Виктор Притчетт - Птички в клетках (сборник рассказов)
— Из своего сада? — спросила девушка.
Ни с того ни с сего старик соврал.
— Сам вырастил, — ответил он застенчиво.
— Мы тут еще черт-те сколько проторчим, — сказал кто-то. — Выпьем.
Старик посмотрел на часы и загрустил. Скоро они уедут. Кто-то спросил: "Вы из какого отдела?" Кто-то ответил: "Он с завода".
— Нет, я на пенсии, — сказал старик, чтобы не вызвать лишних разговоров.
— Еще рюмочку, папаша, — сказал шалый молодой человек. — Я угощаю.
Трое пригнулись к нему, услышали, как он повторил: "Я на пенсии", и тогда один из них сказал: "На собрании постановили — все пенсионеры тоже могут принять участие".
— Вы ошиблись, — стал объяснять старик, — я просто позвонил моему дантисту…
— Нет, — возразил один из пригнувшихся к нему. — Эта сволочь Фоуке много чего набрехал, но резолюцию приняли.
— Значит, все у вас в порядке, — сказала девушка старику.
— Все у него в порядке, — сказал еще кто-то и протянул старику новую рюмку. Хоть бы они перестали кричать, подумал старик, я бы им объяснил.
— Ошибка… — начал он снова.
— Не повредит, — сказал кто-то. — Пейте, пейте.
И тут дверь с улицы отворилась и кто-то крикнул: — Пришел! Водитель пришел.
Девушка потянула старика за рукав, и он почувствовал, что его подталкивают к двери. — А рюмка? — сказал он.
С недопитой рюмкой в руке его вытолкнули на улицу. Они промчались мимо него, а он стоял, держа рюмку, пытаясь сказать "До свиданья", потом двинулся следом, все еще надеясь объяснить. Они закричали: "Пошли!", и он вежливо проводил их до автобуса, а там уже шла посадка.
Но у двери автобуса все переменилось. Женщина в цветастом платье с красным поясом, такая же упитанная, как он сам, занесла ногу на ступеньку и пыталась подняться выше, но стоявшие впереди не давали ей ходу. Она чуть не упала.
Старик, любезно улыбаясь и негодуя на такое хамство, протолкавшись к женщине, строго оглянулся на молодежь. — Разрешите, сударыня, — сказал он и, подхватив женщину под прохладный локоть, помог ей подняться на верхнюю ступеньку, а сам встал на нижнюю. Роковая ошибка! Его тут же подсадили и самого втолкнули в салон, а бренди выплеснулось на костюм. Он не мог повернуться. Теперь надо было ждать, пока все влезут.
— Я выхожу, — сказал он.
И плюхнулся на сиденье позади той женщины.
Она обернулась к нему и сказала: — Молодые, они вечно спешат.
Последними в автобус лезли влюбленные.
— Разомкнись, — сказал водитель.
Они замешкались — им хотелось так и пролезть в автобус в обнимку.
Старик дождался, пока они усядутся, а тогда поднялся с рюмкой в руке, словно готовясь предложить тост, и двинулся к выходу.
— Будьте добры, сядьте, — сказал водитель. Он считал пассажиров, и один из них, приметив рюмку, сказал: "Ваше здоровье!"
Впервые за всю свою взрослую жизнь старик, негодуя, послушался приказания. Он сел, собрался объяснить присутствие рюмки, услышал, как его сосчитали, встал. Поздно! Водитель, потянув рычаг, захлопнул дверцу, обхватил баранку, и они покатили с таким грохотом, что в глазах темнело.
С каждой переменой скоростей, пока автобус выбирался из узких переулков, что-то менялось и внутри у старика. Тряска отдавалась в почках. Он возмущенно огляделся, спрятал рюмку в ногах на полу и покраснел. Обрадовался, что место рядом с ним свободно, потому что первым его поползновением было пододвинуться к окну и выскочить из машины у первого же светофора. Девушка, не снимая руки с плеча своего спутника, оглянулась на старика с улыбкой. Тогда он тоже оглядел всех этих людей, связанных с фирмой, о которой он отроду не слыхал, едущих в неизвестное ему место, и почувствовал, что здесь творится ужасное беззаконие. Его похитили. Он сдвинул шляпу на затылок и напустил на себя бесшабашный вид.
Автобус раскалился, а в пробках у светофоров точно жарился в собственном соку. Люди пытались перекричать уличный шум. Под общий гам он тоже закричал, обращаясь к двум женщинам, сидевшим через проход: "Мы "Овал" будем проезжать?" Женщина спросила соседку, та спросила сидевшего впереди, тот спросил влюбленных. За окном, квартал за кварталом, проплывали административные здания. Никто ничего не знал, только один голос ответил: "Скорее всего". Старик кивнул. Он решил, что, как только покажется крикетный стадион "Овал", подойдет к водителю и попросит остановиться. И стал внимательно смотреть в окно, а сам думал: "Вот забавно. Будет что рассказать дома. Хотите верьте, хотите нет. Прокатился даром. А все смелость, мой мальчик, скажет он сыну. Тебе ее не хватает. Попомни мои слова. Смелость города берет".
Его румяное лицо засветилось легкомысленным лукавством, а автобус тем временем кряхтя въехал на мост через Темзу, и никогда еще она не казалась такой широкой и коварной. Электростанция вдали метнулась на запад, потом на восток, потом закачалась, как люлька, а девушка — непоседа, Кейт была такая же — высвободилась из объятий своего дружка и сама обняла его покрепче. Промелькнули три контейнера, и автобус так резко затормозил, что старик чуть не ткнулся головой в затылок полной женщины, сидевшей впереди него. Он стал разглядывать этот затылок, заметил, что ее густые волосы, золотые с легкой проседью, темнее у корней, как растение в горшке, и подумал, уже не в первый раз, насколько женская голова красивее сзади, когда лицо не портит впечатления. А потом подбородок у него обмяк, и он пустился в упоительное странствие по каким-то коридорам. Еще раз глянул на электростанцию, но она превратилась в несколько электростанций, и они подскакивали в воздух все выше и выше, а он спал.
Он стал похрапывать. Говорливую женщину через проход этот монолог раздосадовал, он словно перебил поток ее красноречия; другим же нравилось, как мирно этот равномерный звук подсмеивается над перебоями чихающего мотора и яростью водителя. Многие, не переставая орать на водителя, с восхищением поглядывали на спящего. А он раскачивался в какой-то незримой парикмахерской, которая то неслась в пространство по длинному воздушному коридору, то благосклонно витала над крикетным матчем, и Френчи, спортивный судья в белом полотняном халате, предлагал ему тарелку с холодной лососиной, а сноха пыталась ему внушить, что есть ее нельзя, и он, выскочив из машины, пешком зашагал домой в хвосте невиданно длинной похоронной процессии, миля за милей поднимаясь в гору, в поле, что все ярче зеленело, становилось все холоднее и пустыннее, и уже шел снег, и он, запыхавшись, сел на землю, проснулся и услышал плач толпы, это плакали о нем, а потом он опять шел и оказался у высокой стеклянной стены больницы. Конечно же, это больница. В стеклянной комнате ясно видны двое мужчин в белом, одного он узнал, это был водитель, они уже изготовились внести его туда на носилках. Он охнул и на этот раз окончательно проснулся. Полная тишина. Автобус стоит. Пустой. Он один, только та женщина, слава богу, все так же сидит впереди него, и волосы все так же растут у нее на затылке.
— Где… — начал он. Потом увидел, что перед ним не больница, а гараж. Пассажиры вышли, под капот заглядывают механики. Женщина обернулась. Он увидел доброе лицо, совсем не накрашенное.
— Поломка, — сказала она.
Как благодарен он был ей за ее доброе лицо. А он уже думал, что умер.
— Я уснул, — сказал он. — Где мы?
Он чуть не спросил: ""Овал" проехали?", но удержался от этого глупого вопроса.
— Четверть четвертого, — сказал он. Это значит — тридцать миль От центра, накрепко застряли посреди поля на каком-то перекрестке, из поля тут и там торчат коттеджи, около каждого по нескольку деревьев, а на той стороне шоссе рекламный щит во весь голос вещает: ПРИЕМ В ЗАКЛАД, и машины со стоном проносятся стаями, как птицы, по двадцать штук зараз, и все на запад, в пустое пространство.
Женщина обернулась и разглядывала его, а когда он нерешительно встал, сказала строго, но не сердито: — Сядьте.
Он сел.
— Не двигайтесь с места. И я не сдвинусь. Кто заварил эту кашу, тот пускай и расхлебывает.
Она обернулась, и теперь ему было видно ее лицо, круглое, полное, тупо-упрямое, как у деревенской девахи, а улыбалась она так, словно вот-вот растворится в воздухе.
— Это все Хэмптон, — сказала она. — Что угодно, лишь бы сэкономить. Вот увижу его, так скажу ему пару теплых слов. Никто ни за что не отвечает. Даже водитель, вы только его послушайте. Точно перед ним не люди, а овцы. Пусть пришлют другой автобус, я до тех пор не сдвинусь с места.
Ей, видимо, приятно было выговориться.
— Когда мой муж был в правлении, ничего такого не случалось. Вы здесь кого-нибудь знаете? Я — нет. Все новые лица.
Взгляд ее задержался на его седых волосах.
Старик успокоился было, что они заодно, раз она тоже никого не знает. Но решил не откровенничать.
— Я на пенсии, — сказал он. Женщина еще дальше откинулась на спинку сиденья, оглядела пустой автобус, а потом опять посмотрела на старика так, будто захватила его в плен. Ее полные губы точно отдыхали — губы толстухи после сытного обеда в предвкушении ужина.
