Юрий Герт - Ночь предопределений
— Вы находите? — повторил гипнотизер. — Что же там было… жестокого?.. В жизни все куда более жестоко… И что же? — Голос его звучал отрывисто, хрипло.
— Как это — что же?
— Да, — сказал Гронский, глядя ему прямо в глаза, — и что же?..
Он явно на что-то намекал. А может, и нет. Может быть, эта горькая хрипотца, надорвавшая бархатистый баритон, была лишь проявлением брюзгливой старческой иронии — над собой, над целым светом… Но Феликс, следуя за Гронским в его номер, думал о своем вчерашнем приключении, Рите, лодке… Ему сделалось не по себе. Он ощутил вдруг неподозреваемую прежде сложность в отношениях между ними, этой девушкой и стариком, — в отношениях, в которые чуть было не встрял сам… Он бы не ответил, отчего мысли его соскользнули к Рите, о ней-то не было сказано ни слова, но намек вполне мог и быть, намек, а за ним разговор, и Феликс последовал за Гронским, чтобы тот не решил, что он уклоняется.
Они вошли в номер Гронского. Здесь было прибрано, хотя обилие предметов, призванных создавать ощущение комфорта, создавало впечатление хаоса: там и сям виднелись флакончики, какие-то щипчики, ножнички, баночки, зеркальца, кофейное серебро, на тумбочке — медный патрон турецкой мельницы рядом с маленьким пластмассовым вентилятором, который Гронский тут же включил, хотя в комнате не было жарко.
— Я хотел с вами поговорить, — сказал Гронский, опускаясь в свое троноподобное кресло. — О господи! — сморщился он, коснувшись подлокотника ладонью и поднеся ее к глазам, а потом протянув Феликсу. Она была покрыта серым налетом. — Такие песчаные бури, мне сказали, могут здесь тянуться неделями — это правда? Самолеты не летают, машины опрокидывает… Нам пришлось отложить поездку, отменить выступление… Что за дыра! И на всю гостиницу — ни ванны, ни душа!.. — Он вздохнул. — Ну, ладно, бог с ним, я не о том. У меня к вам разговор. Я хотел попросить вас нам помочь.
Он подставил ладонь под тугую струю воздуха, бьющую из-под лопастей вентилятора. Последние слова дались ему с трудом, да и на самом деле они прозвучали в устах гипнотизера довольно неожиданно.
— Буду рад, если… — пробормотал Феликс, не представляя, о чем может идти речь.
— Вы видели мою работу, молодой человек, — сказал гипнотизер, — и сами заговорили о ней, о Мессинге, предполагая, наверное, то если Вольфа Мессинга знает весь мир, а Гронского никто не знает, это должно мне польстить… Да, да, — улыбнулся он, обнажив крупные белые зубы, — это так, я вам не в упрек… Я о другом, и бог с ними, с известностью и с Вольфом Мессингом. Хотя вы видели не все, далеко не все, что я умею… — Что-то самодовольно плутовское мелькнуло у него — там, за очками, в прищурившихся на мгновение глазах, — выражение превосходства, присущее мастеру, до поры таящему от простаков главные секреты своего искусства. — Но я не о том. Теперь мне уже ни к чему слава. С меня вполне достаточно обычного концертного зала на тысячу кресел. А после выступления — номера с горячей водой и туалетом. И возможности работать в одном месте, а не трястись каждый вечер за сто километров, в какой-нибудь клуб или красный уголок… Вот и здесь мы должны забираться куда-то к черту на кулички, — к геологам, нефтяникам… Нет, вы подумайте, какого дьявола мне там делать?
— Вы хотите…
— Да, я хочу… — Ветер, как горстью, плеснул в окно песком. — Немного, поверьте, совсем немного. Приглашения поработать — на месяц, на два, как положено рядовому пенсионеру. Отзывы прессы, афиши, конкурсные дипломы — это я вам передам, возьмите с собой, покажите, кому надо, расскажите, что видели сами. Директор филармонии, с которой у меня договор, грубиян и хам, каких свет не видал. Он считает, что чуть ли не из милости дает мне заработать… — Он собрал пальцы в кулаку и пристукнул по столу. — Но это в последний раз! Я так ему и сказал: я с вами работаю в последний раз!..
Было странно слышать от человека, который вчера так тиранически повелевал залом, жалобы на дрязги с директором филармонии, видеть на столе никому не грозящий беспомощный стариковский кулак…
— Я постараюсь… — неуверенно проговорил Феликс. — Хотя вы явно преувеличиваете мои возможности… Но почему до сих пор вы сами, с вашим мастерством, вашим… — Он споткнулся на слове «талант».
— Почему?.. — Гронский откинулся головой на спинку кресла и как бы издали, щурясь, всмотрелся в лицо Феликсу. — А вы помните, что вы мне сказали… Что-то про страх, жестокость?.. Вот вам и ответ. Нас боятся — таких, как я. А я вам покажу письма, десятки писем — от тех, кого я спас, излечил — от заикания, от алкоголизма, от тяжелейших недугов, телесных и душевных, вернул к жизни… И мне пишут, меня зовут, умоляют приехать! Но как быть!? У меня нет диплома врача. А те, у кого есть диплом, не умеют того, что я умею! Пока я этому научился, прошла жизнь! Жизнь!
— Нас боятся! — Он подался вперед, вцепившись в подлокотники. — И видят колдовство, чуть не черную магию — там, где знания, точный расчет, искусство. Боятся — как в средние века! То есть, на кострах, понятно, не жгут, но и в приличные города не очень-то впускают. Боятся!.. Вы спросите — чего?.. Только не того, чего вы испугались! — Он вскинул руку, как бы преграждая ладонью путь готовым вырваться у Феликса словам. — Не того!..
— А хотя бы и того! — внезапно перебил он самого себя и, нагнув голову к плечу, с усмешкой, как показалось Феликсу, в него вгляделся. — Хотя бы… Так ведь это же всего-навсего балаган, друзья мои. Цирк. Сцена. Одним словом — представление, оно длится два часа, считая антракт, — и только! Так вы же катаетесь на американских горах, прыгаете с трамплина… — Да мало ли что!.. И все это куда опасней, чем концерт, на котором, даю гарантию, никто не тронет вас даже пальцем!.. Чего же вы опасаетесь? Кого? Старика с больным сердцем и гнилыми почками?..
И вот здесь-то Феликс вдруг совершенно отчетливо заметил в его глазах какую-то дьявольщинку. В чем она была — невозможно сказать, тут каждое слово показалось бы приблизительным и грубым, вроде того, что под черными мохнатыми бровями, слитыми с черной оправой очков, вспыхнули маленькие, с булавочную головку, красные факелы… Они, впрочем, тут же пропали, оставив у Феликса между лопаток холодок, а на лице гипнотизера немного утомленную, но вполне добродушную улыбку…
Уходя, Феликс вновь повторил свои обещания, и Гронский, помимо адреса, продиктовал ему свой московский телефон, пояснив, что живет не один, а в большой коммунальной квартире.
— Кстати, — сказал он, провожая Феликса до порога, — у вас, наверное, возник вопрос, и это совершенно понятно… — Он покосился в сторону застланной кровати. — Так вот, Рита для меня не то, совсем не то, что можно предположить… Хотя как мужчина… — Он повел плечами и щелкнул подтяжкой. — Да, да, уверяю вас… Но тут… Она хорошая девочка, сообразительна, понятлива, приятно смотрится на сцене, мне предложили ее на пробу в ассистентки — и вот мы работаем вместе. Кроме меня, у нее никого нет, кто мог бы принять участие в ее судьбе, а она еще так молода…
Он задержал на прощанье руку Феликса в своей. Впервые за оба дня лицо его казалось посветлевшим. Даже голос у него помягчел и глаза повлажнели, когда он заговорил о Рите.
— Между прочим, — напоследок спросил он озабоченно, поправляя очки, — вы имеете представление о том, что это за юноша?.. С рыбой?.. Очень-очень энергичный, даже, пожалуй, слишком, я ведь ни о чем не просил… Вы его знаете?
— Немножко, — сказал Феликс. И спохватился — Вы очень кстати напомнили о нем…
7— Ну и ну! — с веселым удивлением проговорил Сергей. — Вы только посмотрите! — И приблизил к Феликсу носовой платок, придерживая его за уголки, наподобие маленького экрана. Цвет у платка был такой, как будто им долго и старательно вытирали подошвы. — А ведь только утром достал из чемодана совершенно свежий! — Усмехаясь, он с брезгливым выражением на лице сложил платок вчетверо, вздохнул и вытер взмокшие шею и грудь.
— Ничего, — сухо сказал Феликс, — дома отмоетесь… Итак, вы явились в прокуратуру…
Что-то его настораживало в Сергее — с той минуты, как он увидел его в машине… Хотя он не определил бы в точности — что. Да и не до того сейчас было.
Он отыскал его в кают-компании, где под вдохновенным руководством Спиридонова шумно готовились воздать должное уже распластованному на тарелочке балыку. Феликса и Сергея отпустили ненадолго, под честное слово, и теперь они сидели у себя в номере. Несмотря на то, что выкурено было всего по сигарете, комната казалась полной дыма. Но когда Сергей приотворил окно, чтобы проветрить, песок ударил внутрь такой струей, что створку пришлось захлопнуть.
— Итак… — повторил Феликс.
Сергей еще раз провел платком по шее и распахнутой, в горячей испарине, груди.
— «Итак»… — передразнил он ворчливо. — Вы прямо как эти… Мегрэ или Эркюль Пуаро… — Он спрятал платок в карман. — Это ведь не детектив какой-нибудь, знаете ли, с закрученным сюжетом. Это жизнь…
