Тимоте де Фомбель - Между небом и землей
Ванго проснулся на первой же остановке. Ему удалось поспать всего несколько минут. Поезд как раз тронулся, и он увидел бегущих по перрону людей; миг спустя они запрыгнули на подножку его вагона.
— Ну уж нет…
Он вскочил на ноги. Значит, автомобиль с преследователями обогнал поезд.
Старая дама все еще сидела на своем месте.
Он опустил оконное стекло и выглянул наружу Снег был сырой, почти теплый. Он закинул левую руку на крышу в поисках какого-нибудь выступа. Нашел, ухватился за него и подтянулся на одной, здоровой руке.
Дама увидела, как его словно выдернуло из окна в ту секунду, когда в вагон вошли несколько мужчин. Она промолчала. Тяжело отдуваясь, они нагибались и заглядывали под скамьи.
Один из них бросился к открытому окну и выглянул наружу.
— Эту раму заело, месье, — заметила дама. — Если вам удастся ее закрыть, все будут только рады.
Мужчина толкнул раму пальцем, и она легко закрылась.
— Большое спасибо, — сказала дама.
Она еле заметно кивнула и закрыла глаза.
— Почему вы сказали, что ее заело?
Дама снова открыла глаза. Мужчина наклонился над ней с угрожающим видом.
— Так что? Надеюсь, вы ничего от нас не скрываете…
Остальные пассажиры притворились спящими.
Через минуту Ванго, распластавшийся на крыше поезда, шедшего к мосту Кэннон-стрит, увидел, что к нему, борясь со встречным ветром, приближается человек. Он вылез из того же окна, что и Ванго.
— Иди сюда!
— Кто вы?
— Иди сюда, малыш! Спокойно иди сюда.
Мужчина наставил на него пистолет.
Ванго медленно пополз ему навстречу. Поезд мчался между пилонами.
Мужчина следил за каждым его движением. «Малыш» был уже в каком-то метре от него. Он послушно полз вперед. Скоро можно будет дотянуться до его руки. Но в тот миг, когда поезд проезжал под виадуком, Ванго вдруг резко встал, подпрыгнул и повис на пролете моста. Через мгновение он растворился в ночной темноте.
В воздухе прогремел выстрел. Это был сигнал прыгать с поезда тем, кто остался в вагоне.
Вот так Ванго оказался на рельсах железнодорожного моста Кэннон-стрит, соединяющего берега Темзы. Его преследователи сначала пробежали под пролетом, ничего не заметив. Но следующий поезд дал несколько мощных свистков, и его фары высветили на путях фигуру юноши. Преследователи вернулись назад, и охота началась снова.
Ванго бежал к станции Кэннон-стрит, с самого утра забитой народом. Там было легко затеряться.
Он опередил их, и теперь у него появился шанс на спасение.
Снег сменился дождем.
И тут Ванго встал как вкопанный. Ему навстречу двигалось несколько теней. Его взяли в клещи.
Он узнал француза и двух других бандитов, которые, видимо, высадились на следующей станции.
Ванго оказался в ловушке.
Всплыл в памяти плач из Писания:
Выводишь новых свидетелей Твоих против меня…
и беды, одни за другими, ополчаются против меня[46].
Враги приближались с обеих сторон.
Они были уже так близко, что могли переговариваться друг с другом.
— Мы ничего тебе не сделаем, — твердил француз.
Поезда один за другим равнодушно проходили мимо. В освещенных окнах мелькали лица.
Но братья мои неверны,
как поток, как быстро текущие ручьи[47].
Прижавшись к перилам моста, Ванго дал им приблизиться.
А пока вынул правую, раненую руку из кармана и осторожно обхватил ее левой, здоровой.
Сосредоточился.
— Только не двигайся! — повторял француз.
Враг был всего в двух шагах.
Тогда Ванго резко выбросил вверх сжатые в замок руки, выгнулся назад, подпрыгнул и, перелетев парапет, погрузился в воду Темзы.
Фридрихсхафен, Боденское озеро, в тот же вечер
Капитан Леман вошел в штурманскую рубку «Графа Цеппелина». Там он застал Эккенера за работой, с пенсне на носу.
Дирижабль находился в ангаре.
— Командир, к вам приехал ваш старый друг.
— Кто такой?
— Некий Паоло Марини. Говорит, что он ваш самый близкий товарищ.
Эккенер сложил пенсне и после секундного замешательства воскликнул:
— Ах да, Паоло! Наш старина бойскаут! Скажите ему, что я сейчас приду.
— У него нет билета, командир. Он как раз объясняется с эсэсовцем.
— А у меня? — нервно возразил Эккенер, вскочив из-за стола. — Разве у меня есть билет? Паоло — это все равно что я сам, это мой друг, мой брат, Паоло Мурини…
— Марини. Он назвался Марини.
— Марини, я так и сказал. Это мой старый товарищ по летной школе… Снег уже идет, капитан?
— Еще нет.
Капитан Леман вышел. Он уже начал привыкать к этому внезапному наплыву друзей, причем командир признавал всех подряд.
Эккенер снова сел за стол и стал просматривать карты.
Он понятия не имел, кто такой этот Паоло.
Одно он знал точно: с недавних пор неизвестные друзья приезжали к нему со всей страны. Он стал прибежищем, островком безопасности для всех, кого преследовали нацисты. Среди них были и отставные военные, и художники, и всё больше и больше евреев. Законы против них множились, а список запрещенных профессий все рос. Они уже не могли работать ни адвокатами, ни государственными чиновниками… А два месяца назад нацисты объявили вне закона браки и любые другие контакты между евреями и неевреями.
Эккенер старался использовать свое влияние. Он делал всё, что было в его силах.
Мощная фигура Хуго Эккенера, с его статусом «неприкосновенного», пока позволяла укрывать в своей тени многих, кто нуждался в помощи.
Эккенер прошел через весь цеппелин.
Наступила ночь. Через два часа они должны взлетать.
Это, может быть, последний миг славы «Графа». Он ненадолго полетит в Нью-Йорк и вернется, чтобы провести зимние месяцы на берегу Боденского озера.
А следующей весной мир будет восхищаться только «Гинденбургом» — самым большим из всех когда-либо построенных цеппелинов.
Огромный дирижабль уже подрагивал от нетерпения в своем ангаре. Двести пятьдесят метров в длину, двадцать пять кают, вместимость — пятьдесят пассажиров. Самая блестящая победа Хуго Эккенера.
Но, выйдя и обернувшись, чтобы полюбоваться элегантным силуэтом «Графа», командир почувствовал легкое беспокойство. Он вздохнул.
Метеосводка пообещала слабый снегопад. Хорошо бы прогноз оправдался. Однажды, очень давно, у одного из этих окон он научил Ванго смотреть на падающий снег.
Если капитан Леман и сомневался по поводу дружбы Хуго Эккенера и Паоло Марини, то теперь, когда он увидел их вместе, все сомнения отпали.
Восклицания и слезы были искренними. Они долго обнимались, стоя у входа в ангар.
Эккенер даже вздрогнул от радости, узнав старого друга.
— Как поживаешь… э-э… Паоло? Какие планы, дружище?
— Да вот, решил немного полетать под твоим крылом, командир!
Вокруг них собрались зрители: несколько солдат, несколько пассажиров-немцев и офицер СС, отвечавший за проверку пассажиров.
Эккенер прошептал другу на ухо:
— Ты с ума сошел! Для этого надо получить штук десять разрешений. Уезжай, Зефиро!
Зефиро, а это был он, отодвинулся и взял в свидетели окружающих:
— Знаете, что сейчас сказал мне мой старый друг Эккенер?
Эккенер застыл.
— Он обозвал меня сумасшедшим! Слышите? Он говорит, что я не смогу полететь с ним!
Офицер СС глуповато улыбнулся.
Увидев тревогу на лице командира, Зефиро положил ему руку на плечо.
— Я пошутил… Это моя вина. Я никогда не посылал о себе весточки, а ты, наверное, не читаешь газет.
Он подал знак офицеру:
— Покажите ему письмо.
Эккенер взял письмо и стал читать.
Оно было написано на двух языках — немецком и итальянском — и отправлено из канцелярии Председателя Совета Министров в Риме. Согласно письму, господину Паоло Марини, награжденному крестом «За боевые заслуги при штурме Фузилли»[48] и Командору Минестроне[49], в целях укрепления дружбы между рейхом и великой фашистской Италией, была поручена особая миссия — путешествие на борту «Графа Цеппелина», этого символа мощи национал-социализма. Письмо изобиловало и другими пышными оборотами — «блистательный союз двух держав», «безграничные упования» и «безупречная моральная чистота их сынов», — которые вызывали бы неудержимый смех, если бы это не было издевательски точной копией тогдашней риторики.
Внизу страницы красовался затейливый росчерк пера, в котором можно было разобрать слово «Биби». Над ним печатными буквами стояла расшифровка: Бенито Муссолини.
Эккенер сложил письмо.
И крепко сжал руку Зефиро.
