Луи де Берньер - Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана
– Однажды я испугал французского короля… Я раздумывал над опровержением манихейства и так грохнул кулаком по столу, что король подскочил до потолка… А ты знаешь, что нам приходилось писать сокращениями, чтобы экономить пергамент? Понимаешь, он очень дорого стоил… Альберт Магнус, мой учитель, как-то изготовил механическую голову, и она все говорила, говорила… Это так раздражало… Когда он умер, я не мог вынести этой болтовни и, в конце концов, закопал голову в одном из коридоров… Меня потом преследовало чувство вины… Магнус как-то сказал обо мне: мол, его считают медлительным быком, но когда-нибудь весь мир прислушается к его мычанию. Мило с его стороны, правда? Моя собственная семья похитила меня, когда я был ребенком… Знаешь, я вовсе не планировал становиться святым, просто жил сочинительством и трапезничал… Альберт был святым, но благодаря чудесным изобретениям многие считали его колдуном… Как думаешь, диалог – удачная форма философской работы? Ее предпочитал епископ Беркли… Он все ищет средство от запора; я ему говорю: «Дорогой епископ, у мертвых запора не бывает», это я так говорю… Знаешь, недавно какой-то университет выпустил мою «Сумму теологии» в шестидесяти томах. Я все время вношу исправления, и сейчас в ней уже три тысячи томов, а епископ Беркли говорит: «Дорогой доктор, даже мертвый это не сможет прочесть… нет, в самом деле, смерть – бесполезное занятие».
– Я прочел шестьдесят томов! – воскликнул Анкиляр. – Многие куски я знаю наизусть!
Анкиляр впервые перебил Доктора за долгое время его ночных раздумий. Тот сильно удивился и помолчал.
– Не стоило, – наконец сказал он. – Я полностью переделал этот труд. Когда я еще жил, мне было откровение, и с тех пор я не написал ни строчки, потому что все слова превращаются в труху, даже написанные.
– Но ваши труды – основа и краеугольный камень Церкви! – возразил Анкиляр. – Без них нет учения!
Святой Фома безразлично пожал плечами:
– Ничего не попишешь.
В голове Анкиляра зародилось ужасное подозрение:
– Ты – не святой Фома! Ты – бес, тебя послал Князь тьмы сбить меня с пути! Сгинь, дьявол, не то я сам изгоню тебя, сатанинское отродье!
Тень покачала головой:
– Ничего не выйдет. Я посетил твой поход, чтобы самолично увидеть плоды своих трудов. Хочу посмотреть, как ты силой заставляешь евреев и мусульман публично есть свинину; хочу увидеть, как ты уничтожаешь следы допросов и сжигаешь ни в чем не повинных, в ком исступленности больше, чем рассудка. Посмотрю, как ты отбираешь добро у бедняков и мучаешь женщин, боясь собственной похоти… Ты слышал, что мой труд запретили в Парижском университете?… Будь я сатаной, был бы падшим ангелом, потому что херувимами становятся от знания, сопоставимого со смертным грехом. Григорий Великий говорит, что перед падением сатана вошел во всех ангелов, передав им беспредельную славу и знание…
– Ты не святой Фома, – повторил Анкиляр.
– Тем не менее я стану сопровождать тебя в походе для блага своей души.
– Не приближайся ко мне! – Анкиляр истово крестился и бормотал «vade retro».[90]
С этих пор Доктор Ангеликус более не навещал монсеньора Рехина Анкиляра. Теперь святой в задумчивости бродил по лагерю, огромной тушей заслоняя фонари, и на складках его румяного лица отражалось пламя костров. Никем не видимый, он грустно бродил по пепелищам, стоял на вершинах холмов, глядя на разоренные селения, с жалостью вглядывался в лица изуродованных детей, оскверненных девушек и смиренно покачивал головой. Его не видел никто, кроме монсеньора Анкиляра, который выписал по памяти изречения святого о ереси и каждый раз при встрече тыкал ему в лицо листком. Святой устало глядел на монсеньора и говорил: «Я переписал этот пассаж».
Бестелесный, но тучный святой наблюдал, как по мере продвижения крестоносцев по льяносам к сьерре создается трафарет действий. Они разбивали лагерь на подходе к селению. Рано утром, неся хоругви и дымя кадилами, крестоносцы отправлялись на площадь. Во главе процессии на черном жеребце ехал Непорочный с застывшим на лице восторгом исступленной веры, а позади него группа священников распевала псалом «Пришел создатель».
Святой Фома – эрудит, философский гений, убежденный эмпирик и противник латинских аверроистов[91] – записывал, как школьник в тетрадочку, все увиденное и систематизировал результаты. Обычно везде все начиналось хорошо, поскольку перспектива неожиданного праздника жителей воодушевляла. Прибегали запыхавшиеся ребятишки, люди бросали работу на полях и валили на площадь в предвкушении великолепного зрелища, после которого можно будет всласть попьянствовать и поблудить. Им очень нравилась проповедь монсеньора, где обличалось все и вся, но они застывали в недоуменном молчании, когда им предлагалось разоблачить заблуждения в вере своих собратьев. Кто-нибудь отпускал шуточку, вроде: «А вот Рейнальдо думает, что Иоанн Креститель – это на самом деле Непорочная Дева», – и вот тут начинались беспорядки, поскольку охрана незамедлительно приступала к возмездию. В крупных городах власти быстро и безжалостно изгоняли крестоносцев, а в небольших – кто-нибудь бросался к местным каудильо или крепким помещикам с просьбой прислать вооруженные отряды из пастухов и батраков; те мчались галопом и прогоняли мародеров, в городке появлялась парочка трупов, праздник грустно обрывался. После таких случаев в монсеньоре росла ярость: сатанинская сила распространяется по стране, и он, отойдя на безопасное расстояние, устраивал зрелищные службы, в которых скопом отлучал жителей города от церкви.
Но в селах и деревушках, где крестоносцы числом превосходили жителей, монсеньор преуспевал более и собирал богатый духовный урожай. В этих уединенных местечках ему удалось спасти не одну душу, вырвав у нее традиционное признание и убив ее, пока она не успела передумать. «Верующие в Христа многажды ведут войну с неверующими, дабы не позволить им замутить веру», – цитировал он святого Фому, или еще: «Что касается ереси, это грех, заслуживающий не только разлучения с церковью путем отлучения от нее, но и разлучения с миром путем придания смерти». Для гладкости процедуры он не упоминал, что даже в дни итальянской инквизиции еретикам сначала делали два предупреждения и давали время хорошенько подумать.
Наверное, самый примечательный случай имел место в селении Комедон, где крестоносцы лицом к лицу столкнулись с другим крестовым походом.
В тех краях люди впадали в некий экстаз, вызванный нищетой и отчаянием, которые понуждают искать утешения и самовыражения в болезненном мистицизме. Толпы людей, вперивших внутренний взор в будущий счастливый мир, мотаются по селам и в подражание Христу распинают себя, доводя зрителей до безудержной благоговейной дрожи. Распинальщики прибыли в Комедии на день раньше крестоносцев, и многочисленные кандидаты в святые уже торчали на верхушках телеграфных столбов в ожидании пищи, что принесут и передадут им наверх верующие; таким образом они повторяли восхитительную уловку волхва Симона. За околицей до крови высекли двадцать мужчин покойницкого вида и привязали их веревками к крестам, которые они таскали на себе по всей округе. Пока распятые, опьяненные безумным заигрыванием со смертью, висели и созерцали кошмарные видения, вызванные жарой и удушьем, внизу их ликующие сотоварищи с закатившимися глазами секли друг друга, а жители селения крестились, молились, рыдали и выли, трясясь от возбуждения, что вызывается гадким подглядыванием за чужими муками.
Когда подошел крестовый поход, его участники, столкнувшись с таким разгулом самоистязания, все как один замерли от изумления. Оно быстро сменилось злостью: надо же, опередили и переиграли; никто из жителей не стремился посмотреть на их процессию, никто не выносил столов и не уставлял их едой, ни один не принял монсеньора за кардинала и не преклонил колен поцеловать перстень. Жители досадливо скользнули по крестоносцам взглядом и снова вперились в стонущие на крестах тела и на самоистязателей, ударами цепов и бичей цедящих друг из друга кровь.
Рехин Анкиляр решил, что распинальщики берут на себя грехи мира, чтобы искупить их и облегчить страдания других в Судный день. Он разглядел в том отвратительное богохульство и пришел к выводу, что это – ересь, поскольку Христос собственными страстями уже справился с задачей. Анкиляр привлек всеобщее внимание к походу, приказав своим людям заменить веревки, прикреплявшие распинальщиков к крестам, на гвозди. Самобичеватели, полагая, что наконец-то пришел День гнева, радостно покорились пулям и мачете охранников.
Ангельский доктор, прокручивая в голове написанные им многословные работы о сути закона, уныло размышлял о многообразии способов, какими чистый свет его разумных выводов можно превратить в столь грязное дело. Глядя на кровавую бойню, он жалел о каждом своем слове, навеки запечатленном на пергаменте. «Возможно, моя привычка диктовать сразу четырем секретарям препятствовала ясности мысли», – размышлял он.
