Елена Чижова - Преступница
В жэковском коридоре стояла понурая толпа. Одернув куртку, Маша встала у стены. Стена была грязная - вытертая сотнями боков. Соблазнители, являвшиеся со взятками, об эту стену не отирались. В кино они входили решительно, игнорируя ожидавших. Прием еще не начинался. Дверь с надписью "Начальник" оставалась закрытой. Перед ней набралась порядочная очередь. "Вон, она крайняя", - бабка, сидевшая у двери, ткнула острым пальцем. На лице, изрезанном морщинами, проступило мстительное удовольствие: бабка презирала всех, кто занял после нее. В сравнении с ними ее сегодняшнее преимущество было очевидным. "Вы крайняя?" - оглянувшись на Машу, мужчина переспросил. "Нет!" - Маша отмела решительно. Удовольствие стерлось: бабка глядела растерянно, как незадачливый охотник, упустивший верную добычу. Добыча повела себя нагло. "Пришла-то, вроде, последняя", - бабка проворчала, сдаваясь. Выиграв первый раунд, Маша ободрилась. Остальные, почуяв слабину, придвинулись к двери: бабка, занявшая первой, не тянула на вожака.
Дверь приоткрылась. В ней показалась женщина, одетая в мохеровую кофту. Кофта расходилась на животе. "Хорошо, Наталья Михайловна, я поняла". Сквозь проем, открывшийся на мгновение, Маша разглядела тетку, приходившую с осмотром. Не раздумывая, она двинулась решительным шагом и отпихнула бабку, стоявшую второй. Та подняла ладонь, словно защищаясь. Отцовские глаза, глядевшие на Машу, моргали опасливо и безропотно.
"Я пришла, - плотно закрыв дверь, Маша назвала адрес, - потому что в среду - смотровая". Жэковская тетка кивнула. Она глядела деловито, но на самом глазном дне плясала усмешка. "Так, так", - палец потянулся к списку и ткнул. Здесь не нуждались в анкетах: глаза, поднявшиеся на Машу, не могли обмануться. Паучья кровь, стоявшая в капиллярах, глядела из этих глазниц. Тетка завела руку и коснулась высокой прически. Фильм, в который ввязалась Маша, становился другим. Широкое белое запястье, мелькнувшее в рукаве, завершалось кистью, сжимавшей хлыст. Перед Машей, замершей у двери, сидела женщина-капо.
Плечи свело ужасом, и, отступая, Маша сделала шаг. "И что?" - паучьи глаза приказали остановиться. Кровь, шумевшая в висках, нашептывала жалкие слова: о семье, о насмерть уставшей маме, об отце, служившем верой и правдой, о тесной маленькой комнатке, которая может составить счастье. "Ну?" - капо нахмурилась и подняла хлыст. Жестом еврейской старухи, которую только что оттолкнула, Маша закрыла лицо.
"Я слушаю вас", - голос капо стал ласковым. С усилием Маша отвела ладонь. Этим голосом пело то, что знала старуха, настоявшаяся по всяким очередям. Секунды горели пламенем. Еще можно было ринуться вспять, сметая обреченную очередь, но, отступив, она лишалась всего. Добыча, почуявшая смерть, поднялась на передних лапах, упираясь задними изо всех сил. Маша подняла глаза. Жалкие слова, шумевшие кровью, исчезли. В горле стояли правильные, которые она знала.
"Дело в том, что мама заболела, а папа - на работе. Он - главный инженер, иногда приходится вечерами. Эта комната, которая освободилась... Понимаете, я выхожу замуж, молодая семья. Конечно, все зависит от вас, мы не можем настаивать, но я верю... Ваше решение будет мудрым и справедливым". Ступая осторожно, Маша приблизилась. Готовый конверт лег на паучий стол.
Белая рука отложила хлыст. Приподняв незаклеенный угол, капо пересчитала, не таясь. "Молодая семья - новая ячейка", - она произнесла полными губами. Маша ожидала молча. "Молодым у нас дорога, - конверт исчез, как по волшебству. - Ну, что ж... - капо прикидывала, - придете все вместе, с родителями, в следующую среду. Я подготовлю решение".
Выйдя за дверь, Маша втянула голову в плечи. Сейчас они набросятся на нее всей стаей. Очередь глядела безучастно. Украдкой она осмотрелась: все оставались на месте, кроме еврейской старухи. Та, которую Маша отпихнула, исчезла невесть куда.
4Как и обещала капо, дело сладилось к среде. Оставались мелкие формальности, которые та, улыбаясь ходатаям, обещала выполнить на этих днях. Ни словом, ни жестом, внимательно оглядев родителей, она не обмолвилась о конверте, полученном из Машиных рук. Выслушав благодарности, капо развела руками: "Не стоит, не стоит. Все по закону. Моей заслуги здесь нету". - "Нет, нет, Зоя Викторовна, - отец возражал горячо. - Именно - ваша". Мама свела ладони: молитвенное выражение, лишенное слов, дрожало в ее лице. Маша испугалась - сейчас заплачет. В начальственных глазах проступила скука. Глянув коротко, Маша оттеснила мать к дверям. Родители отступали почтительно, не поворачиваясь спиной.
По улице отец шел, приплясывая. Жизнь, завершив полный круг, обернулась новым невиданным чудом. "Как ты считаешь, они не могут передумать?" - Склонившись к уху дочери, мама сделала неопределенный жест: не то саму тетку величала во множественном, не то высшие силы - в теткином лице. "Ничего я не считаю, - Маша усмехнулась. - Что тут считать? Сосчитано".
Она шла, глядя под ноги. Счастье родителей терзало. Больше всего на свете ей хотелось выкрикнуть правду, чтобы раз и навсегда они заткнулись про бесплатную справедливость. Войдя в квартиру, Маша направилась прямо к двери. Коротким жестом, как пластырь с гнойной раны, она сорвала бумажную печать. Мама подошла и приоткрыла осторожно. Чужой запах стоял в комнате. Урн не было. Захоронила. Маша покосилась на мать. "Так, - она положила ладонь на косяк, - у Паньки буду жить я". Мама обернулась. Глаза глядели растерянно, не беря в толк. "Есть возражения?" - Маша склонила голову. "Господи, нет, конечно, нет, - мама чуть не плакала. - Мне, вообще, все равно. Разве мне надо? Пусть бы замуровали, забили досками. Ты не понимаешь - я больше не могу, чтобы всегда - соседи".
До глубокой ночи мама просидела на кухне. Отец попытался заглянуть, но был изгнан: "Иди, Миша, иди! Я хочу одна", - мама отвечала тусклым голосом.
"Мама, я побуду у Паньки?" - Маша приблизилась и окликнула сквозь дверь. "Там грязно очень..." - мамин голос изнемог. "Ничего... Я не стану трогать", - Маша обещала.
Войдя, она затворила дверь. Теперь, когда план блестяще увенчался, ей тоже хотелось - одной. Родительские голоса, мешавшиеся с Таткиным счастливым визгом, были невыносимы. На темном деревянном стуле Маша сидела, обдумывая: главная удача в том, что удалось запутать концы. "На хитрую лопасть..." Она сжала кулаки. Хватись библиотечные своих книжек - в самом
худшем случае доберутся до этой квартиры. С удовольствием Маша представила: как в кино. Вот они, милицейский десант, занимают комнаты. Соседи-понятые мнутся в дверях. Книги, расставленные по полкам, летят на пол. Они просматривают неторопливо. Ни одной с их поганым штампом. Десант отступает, принося извинения, потому что разве может им прийти в голову, что чудо уже свершилось: книги превратились в комнату, с которой Маша сорвала печать.
Про Юлия не догадаются - в этом Маша не сомневалась. Слишком сложная цепочка: милиции не по зубам. Кроме того, в качестве главной улики должны фигурировать деньги: от денег она избавилась. Даже, свяжи они деньги с комнатой, упрутся в стену. Капо, оформившая документы, встанет насмерть: действовала строго по закону - вот и весь сказ.
"Как это там? - Маша вспоминала польский фильм. Нет, не так: "Всё на свободу!"" - одной цепочкой, грамотно соотнеся цели и средства, она освободила и книги, и мамину жизнь. Странность, на которую до сих пор Маша не обращала внимания, заключалась в том, что кражи, собственно говоря, не было: и комната, и книги принадлежали паучьему воинству, а значит, выручив деньги и отдав их капо, она переложила из одного паучьего кармана в другой. Рассуждая формально, сделка не принесла и копеечной прибыли. Это означало, что операция, задуманная и проделанная, шла вразрез с главным законом Маркса: деньги - товар - деньги'. Паучьему государству не подходит. Здесь все по-другому, деньги ни при чем. Товар - деньги - товар: безо всяких штрихов. Маша подумала, еще немного, и деньги исчезнут вовсе. Она вспомнила: именно этим обстоятельством особенно гордилась мадам Сухих, предаваясь мечтам о коммунизме.
"Хватит". - Маша поднялась решительно. Надо двигаться дальше. "Что же еще?.." - оглядывая комнату, она вспоминала о чем-то важном, что забыла сделать. "Так". Теперь, когда все решилось, надо вынести настоящий пепел. "Интересно, - она думала, - если урны захоронила мама, неужели она решилась войти, нарушив печать?" Бумажные иконки попались на глаза. Маша подошла и встала перед ними. Тот, кому молилась Панька, заждался своих...
"Не понимаю, - она думала, - все-таки - еврей..." Ярость вскипала медленно, поднималась с самого дна. "Нет, - Маша покачала головой, - не дождетесь. Так и будут - в кухонном ведре..." Тревожная мысль пришла в голову: мама забрала песок, похоронила, сделала могилки... Что, если настоящий пепел - не главное? Главное - похоронить.
Давно, еще в школе, к ним в класс приходил ветеран. Рассказывал: случилась путаница. На него прислали похоронку, дескать, ваш сын сгорел в танке, так мать сделала пустую могилку, выбила имя и фамилию, все, как полагается, чтобы косточки упокоились. Так и сказал. После урока, Маша слышала, классная ему выговаривала: чушь, идеализм, незачем - детям! Теперь она думала, что если - правда? Значит, Панька все равно воскреснет, Маша шепнула - оживет. Встанет перед богом, как живая, будет повторять свои гадости - слово в слово. Тем, кто в него верит, бог прощает безоговорочно. Хитрой Паньке ничего не стоит покаяться. Возьмет и отправится в рай. Там, у них, Маша вспомнила, есть и чистилище. Как на войне, ничейная земля. Нет, чистилище у католиков: Панька здесь ни при чем. Маша попыталась представить: вот, она сама - стоит перед Панькиным богом - после смерти. Если найти правильные слова, не может быть, чтобы совсем не прислушался...
