Норман Мейлер - Крутые парни не танцуют
– И тогда, – сказал мой отец очень мягким голосом, – ты обнаружил голову Пэтти. Она тоже была спрятана там.
Ридженси положил ладони на затылок, чтобы помочь себе согнуть шею. Он кивнул.
– Ужаснее этого ты не видел ничего в жизни?
– Да.
– Как тебе удалось держать себя в руках?
– Удавалось, – сказал Ридженси, – до сих пор. – Он снова заплакал. Это было словно визг раненой лошади.
Я подумал о том, как мы курили марихуану у него в кабинете. Всего за несколько часов до этого он нашел голову Пэтти, но тогда я ничего не заметил. Нелегко видеть, как подобные глыбы воли разлетаются вдребезги. Сейчас он походил на человека, которого вот-вот хватит удар.
Отец сказал:
– Ты знаешь, кто положил Пэтти рядом с Джессикой?
Он кивнул.
– Ниссен?
Он кивнул. Пожал плечами. Может быть, он и не знал.
– Наверняка он, – сказал отец.
Я согласился с ним. Это наверняка был Паук. Мне оставалось только гадать, насколько глубоко сам Паук увяз в этом деле. Конечно, он хотел, чтобы увяз я. Да, они со Студи рассчитывали взять меня с этими головами. Кто поверил бы в мою невиновность, если бы при мне нашли две головы?
– Ты убил Джессику? – спросил я у Ридженси.
Он пожал плечами.
– Значит, Пэтти?
Он покачал головой. Потом он кивнул.
– Значит, Пэтти?
Он кивнул.
Неужели я не догадывался об этом раньше? Уж в этом-то я мог быть уверен: Пэтти и Ридженси, а не Уодли, встретили Джессику в Рейс-Пойнте, и скорее всего именно Пэтти перегнала машину с телом Лонни обратно ко «Вдовьей дорожке». Затем все трое, по-видимому, уехали оттуда на патрульном автомобиле. Где-то в лесу они остановились, и там Пэтти застрелила Джессику. Пэтти застрелила Джессику.
Я не мог точно сказать почему, хотя свои резоны у нее, очевидно, имелись. А кто был способен измерить глубину ее ярости, когда коса находила на камень? Джессика пыталась перекупить усадьбу Парамессидеса. Джессика крутила с Элвином Лютером. В чрезвычайных обстоятельствах довольно было и одной из этих причин. Да, Пэтти вышла из себя. Я почти видел, как она втискивает пистолетное дуло в лживый рот Джессики Понд. А если в этот миг Джессике вздумалось воззвать о помощи к Ридженси и если Ридженси сделал движение, намереваясь убрать пистолет, – да, этого вполне могло оказаться достаточно, чтобы курок был спущен. Подобно мне, Пэтти годами жила на этой грани. При такой злобе, как наша, убийство – как ни ужасно это звучит – может сыграть роль лекарства от всех прочих недугов.
Ридженси сидел на своем стуле, как боксер, который в последнем раунде подвергся сокрушительной атаке.
– Зачем ты огрубил Джессике голову? – спросил я, но, спросив, был вынужден расплатиться за это: перед моим мысленным взором сверкнуло широкое лезвие мачете.
В его горле что-то булькнуло. Уголок рта оттянулся вниз. Я подумал, что у него, должно быть, и впрямь удар. Затем раздался его голос, хриплый и полный благоговения.
– Я хотел, – сказал он, – разделить с Пэтти судьбу.
Он упал со стула на пол. Его начало колотить.
В кухню вошла Мадлен. В руке у нее был «дерринжер», но, по-моему, она этого не осознавала. Наверное, она не выпускала его все время, пока спасла наверху в кабинете.
Она выглядела старше и больше итальянкой, чем обычно. В ее лице было что-то от немого страха каменной стены, почувствовавшей, что ее вот-вот разрушат. Она была дальше от обещания слез, чем любой из нас.
– Я не оставлю его сейчас, – сказала она мне. – Он болен. Мне кажется, он может умереть.
Припадок Ридженси кончился. Только его правый каблук все стучал и стучал по полу в набегавших конвульсиях, как тот самый хвост, которого у него не было.
Мы с отцом потратили все свои силы, чтобы отнести его наверх, и все равно еле справились с этой задачей. Несколько раз мы чуть не упали. Я уложил его на королевского размера кровать, которую некогда делил с Пэтти. Что ж – ведь это он был готов умереть за нее, а не я.
ЭПИЛОГ
Ридженси пролеживал у нас день за днем, и Мадлен ходила за ним, точно он был умирающим богом. Удивительно, какие вещи могут сойти с рук в нашем Провинстауне. Утром она позвонила в полицейский участок и сказала, что у мужа нервный срыв и она везет его в долгое путешествие. Не позаботятся ли они об оформлении отпуска? Поскольку у меня хватило смекалки еще до рассвета вымыть багажник патрульного автомобиля и оставить его у городской ратуши с ключами под сиденьем, никто не мог связать отсутствие Ридженси с моим домом. Мадлен аккуратно звонила в его офис – каждое утро на протяжении четырех дней – и болтала с сержантом о его самочувствии, и о паршивой погоде в Барнстебле, и о том, как она отключила телефон, чтобы Элвина не беспокоили. И она действительно попросила телефонную службу, чтобы ее номер отключили. Потом, на пятый день, Ридженси допустил ошибку, начав побеждать болезнь, и у нас стали разыгрываться кошмарные сцены.
Он лежал в постели и поносил нас всех. Говорил о том, как он нас арестует. Обещал прижать меня за посев конопли. Еще он собирался повесить на меня убийство Джессики. Мой отец, объявил он, является тайным содомитом. Он, Ридженси, уедет в Африку. Станет профессиональным солдатом. Сначала он хотел заглянуть в Сальвадор и прислать мне оттуда открытку. Там будет он сам с мачете в руках. Ха-ха. Он сидел на кровати – мускулы выпирают из-под футболки, рот перекошен после удара – и слушал собственный голос, который теперь доходил до него новыми внутримозговыми путями, а как-то раз схватил телефон и разбил его, обнаружив, что линия мертва. (Я вовремя успел оборвать провод.) Мы давали ему транквилизаторы, и он проламывался сквозь таблетки, как бык сквозь забор.
Справиться с ним могла только Мадлен. В те дни я увидел ее с новой для себя стороны. Она унимала его, она клала руку ему на лоб и успокаивала его и, когда все остальное не срабатывало, укорами вынуждала его замолчать.
– Уймись, – говорила она, – ты расплачиваешься за свои грехи.
– Ты меня не бросишь? – спрашивал он.
– Я тебя не брошу.
– Ненавижу тебя, – говорил он.
– Знаю.
– Ты грязная брюнетка. Знаешь, что такое грязные брюнетки?
– Тебе бы самому под душ.
– Ты мне отвратительна.
– Прими эту таблетку и помолчи.
– Из-за нее у меня откажут яички.
– Это тебе полезно.
– У меня уже три дня не стоял. Может, и вообще больше не встанет.
– Не бойся.
– Где Мадден?
– Я тут, – сказал я. Я всегда был тут. По ночам она опекала его одна, но либо я, либо отец всегда дежурили в коридоре с его «магнумом».
Телефон, висевший внизу, звонил очень редко. Никто из оставшихся ни в чем меня не подозревал. Ридженси, как было известно, отправился в отпуск. Бет уехала, Паук тоже, поэтому те, кому случалось о них вспомнить, делали вывод, что они путешествуют. В конце концов, фургон ведь исчез. Семья Студи, боявшаяся его, наверное, радовалась, что он не дает о себе знать. Никто из моих приятелей не скучал без Тесака, а Пэтти, как все полагали, раскатывает по дальним городам и весям. Так же, как и Уодли. Через несколько месяцев родственники Уодли могли заметить, что от него чересчур долго нет ни ответа ни привета, и объявить его пропавшим; спустя семь лет ближайший родич унаследовал бы его имущество. Через несколько месяцев и я мог бы заявить, что Пэтти пропала, или, наоборот, спокойно промолчать. Я решил, что буду действовать по обстоятельствам.
Некоторые опасения внушал сын Джессики Понд – Лонни Оквоуд. Однако разве мог он связать меня с матерью? Я тревожился из-за своей наколки и Гарпо, но не слишком. Донеся на меня однажды, он не стал бы делать это во второй раз, а наколку я рассчитывал изменить как можно скорее.
Оставался Ридженси. Если наша безопасность опиралась на Элвина Лютера, значит, ее у нас не было. Он перекрывал нам кислород. Не нравилось мне и то, что он не встает с постели. Я видел в этом только одно: он придумывает легенду для самого себя. Во всяком случае, своего ложа он не покидал.
Находясь же на нем, он сквернословил невыносимо. В нашем присутствии он сказал Мадлен:
– Ты у меня кончала шестнадцать раз за ночь.
– Да, – сказала она, – но ни разу как следует.
– Это потому, – с надеждой сказал он, – что у тебя матка дырявая.
Она застрелила его в тот день. Это мог бы сделать любой из нас, но судьба выбрала Мадлен. Мы с отцом уже обсуждали этот вопрос в коридоре.
– Выхода нет, – сказал Дуги, – надо значит надо.
– Он болен, – сказал я.
– Может, и болен, но он не жертва. – Дуги поглядел на меня. – Это должен сделать я. Я его понимаю. Он моего поля ягода.
– Если передумаешь, – ответил я, – тогда и я смогу.
Я не кривил душой. Моя проклятая способность живо представлять себе то, что может со мной случиться, работала вовсю. Я мысленно разряжал «магнум» Ридженси ему в грудь. Моя рука подскакивала вверх от отдачи. Его лицо искажалось. Я видел маньяка. Ридженси походил на дикого кабана. Потом он умирал, и его черты приобретали суровое выражение, а подбородок становился деревянным и непоколебимым, как старая добрая челюсть Джорджа Вашингтона.
