживать свое реноме! Хотя бы в собственных глазах.
Мишка, не дождавшись от следователя никакой реакции, разочарованно вздохнул и продолжил свой рассказ.
— Вот так вот я и узнал про астафьевское золото. Отец мой как с последней отсидки пришел, так вокруг них, словно волк вокруг овчарни, круги нарезал. Почитай, каждый вечер мы с ним на эту охоту выходили. Он меня к этому делу и привадил. Сначала мне по малолетству казалось, что это просто игра такая интересная. А потом я в эту игру и заигрался. Батюшка мой недолго протянул. На зоне у него туберкулез открылся. Он и сам знал, что не жилец. А все над смертью потешался. Видимо, так ее, старуху, разозлил, что она на мне теперь решила отыграться. Я уж сколько ее зову, а не идет! Самому себя порешить духу не хватает — страшно. И жить так больше — сил нет. Совсем меня это золото высушило, будь оно проклято.
Зубов-младший уронил голову на стол, и теперь издавал звуки, отдаленно напоминавшие рыдания и стоны.
Николай спокойно смотрел на него и ждал, когда Зубову надоест этот театр. Николай знал цену таким представлениям, он насмотрелся их за свою жизнь — в кино ходить не надо! Но Зуб, видимо, был неплохим актером, или ему это просто нравилось. Николай не выдержал и спросил:
— Послушай, Зубов, когда надоест Ваньку валять, ты мне сообщи. А то я уже скучать начал. — Зуб оторвал голову от стола и исподлобья глянул на следователя. Глаза его были абсолютно сухими. Николай спокойно выдержал этот взгляд.
— Ладно, начальник, снова твоя взяла, — Зуб сказал это совершенно обыденным голосом, словно просил у Николая спички. — Я тебе всю свою биографию расскажу, до последнего денечечка, коли тебе так интересно.
Зуб закурил, сложил губы трубочкой и легонько дунул. В воздухе повисло голубоватое кольцо сигаретного дыма. Зуб ткнул в него пальцем, и кольцо превратилось в бесформенное голубоватое облачко. Он довольно хмыкнул, победно глянув на следователя. Николай терпеливо ждал, когда Мишке надоедят эти детские забавы, и, словно бы поняв это, Зуб, так же внезапно, как и начал, прервал свои манипуляции с сигаретой и продолжил начатое повествование. Он говорил абсолютно спокойно и даже с некоторой претензией на литературность. Так, словно бы пересказывал близким приятелям содержание вчерашнего вечернего сериала. С той только разницей, что этим сериалом была его собственная жизнь.
— Когда папанька помер, мне едва двенадцать исполнилось. Мал я тогда еще был. Но у отца кое-чему научиться все же успел. За домом Астафьевых я следил теперь уже не от случая к случаю, а почти каждый день, так я хотел узнать, где они свое золотишко прячут. Я и в сарай по ночам несколько раз забирался, все насквозь перерыл — не было там ничего. Ни тайника, ни схрона. И в дом пару раз к ним лазил, когда они в отлучке были. Петруха куда-то два раза уезжал, и не было его тогда недели по две. Это точно. Я и рад. Все вокруг перешерстил. А нет ничего. Нет, хоть плачь. Промучился я так месяцев восемь. И понял, что силой мне эту проблему не взять. Да еще не ровен час — Петр меня в доме застанет, — Мишка зябко поежился, припомнив свой давнишний страх, и уточнил: — У Астафьевых из мужиков в доме только один Петр и остался. Он здоровенный был, ровно медведь. И побороть его силищу — нечего было и мечтать. Тетка Марфа, жена его, да две девчонки — Танька с Тамаркой, те не в счет. И решил я тогда действовать по-другому. Задумал я их на ласку человеческую купить, — Зуб тихонько хихикнул, а из темного угла сруба, где сидел дед Егор, раздалось недовольное шипение:
— Сразу видно чертово семя! И отец твой таким же был, все в душу норовил к людям залезть. Тьфу, дерьмо. — Николай строго глянул на деда Егора, но промолчал. Зуб никак не отреагировал на этот выпад, и рассказывал дальше, как ни в чем не бывало.
— Тетка Марфа добрая была, до дури. Всем на селе помогала. Астафьевы, они все такие были. Черт его знает, почему! Только из-за этого их качества мне забраться к ним в дом оказалось легче легкого. Я сначала к тетке Марфе подсыпался, вроде как помочь ей хотел — меня тогда в школе какими-то тимуровскими бредовыми поручениями очень кстати озадачили. Тогда это модно было. Тетка Марфа сначала очень удивилась, а я рад стараться — то за водой схожу, то дров ей наколю. Так понемногу я своим в их доме и стал. Потом и дядька Петр ко мне привык. Он сначала насторожился — чего это сын их злейшего врага к их дому прилаживается? — Мишка весело хохотнул, а деда Егора снова передернуло от невыносимой гадливости и презрения. — Батюшка-то мой в свое время из-за Астафьевых на зону и попал. Хотел он их еще тогда грабануть, только не вышло у него. Вот он десяточку и схлопотал. А как вышел, то все уши мне, сволочь, прожужжал с этим астафьевским золотом. Пунктик у него уже такой был. Не мудрено, что я с самого малолетства этой золотой отравой заражен был, — и Мишка затянулся новой сигаретой. Он курил очень много, прикуривая одну сигарету от другой. Казалось, что он хочет накуриться впрок, или, может, наоборот, наверстать упущенное. — В общем, стал я к Астафьевым вхож как в родной дом. Сколько я не шарил, нигде никакого золота так и не нашел. И уж было стал сомневаться, что оно вообще когда-то существовало. Но однажды сам случай привел меня, наконец, к моей долгожданной цели.
Однажды прихожу я к ним, а Петр что-то в сарае мастерит. Я туда заглянул, смотрю, а он какую-то чудную железную бочку на винтики разобрал, и внутри ее чего-то шерудит. Спрашиваю его, чего это ты, дядька Петро, мастеришь? А он так на меня зыркнул, и говорит: «Да вот, мне премию выдали к Первомаю, машинку стиральную. А она не работает, починить надобно. Видно, сломалась». Я с самого начала неладное почуял, словно бы меня кто-то в самое сердце кольнул. Зачем же это новую машинку всю на винтики разбирать? Ну, там, мотор повредился, или запчасть какая. А Петруха всю ее до основания раскурочил, и даже внутреннюю железную бочку из кожуха вынул. Нет, думаю, что-то здесь не так! — Мишка от нахлынувшего на него внезапного азарта стал потирать руки, словно готовился прямо сейчас ограбить какой-нибудь небольшой торговый ларек, и пальцы его невольно теребили и мяли друг друга в предвкушении удачного дела. Николай отмечал все эти мелочи машинально, и его профессиональная следовательская интуиция подсказывала ему, что этот человек неизлечимо болен, и диагноз его совпадает с его жизнью — он вор.
— И стал я за этой машинкой в три глаза наблюдать. Ничего! Стоит себе и стоит посреди сарая. И ничего не происходит. Но это же неправильно! Стиральная машина, она же стирать должна, а не в сарае стоять. И зачем же новую машинку в хлам превращать? В общем, эти мысли мне покоя не давали. Так я месяца три прождал, но ничего не происходило. Я уж потом на это дело совсем, было, рукой махнул. И к Астафьевым ходить перестал. Весь интерес у меня к ним пропал. Еще, помню, где-то с месяц прошел и вот однажды матушка моя мне и говорит: «По селу слух ходит, что Астафьевы уезжать отсюда собираются. Петр в сельсовет ходил, с учета сниматься. Говорит, девчонок пора к жизни пристраивать, учиться им пора. Да и то правильно. Чего здесь в этой глухомани до скончания века сидеть. Пока силы есть, надо им отсюда как-то выбираться». Меня словно громом ударило, я бегом в сарай. Заглянул туда, а машинка-то стоит, совсем целехонькая. Я ее тронул, а она с места и не сдвигается, словно к земле приклеена. Удивился я очень и стал вокруг той машинки ходить и внимательно ее осматривать. Стоит, как новенькая, словно бы ее никто и не трогал. Я и так, и сяк ее разглядывал. Нет ничего, все шовчики на месте, словно только ее с завода привезли. И всей необычности в ней только то, что я ее с места сдвинуть не могу. И тут вдруг на земле среди пыли что-то блеснуло. Пригляделся я, а это крошечная золотая песчинка. И тут понял я все. Перехитрил меня Петр! Значит, не врал мой покойный родитель, было таки у Астафьевых богатство. И таился от меня Петр не зря, видимо, как и отец его, Кузьма, чуял он, что неспроста я к ним в дом повадился.
— А вас, сучье семя, и так за версту определить можно. Смердит от вас, фальшивые вы насквозь, и нормальному человеку это и видно, и слышно, — снова подал голос из своего угла дед Егор. Мишка так вошел в раж от своего рассказа, что его потряхивала мелкая дрожь, и он, даже не расслышав, что сказал старик, отмахнулся от него, как от назойливой мухи.
— Когда Петруха успел все свои богатства в машинку пересыпать, я так и не узнал. И где тайник у него прежде был, тоже мне теперь никогда не понять. Не даром же люди говорят, что если хочешь что-нибудь понадежней спрятать, то оставь это на самом видном месте. Вот эта машинка и стояла посреди сарая! И если бы я не знал про астафьевское золото и не следил за семейством этим с малолетства, то и в голову бы мне не пришло, что из обычной машинки можно такой замысловатый тайник оборудовать! Попробовал я ту машинку волоком потащить, только силенок-то у меня тогда было с гулькин нос, здесь здоровенный мужик нужен был. Я и так, и сяк ее пинал. Нет, ничего не получилось. Взвыл я от бессилия и злости. Еще бы! Вот оно, золото, я его всю свою жизнь выслеживал, и теперь, когда оно само ко мне в руки плыло, я не мог с ним управиться. Такая обида меня взяла, такая тоска, — у Мишки на глаза навернулись слезы, он скрежетал зубами, еще раз переживая свою неудачу, и слегка подвывая от безысходности и глупой тоски.
