Джеймс Данливи - Лукоеды
— Полковник.
— Комендант.
— Комендант, прошу вас и ваших солдат, располагаться и чувствовать себя как дома, и принять участие в бале, который я даю сегодня ночью.
— Немного непонятно, но насколько я понял, сопротивляться вы не собираетесь.
— Нет.
— Адъютант, немедленно отзовите воздушную поддержку.
— Есть, сэр.
— Господи, комендант, вы, что, собирались нас бомбить?
— Не беспокойтесь. Это было бы просто для разогрева. Расшатать раствор вокруг камней, так сказать. Положив рядом несколько бомб. Всего лишь несколько гранат, сброшенных с наших воздушных шаров.
Из библиотеки, где Барон слушает граммофон, несутся звуки военного марша. По щекам текут слезы. На его серебристом галстуке пятнышко засохшего яичного желтка. Франц в белом сюртюке с открытой книгой на коленях. Поднимает взгляд, когда я вхожу, и снова опускает, когда выхожу. Чтобы медленно пройтись по холлу. Где стоят, держась за руки, несколько малышей.
— Привет, ребята. Кто тут у вас пресс-секретарь? Ты малышка, ты самая взрослая?
— Это мои братья и сестры. Наша старшая сестра Шарлен, которая работает здесь.
— А, ну, что ж, добро пожаловать. А теперь, ребята, пройдите вон в ту дверь. Там по винтовой лестнице поднимитесь вверх. Выйдите из первой двери, к которой подойдете, и присоединяйтесь к толпе. Там на столах будет много чего вкусненького поесть. Угощайтесь.
Клементин спускается в винные погреба. Огромная крыса останавливается, смотрит и весело прыгает дальше по перекрестку туннелей. У огромной кухонной плиты колдует, потея, Шарлен. Две пухленькие, спелые ягодицы ее попки. Такой приятный зуд в руках, их помять. И обнять. Сердце бьется, в зобу дыханье сперто. Как только вижу ее. Слышу ее мелодичный голосок. Она поворачивается ко мне с улыбкой.
— Ты что-то хочешь, да?
— Да.
— Видишь, я готовлю.
— Брось.
— Хорошо.
Клементин позади Шарлен, обе руки на ее ягодицах, пока она поднимается по лестнице. В сумраке довольная оглядывается через плечо назад. Нужно сделать это по быстрому. Так как Глория делает. Трах, трах, трах. Шарлен облизывает губы, пока мы проходим через комнату, полную мешков с картофелем. Под ногой раздается треск раздавленного жука. Персиваль говорит, что по ночам они кусают постояльцев. Впиваются в ноги, бедра своими клещами, высунув их, как жало, и спереди и сзади. От чего у всех гостей по утрам на теле появляются красные полосы. В этом замке нет безопасного места. Любая стена может открыться и из нее выйдет группа торговцев коврами в тюрбанах. Так что тут насекомые на моей стороне.
Клементин в темной, сырой кладовке. Откинув лишние церемонии, ставлю Шарлен рачком и всаживаю ей. Стараюсь кончить по быстрому, чтобы она могла вернуться на кухню. А я скажу, вао, моя коровка, чао. Повторим все это после бала. Стараюсь не обращать внимание на Розу в библиотеке. Сидит со связкой банан, почти все уже съела, рядом на полу кучка кожуры. Она была первой в замке, кто мне пососал. И предупредила о повстанцах. Жаль, что перед тем как сдаться, они не замочили некоторых из гостей. Особенно тех, кто, нажравшись, пытались съесть вышитые на гобеленах фрукты. И стали жевать обвисшие нитки. Прошлой ночью мне приснилась больница. Где мне на теле над сердцем сделали крестом два надреза. Слышал барабаны. Видел мужчин с крошечным гробиком. Несли ребенка. Слишком большая печаль, чтобы сдерживаться. И Шарлен со всеми ее маленькими братьями и сестрами. Дети могут начать выходить из нее пачками. Через девять месяцев после этого главного греха. Совершенного между хозяином и служанкой. Эрконвальд разгуливает с Глорией, напялившей на себя посмертную маску его матери. Храни все в семье. И пригласи всех на ночной круиз. В океан. От двигателей вскипает темная вода. Как тогда выходили мы с Бладмоном. Оставляя за собой плоский белый след на мраморно-зеленоватой воде. Каждый наступающий на широком морском просторе рассвет. Все дальше уносит меня от могилы. Медленно смыкающейся с любой потерей в твоей жизни. Оставляющей тебя с тем, что есть. Как одним холодным днем благодаренья. Когда на улице дул такой ветер, что даже брюки полоскались вокруг колен. Я сидел и ждал в тетушкином автомобиле с шофером. Вдруг по окну постучали пальцы. Я опустил стекло и услышал голос, просящий денег. Что он голоден. Что он вышел из больницы. Что он окончил колледж и является инженером. Я отрицательно покачал головой. И увидел, как он медленно поднял руку в прощальном жесте и обречено покачивая головой. Побрел, пошатываясь, дальше по улице, больной и умирающий. Я позвал его. Он не лгал. Я знал это, потому что мы оба шли тем же путем. Без помощи и без надежды. Ушла из взгляда враждебность. Когда нужно прокричать. Громко и внятно. И прямо со звезд. Ради Христа, не вверяй свою душу. В руки мастера, если только ты не дурак. И будешь думать, что ты просто супер.
Если
Подождешь
Пока тебе не засадят
Еще раз
По самый
Пупер.
21
Шарлен, получив приглашение на бал на верху, сказала, что хочет остаться внизу. Где она и постанывала. А я ревел. И сотрясались. В неистовом и радостном безумии. Я держал ее за попку, а она обхватила мне шею. Сметая паутину. Сбивая грибы со стен своими вытянутыми ногами. Меж шныряющих вокруг крыс.
Из затхлой уютной темноты мы вышли посмотреть, как ночь опускается над морем. Из зева монашеского туннеля. Черные вздымающиеся волны. Угасающий полумесяц. Набирающий силу прилив с грохотом бьет волны об утесы. Рядом с которыми на глубине присосались моллюски. И повиливает хвостом огромный угорь. В ожидании глотая рыбу, широко открыв огромную пасть.
В большом зале Кладбищенского замка собираются люди. Франц в костюме пирата стоит у входа в свою шахту. Говорит, что буровые работы все еще продолжаются. Под углом сорок пять градусов на юго-запад. Через слабо минерализованные породы. Но скоро они выйдут на богатую жилу. Не хотел бы я купить акции? Своей собственной шахты. Только что отпечатали. Еще горяченькие с печатного станка Эрконвальда.
Торопливо входит Персиваль. С руками полными подушек. Для того, чтобы люди подложили их себе под задницы, рассаживаясь на твердых стульях в бальном зале. У него огромные руки с почерневшими ногтями. Весь лоб в поту. Говорит, что такого вечера еще не видел. Что пришел Мик Силач и балансирует колесом от телеги на своем носу.
— Ей-богу, ваше высочество, слов нет. Вы еще такого сборища в жизни не видали. Ставки в рулетку делают, как будто молотки вколачивают в головы своих родственников. Комендант Макдюрекс прямо сейчас готов запустить ракеты с бастионов. Потерь пока только один человек. Пробка от шампанского угодила одному из повстанцев прямо между глаз. Сшибла его и заодно прополоскала ему волосы. Он претендует на боевое ранение. Но вам, ваша честь, лучше закутаться в плащ. У вас по моему отсутствует гульфик.
— О, Боже праведный.
— Ну, в такую ночь, как эта, ваша светлость, такой предмет можно и показать.
— Что ты предлагаешь, Персиваль?
— Не хотел бы никого обижать, но перед тем, как кончится ночь, мы увидим многих спинами вниз и задами вверх. Знаете, это как абсурд — пища для великих философов, сэр, так и смешанные компании — навоз для расцвета удовольствий, правильно?
— Неужели, Персиваль?
— Простите за фамильярность, сэр, но мне не хотелось, чтобы вы что-нибудь упустили в плане развлечений. Вы столько пережили. Крыша вся в трещинах. По стенам течет вода. Но именно это и спасло нас от пожара. Вы бы видели, как огонь отступал назад.
Передние ворота открыты настежь. Ветер доносит звуки цокота копыт и голоса с внешнего двора. Неуклюжий мужчина в потрепанном свитере, пятна грязи на крошечном лбу. Огромный ястребиный нос между сверкающими близко посаженными глазами. Стоит еще с одним. Покороче, потолще, покруглее. Ну, надо же, это тот мужчина, которого я последний раз видел с ремнем вокруг пупка, сидящего на корточках и какающего в мансардной комнате у Вероники. Пока она, отважная и голая, дралась с хозяином.
Эти двое. Приближаются в раскачку. Из грязной обуви торчат скрюченные язычки. Бросают взгляды на инструменты войны, оставшиеся висеть на стене. Идут прямо ко мне. Брюки висят мешком.
— Меня зовут Злой. Его Падлой. А вместе нас зовут Западлы. И слушай сюда. Таких как мы ты еще не видел. И, бля буду, вряд ли увидишь. За всю свою жизнь я ничего достойного не сделал. И не страдаю от этого. Делаю бабки, вытягивая из старух их сбережения. Единственной моей работой за всю жизнь был замер трупов, чтобы уложить в гроб и отправить в крематорий. Я их замерял на фут короче. Поэтому им ломали ноги, чтобы их туда впихнуть. Они там так и лежали, направляясь в огонь, высунув вперед коленки. Уверяю тебя, незабываемое зрелище для родственников.
Я — злобный и подлый. Если надо кому-нибудь скрутить шею. Скажи только слово. Мой друг знаменит своими грязными привычками. За ночь может произвести столько говна, что даже меня тошнит.
