Луи де Берньер - Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана
45. патриотический концерт дона Эммануэля
Под умелым попечением Аурелио английский посол проблевался остатками крепчайшей водки. Его резиновые сапоги высушили, а самого напоили отваром, чтобы вернуть сознанию хоть какое-то подобие нормального, если, конечно, не считать вспыхивающих перед глазами радужных огней. Посла отволокли на стуле к месту, где проходила музыкальная феерия дона Эммануэля, но англичанину пришлось встать для первого же номера – дон Эммануэль объявил исполнение национального гимна Великобритании. Ноги посланника не слушались, и он, ища поддержки, грузно оперся на генерала.
В Кочадебахо де лос Гатос имелся музыкальный кружок. Во многих городах есть такие музыкальные клубы, состоящие из инструментов, какие удается отыскать или соорудить, и музыканты соревнуются в громкости звучания, выбирая на свое усмотрение и тональность, и темп. В результате возникает нагромождение ритмов и мелодий, случайных шумов и беззастенчивой фальши, что выше понимания даже Штокхаузена и утрет нос белиберде даже самых-самых претенциозных авангардных джазовых ансамблей. Цель этих собраний сузафонов, треснутых валторн, перебинтованных горнов, самодеятельных бамбуковых свистулек, гитар, перетянутых электропроводом, и аккордеонов, у которых действуют только диезы и бемоли, – выйти на новый уровень удивительно скрипучей какофонии и тем самым усилить впечатление полнейшего хаоса на праздниках.
Но кружок из Кочадебахо де лос Гатос был в значительной степени усмирен терпеливыми наставлениями мексиканца-музыковеда, кому время от времени помогал Дионисио. В связи с предстоящим событием мексиканцу способствовал и дон Эммануэль, который научил музыковеда нескольким патриотическим английским песням, а также ставил детскому хору идеальное произношение.
Эти маленькие детки и поднялись теперь, чтобы исполнить национальный гимн Великобритании. На зрителей смотрели двадцать серьезных мордашек, обрамленных копнами густых черных волос, у девочек завязанных в такие тугие хвостики, что торчали с головенок почти под прямым углом. Все были одеты в самые нарядные красно-черные пончо с кисточками, а когда время от времени дети застенчиво улыбались, обнаруживалась их щербатость, от которой певцы очаровательно шепелявили.
Оркестр взял первый аккорд, сбился, но затем выправился. Однако начал он не «Боже, храни Королеву», а песню итонских гребцов. Сильно удивившись вначале, посол затем раздулся от гордости, точно старый боевой конь при звуке сигнальной трубы. Он стал подпевать, но потом, несмотря на хворобу, обнаружил, что слова звучат незнакомые. Вот что пели двадцать ангельских голосков, немного задыхаясь, но точно ведя мелодию:
Я миленький мальчонка,
Нежнее поросенка.
Я в розовой пижамке
И с розочкой в кудрях.
Что еще педрилкам нужно?
Вот сейчас мы ляжем дружно.
Жопка к жопке, спинка к спинке —
В мире нет счастливей свинки!
Восторженная улыбка расплылась на физиономии дона Эммануэля, когда он увидел, как недоумение посла переходит в ярость. Посланник еще не протрезвел, а потому решил, что сможет исправить ситуацию, если пропоет верные слова; он взмахнул руками и запел: «Вот сейчас наляжем дружно…» Такое проявление патриотизма произвело впечатление на оркестр, он подхватил мелодию, а дети запели припев из подправленного доном Эммануэлем варианта, и вместе они совершенно заглушили посла.
– Мне помнится, мелодия была другая, – заметил генерал сыну. – Они что, поменяли гимн?
Дионисио не успел ответить, потому что дон Эммануэль вышел перед собравшимися во дворе Дворца лордов и объявил:
– Наша следующая песенка называется «Британские гренадеры». Надеемся, она понравится вам не меньше предыдущей.
Он поймал взгляд посла, подмигнул ему и повернулся к уже игравшему начальные такты оркестру под управлением мексиканца. Дон Эммануэль и на этот раз усовершенствовал слова:
Один морсом захлебнется,
Другой пивом обопьется,
Кому-то смерть запор принес,
Кого-то разобрал понос.
Но нету ничего страшнее,
Коль сифилис у молодца,
И вечно «кап-кап-кап» с конца,
Как больно жалит гонорея!
Посол возмущенно вскочил, и все тоже поднялись, полагая, что нужно устроить овацию стоя. Посланник безнадежно посмотрел на вежливо аплодирующую толпу и малодушно к ней присоединился. Но испытание кончилось не раньше, чем он прослушал изящно гармонизированное исполнение двадцати четырех куплетов «Бал в Кирримуире» плюс «Дина, Дина, покажи нам свои ножки», остроумно замкнутую в бесконечные повторы. В финале, когда настало время полицейскому произнести традиционную речь, посол впал в глубочайшее уныние и, плюхнувшись на стул, гадал, как это без прожекторов удалось высветить площадку красивыми разноцветными огнями.
Косоглазый бывший начальник полиции только-только начал почесывать чирей на носу, мобилизуя красноречие, когда с улицы донесся крик:
– Кто-нибудь видел тварь? Твари никто не видал? – и оборванный странник прибыл на своей костлявой лошади.
– Ба! Это же трехсотлетний старик, – сказал Дионисио отцу и тут же об этом пожалел, когда генерал стрельнул в него озлобленным и покорным взглядом.
Дон Эммануэль, недавняя жертва странника, не упустил свой шанс и выскочил вперед.
– Вон тот видал, – сказал он, показывая на удрученного посла, свесившего голову на грудь. Посланник ненадолго очнулся, когда дрын старика треснул его по голове, а затем окунулся в прерывистый обморок, в котором ее величество королева кокетливо вскидывала ножки и декламировала непристойную переделку стиха «Парнишка стоял на горящей палубе».
Суматоха, вызванная появлением старика, совершенно перечеркнула речь полицейского, чье краснобайство невозможно было расслышать за шумом рукопашной схватки: визжали свиньи, направо и налево сыпались тумаки. Когда благие побуждения толпы утихомирить смутьяна иссякли, выяснилось, что тот спокойно сидит на заборе, откуда и наблюдает за потасовкой. Маме Хулии порвали платье, у генерала скособочился медальный иконостас, а дон Эммануэль куда-то пропал.
Когда день клонился из лета в осень, горожане преподнесли генералу «Орден Высочайшего Подъема имени Устройства» за служение демократии, а также наградили посла за то, что приехал и вследствие этого перенес столько треволнений. Потрепанные экскурсанты вернулись к вертолету, причем посла несли в гамаке.
У винтокрылой машины мама Хулия расцеловала Дионисио в обе щеки, при этом его обслюнявив, а генерал обнял сына и сказал:
– Дио, это был самый напряженный и чудной день в моей жизни.
– Ну что ж, папа, неплохо узнать, как живет половина человечества.
– По счастью, я из другой половины.
– Ну, где еще можно каждый день есть свинину?
– В Саудовской Аравии?
Они рассмеялись, а мама Хулия проговорила:
– Что-то у меня голова побаливает. Нельзя ли мне еще мешочек того шпината?
Генерал забрался в вертолет и увидел, что пилот крепко спит, а на коленях у него раскрыт порнографический журнал. Монтес Соса тихонько взял журнал и поманил Хекторо. Тот, тронув лошадь шпорами, подъехал, и генерал вручил ему глянцевое издание, сказав при этом:
– Думаю, вам понравится.
Хекторо перевернул журнал вверх ногами, перелистал страницы с раскоряченными красотками, над некоторыми серьезно задумался и отдал генералу.
– Извините, – сказал он, – но, по мне, у них не шибко волосатые, и потом, они ж почти все белые. К тому же я сейчас другую книгу читаю, уже на середине.
– Я возьму! – заявил Мисаэль, и генерал кинул ему журнал. Мисаэль засунул его поглубже в котомку, так широко улыбаясь, что на всех его золотых зубах вспыхивало солнце, а генерал посоветовал:
– Смотри, приятель, чтобы жена тебя с ним не застукала.
На следующее утро английский посланник проснулся в резиденции Монтес Соса в Вальедупаре, и в голове у него играли несколько оркестров караульного полка. Особенно выделялся турецкий барабан. Шелковый халат посол надел наизнанку, а тапочки – не на ту ногу. В холле он столкнулся с генералом, который надзирал за стараниями слуг начистить фамильную коллекцию колониального оружия.
– Ничего не помню из вчерашнего, – сказал посол. – Я хорошо провел время?
– Я не говорю по-английски, – ответил генерал единственной английской фразой, которую знал.
– Видимо, хорошо, – проговорил посол и пошел наверх одеваться. Состояние костюма его ужаснуло: на коленях брюки были вымазаны в земле, и от них отчетливо пахло детской неприятностью. В кармане оказались базальтовый фаллос на кожаном ремешке, великолепно украшенный рельефными ягуарами, и клочок грязной бумаги с каракулями.
Посол отнес их вниз и с грехом пополам набрал кастильских слов спросить генерала, что это такое.
– Это знак отличия, – сказал генерал, – «Орден Высочайшего Подъема имени Устройства», а в записке говорится, что ваши сапоги произвели на всех очень сильное впечатление.
