Джей Рейнер - Доизвинялся
– Теперь мы в безопасности, – негромко сказал Стефан, как человек, которые знает, каково это, когда небезопасно, и видит разницу.
Он объяснил, что зоны боев всегда состоят из «рискованных ситуаций», особенно такие жалкие, как эта: несколько минометов на холмах, пара снайперов в ущелье, но на равнинах – ничего. В такой мелкой, бессистемной войне, как эта, на равнине безопаснее всего. Я произносил «о!», «да?» и «правда», как мне казалось, в подходящих местах.
Мне словно бы снова стало четырнадцать лет. Я опять очутился в саду при доме на окраине и смотрел, как он танцует медленный танец, положив руки на попку какой-нибудь глупой девчонки, и брюки у него оттопыриваются с похотливой жадностью. Он снова был мужчиной, а я – мальчишкой, которого надо спасать. Который увяз по уши. Который молит о помощи.
– Удовольствие получаешь, да? – спросил я.
– Ты о чем?
– Получаешь удовольствие, спасая меня? Тебе всегда нравилось мной помыкать.
– Я делаю мою работу.
– Черта с два! Ты разыгрываешь крутого. Тебе всегда надо было разыгрывать из себя крутого.
– Знаешь, в чем твоя проблема, Бассет? – сняв руку с рулевого колеса, ткнул в меня пальцем Стефан. – Хочешь знать, в чем твоя проблема?
– Давай же! Скажи! В чем моя проблема?
– Ты одержим прошлым. Вот в чем твоя проблема. Ты думаешь, оно, черт побери, важней настоящего. – Он наклонился, чтобы мимо меня обратиться к Эллен. – Он уже набил вам оскомину своим папочкой?
– Ну, он действительно упоминал…
– Готов поспорить, что упоминал. Всякий раз, когда мы ходили выпить пива, ему достаточно было двух пинт, и пошло-поехало. Папа то, папа се.
– Это нечестно.
– Нечестно? Нечестно? А знаешь, что я подумал, когда услышал, что ты получил работу в ООН? Я подумал: «Отлично. Теперь уж он вволю покопается в прошлом. Теперь ему будут платить, чтобы он говорил о своем чертовом папочке».
– Я не копаюсь в прошлом.
– Нет копаешься. Ты им наслаждаешься, приятель. Хочешь скажу, какая между нами разница, дружок? Сказать? Я живу с моим прошлым, а ты на нем паразитируешь.
– Интересная мысль, Марк. Как, по-вашему, вы паразитируете на своем прошлом?
– Вычеркните, Элен.
Теперь мы ехали молча, и так продолжалось всю дорогу до границы, оттуда – в Зугдиди, где военно-воздушная база кишела людьми, а подъездные дороги были запружены танками и бронетранспортерами, и все они направлялись в ту сторону, откуда мы приехали. Вертолеты летели на малой высоте к абхазскому предгорью, и вдалеке слышны были взрывы минометных снарядов и автоматные очереди. Моя война, по всей видимости, шла полным ходом.
«Кавказ-Нефтегазодобыча» наняла бригаду врачей и медсестер позаботиться о заложниках, и когда мы припарковались, медики на нас накинулись, набрасывая на плечи ненужные одеяла и поднося кружки с горячим сладким чаем, который мы не хотели пить. Прошло несколько секунд, прежде чем я сообразил, что Стефан уходит не попрощавшись. Я его окликнул:
– Стефан!
Он остановился, но не обернулся.
– Знаешь, я искренне тогда говорил. – Он не шелохнулся. – Честное слово, мне очень жаль.
Он так и стоял спиной ко мне, словно пытался вспомнить, куда направлялся, а потом просто пошел. Он так и не оглянулся.
Кэти я нашел одну на переднем сиденье старой, еще советских времен машины «скорой помощи» (сплошь вмятины и потускневший, исцарапанный хром), припаркованной у стены одного из ангаров. За парадом военной техники она наблюдала с таким видом, будто его устроили ради нее одной. Я постучал пальцами в окно, чтобы привлечь ее внимание, и она опустила стекло.
– Где Макс?
Прикусив нижнюю губу, она помотала головой.
– А где он был, когда вы его в последний раз видели?
– Где и сейчас. Я хочу сказать… Мне правда очень грустно вам это говорить, мистер Бассет. Час назад он умер.
– Что он сделал?
– Он был очень болен, мистер Бассет.
– Знаю. Но… – Я огляделся по сторонам, почти надеясь, что он выйдет из-за машины «скорой помощи», что на лице у него будет озорная улыбка, а в пальцах между суставами зажата дежурная сигарета. – Он ничего вам для меня не оставил? Письмо? Заявление? Хоть что-нибудь?
– Нет, ничего.
– Совсем ничего?
– Это случилось внезапно, мистер Бассет. Приступ кашля, потом ему стало нечем дышать и…
– Где тело?
– У меня за спиной.
Мы обошли машину, и она открыла задние двери. Труп Макса был закреплен ремнями на носилках и с головой укрыт красным одеялом.
– Хотите, чтобы я вас с ним на минуту оставила?
Я пропустил ее слова мимо ушей. Был слишком занят тем, что наклонялся над телом, откидывал одеяло, обшаривал карманы пиджака. Рука трупа свалилась с носилок, а я все охлопывал его в поисках листка бумаги или хотя бы использованного конверта с несколькими нацарапанными строками, чего угодно, лишь бы оно доказало, что я понятия не имел о наличии у меня акций «Кавказа».
– Мистер Бассет…
– Оно должно быть где-то здесь.
– Мистер Бассет, пожалуйста! Немного уважения к умершему…
– Он должен был где-то его оставить. Он обещал снять с меня подозрения. Он обещал!
– Мистер Бассет, если вы не возьмете себя в руки, мне придется попросить вас уйти!
Я выпрямился. Макс лежал с закрытыми глазами, его острый, с серой щетиной подбородок уткнулся в потолок, галстук был по-прежнему аккуратно завязан, только рот приоткрыт в намеке на улыбку, словно он хотел сказать: «Что ж, сынок, по крайней мере я не умер бедняком». Возможно, в этот момент мне следовало бы испытывать горе или сожаление об утрате второго отца. Но ничего такого я не чувствовал. Мне казалось, меня предали.
Наклонившись так, что кончиком носа едва не коснулся его, я крикнул: «Ты сволочь, Макс!», будто смог бы этим его разбудить, но шевельнулись только его волосы, взлохмаченные моим резким, несвежим дыханием. Я остался один. Рассчитывать больше не на кого.
Глава тридцать пятая
Выборов в Германии или, если уж на то пошло, где-либо еще не случилось. Последний раунд переговоров по мировой торговле в Цюрихе отгромыхал без особого результата, и никакие катаклизмы в результате вмешательства высших сил на планету не обрушились. Помогли ли бы мне проснувшиеся вулканы, разлившиеся реки или налетевшие торнадо? Маловероятно. Мне самой судьбой предназначалось попасть на обложку номера «Тайм» за ту неделю.
Люк показал мне ее, когда приехал позавтракать со мной в «Таверну повара», один из смитфилдских пабов, которые открываются рано, чтобы кормить грузчиков с оптового мясного рынка через дорогу. Он хотел встретиться в другом месте, но я сказал ему, что моя голодовка в Абхазии нанесла мне почти такую же травму, как свист пуль и взрывы снарядов, и что мне нужна поддержка в виде животного протеина, который помог бы мне оправиться. Всю ночь в том сарае мне снилась нескончаемая череда тарелок с отборным глостерским беконом «Олд спот» и сардельками из крупно рубленного фарша, жаренные на гриле бараньи почки и поджаристые круги кровяной колбасы, ломти телячьей печенки, еще нежно-розовые в середине. Даже заказывая эти лакомства, я уже почувствовал, как возвращаюсь к жизни.
– Тебе, возможно, понадобится несколько пинт чего-то крепкого, чтобы запить вот это, – сказал Люк, бросая на стол журнал. На обложке была моя глупая улыбка крупным планом и заголовок: «НАСКОЛЬКО ЖЕ МОЖЕТ БЫТЬ ЖАЛЬ ОДНОМУ ЧЕЛОВЕКУ?», а ниже – неизбежный подзаголовок: «Взлет и падение Марка Бассета».
Отпив глоток горячего крепкого чая, я сказал:
– Чего-то в таком духе я и ожидал.
Люк развернул к себе журнал, чтобы еще раз рассмотреть обложку.
– Похоже, дела обстоят скверно, раз уж ты ожидал такого.
– Я не полный кретин, Люк.
– А вот они явно считают тебя полным кретином.
– Спасибо. А теперь заказывай себе завтрак.
Когда ему принесли еду, он спросил:
– Ну и что ты собираешься делать?
– Единственное, что умею.
Он опустил вилку и нож.
– Господи милосердный. Ты собираешься приготовить гигантское миндальное суфле и накормить им весь мир?
– Вроде того. Только без суфле.
Люк снова взялся за еду.
– Тебе не кажется, что уже хватит извиняться?
– А что еще мне остается?
– Заткнуться, например?
– Как только извинюсь, так и сделаю. Честное слово. – Минуту-другую мы ели молча. – Поможешь мне? – спросил я. – Моральная поддержка мне бы не помешала.
– С чего бы мне это делать?
Я на секунду задумался.
– Потому что ты мой брат?
– Ничего получше придумать не можешь?
Я помотал головой.
– Достаточно честно.
На следующий день мы сняли Ланкастерский зал в «Савое», отчасти из-за его вместительности, отчасти потому, что папа всегда восхищался этим отелем. Однажды, когда мы были детьми, он повел нас туда пить чай и есть крохотные сандвичи в выходящей на Темзу гостиной, воздавая дань этому месту, где сто лет назад готовил великий Огюст Эскоффье. «Без Эскоффье, – сказал отец, величественно обведя фрески по стенам, зеркала и люстры, – в этой стране кормили бы еще хуже, чем сейчас». А потом склонил голову, будто сама мысль бесконечно его расстроила. Тогда «Савой» показался мне раем, где невозможно ничего дурное, и вполне естественно, что сейчас я выбрал его как безопасное место для своего последнего подвига.
