Алексей Колышевский - Взятка. Роман о квадратных метрах
Я отпихнул ее от себя, повернулся на бок и закрыл глаза. Можно было бы уйти сейчас от нее и не возвращаться, но я потом не смогу самому себе ничего объяснить. Нельзя ревновать к прошлому.
– Эй, ну ты чего там? – окликнула меня Женя. – Надулся, что ли?
Она постоянно рассказывала мне о своих постельных занятиях с кем-нибудь, и складывалось впечатление, что секс был тем стержнем, вокруг которого вращалась вся ее жизнь. Я не мог этого понять потому, что никогда не придавал сексу столь важного значения, но мне были неприятны ее рассказы обо всех этих людях… Я даже узнал, что, оказывается, лесбиянки трутся бедрами и все такое.
– Женя, давай лучше о театре, а то ты все вечно сводишь к своим связям. Мне не очень приятно. Если ты считаешь, что это как-то служит прочности наших отношений, то тут ты ошибаешься. Может, ты считаешь, рассказывая мне все это, что я должен убедиться в твоей полноценности?
– Хорошо, я больше ничего не стану тебе рассказывать, – зло ответила она и замолчала. Я повернулся, желая обратить все в шутку ущипнул ее.
– Ай! Дурак!
– Рассказывай. Не обращай внимания. У меня когда-то была первая жена, она любила, вернее, пыталась рассказать мне о своем ебучем прошлом. Тогда мне это не нравилось, а сейчас я понимаю, что, оказывается, это забавно слушать такие истории, тем более я ничем подобным ответить не смогу: опыта маловато, и он не столь яркий.
– Не смей сравнивать меня с твоими бабами! – Женя вцепилась мне в волосы. – Не смей, не смей! Мне можно, я актриса, я в образе. Я, может, вообще все выдумала, чтобы получилась красивая сцена, а ты дурак, все принимаешь всерьез и пытаешься мне ответить. Не смей! – Она оставила в покое мою голову и расхохоталась. – Представляешь, я теперь буду сниматься в кино. Вот умора!
– Почему же умора-то? – изумился я. – Да это же вообще высший пилотаж! Ну, как же? Представляешь: все эти афиши, ты с каким-нибудь пистолетом, или так, ну, я не знаю, мечтательно смотришь вверх вот так в полупрофиль – это твоя очень выигрышная позиция. Извини, что я сумбурно, но это же слава!
– Дурачок ты. – Она сказала это очень ласково, чем-то напомнив мамины интонации. У меня даже горло перехватило. – Какая там слава? Я буду играть в сериалах, а там славы не дождешься. Слава приходит вместе с главными ролями в кассовых картинах, а у меня главных ролей отродясь не было.
– Почему? – изумился я.
– Да потому, что режиссеры видят во мне стерву и больше ничего. Ну или шлюху, на худой конец. Стервошлюху, – пошутила она. – У меня типаж такой, холодный и отрицательный. И потом, есть великие актрисы, вернее, были, но их время прошло. Потому, что в этой стране прошло время великого кино. Какая страна, такое в ней и кино, в конце концов. Ты же видишь, что за ерунду сейчас снимают.
– Ничего я не вижу. Я и в кино-то не хожу, не смотрю телевизор, мне тупо некогда. У меня проблема на проблеме. – Я было хотел рассказать Жене о том, что произошло у Кисина, но не стал этого делать. – А ты себя кем видишь в кино? Ты смогла бы сыграть какую-нибудь там Анну Каренину?
Мне показалось, что она перестала дышать, так тихо вдруг стало в спальне. Женя выглядела так, словно на ее глазах произошло нечто невероятное, она даже палец поднесла к губам.
– Ты чего? – не понял я.
– Слушай, да ты просто гений! А ведь ты прав! Смогла бы и Каренину в том числе. Почему нет?! Просто за всю мою лицедейскую жизнь никто и никогда мне этого не предлагал. Ну, если не считать роли Офелии в том дурацком спектакле у этого неудачника. Я все время играла черт знает что, но это в театре, а ведь в кино можно было бы начать с белого листа, но… – она враз сникла, – это все из области неосуществимого. Сейчас надеяться на то, что тебе что-то предложат просто так, бессмысленно. Деньги нужны. Впрочем, они нужны всем и всегда, – усмехнулась Женя.
– А сколько стоит снять кино? – поинтересовался я.
– Не знаю… по-разному бывает. У нас же не Голливуд. Ну, миллион, может, два.
– Цифра, – уважительно сказал я. – Но и не такая, что ложись и помирай. Давай я, как это называется-то, выступлю спонсором? Хочешь?
Женя покрутила пальцем у виска:
– Тебе деньги девать некуда? У тебя семья, дети, мама болеет. Не надо, уж лучше я как-нибудь сама.
– Да прекрати ты! – Ее альтруизм задел меня за живое. – Я что, не могу доброе дело сделать, что ли? А потом, ведь это может принести прибыль от проката, не так ли?
– Может принести, а может и нет. Представляешь, какой тебе убыток тогда? – аккуратно ответила Женя, но я уже завелся:
– Давай, давай! Нечего и думать. Хоть одно доброе дело сделаю, любимому человеку помогу.
– Как ты сказал? – Ее голос прозвучал немного хрипло. – Какому человеку?
– Любимому, – повторил я. – Ты чего?
– Это следует расценивать как признание в любви? – Все тот же немного хриплый голос, очень волнуется, губы дрожат, какое у нее прекрасное лицо в этот момент.
– Конечно. Я давно хотел тебе сказать, но все как-то не было особенного повода.
– Тогда это другой разговор. Если ты меня любишь, то я соглашусь на твое предложение потому, что я тоже тебя… – Она помолчала немного, словно взвешивая слово перед тем, как завернуть и бросить его на прилавок, и наконец сказала: – Люблю. Я никогда бы не приняла ничего от человека, с которым я просто ебусь, а когда любишь, то надо принимать, потому что ты делаешь это из-за любви ко мне, а это такое высокое чувство, такая особенная редкость, что нельзя пренебрегать ничем, что делается во имя любви.
Я был уже очень заведен этим ее «просто ебусь» и даже не слушал, что она там еще говорила. Проникая в нее, я ощущал что-то волшебное, словно теплое море обволакивало меня, выталкивало на поверхность, не давало утонуть…
2
Кисин позвонил мне сам спустя неделю после той моей кошмарной выходки. Думаете, я не сожалел? Не грыз локоть? Не стучал пяткой? Не мандражировал нервно «что же теперь будет?» Я разжился справкой о своем нервном расстройстве, снял с нее копии и, приложив к письмам с извинениями, отправил их курьерской почтой Бабуриной и деду.
«Дорогая Милена Николаевна, – написал я, – приношу Вам свои глубочайшие извинения за непристойный акт, который я совершил в Вашем присутствии, допустив обнажение половых признаков и вербальное оскорбление Вашей особы. Я совершил этот отвратительный поступок под влиянием исключительного нервного потрясения, вызванного Вашим предложением. Прошу Вас понять меня и простить. С уважением, председатель совета директоров строительного холдинга «Гринстрой» Юрьев В.М.»
Были в том письме еще какие-то слова, но я, конечно, всего уже не помню. Кисин позвонил, как только адресованное ему письмо, с другим, естественно, текстом, оказалось у него.
– Слушай, ну ты тогда мощно выступил, Слава.
– Да помутнение какое-то нашло, Семен Ильич, – попытался оправдываться я, но он по-строительному жестко прервал меня:
– Это уже никого не ебет, что там на тебя нашло. Ты себе даже не проблему создал, ты себе яму вырыл, Слава. Я не знал, что ты наркоман.
– Семен Ильич, да какой я наркоман? Мать заболела тяжело, шарики за ролики заскочили, а тут еще и бизнес хотят забрать. Скажите честно, можно хоть что-то сделать?
– Слава, я не знаю. – Кисин помедлил. – Как ты сам себе представляешь, чтобы замять такое дело? Это неописуемая выходка! Ничего подобного я и представить себе не мог!
– Я ей тоже письмо написал. Может, ответит? Может, вы с ней поговорите, Семен Ильич? Помогите ради нашей дружбы, а? Вы же там вхожи в семью и так далее…
– Слава, ты готов выполнить то, о чем она тебя просила?
– Да она не просила. Она требовала…
– Те же яйца, только в профиль. Так ты готов или нет?
– Семен Ильич, я подумаю. Хорошо?
– Долго будешь думать-то?
– Не знаю.
– Не тяни. У тебя все равно нет шансов ее уговорить. Никаких. Если завтра ты мне не позвонишь и не откажешься от участков, то тебе, Слава, конец. Это самое последнее предупреждение. – И Кисин положил трубку.
«Гринстрой» стал настолько большим, что я даже не сразу выяснил, кто именно занимался оформлением тех злополучных участков. Оказалось, что некий юрисконсульт из, понятное дело, юридического отдела и двое человек из отдела документации. Я вызвал их к себе, но никто не явился, оказалось, что их уже неделю нет на работе. Стали разыскивать, оборвали все телефоны, послали гонцов по домашним, указанным в личных делах адресам, но в адресах этих, как любят говорить менты, «никого обнаружено не было». Юрист снимал квартиру, двое из отдела документации вообще никогда не жили по адресам, которые имелись в отделе кадров, и более того, все трое устроились в «Гринстрой» примерно месяц назад и чуть ли не в один день. Тут закипело настоящее расследование: во-первых, срочно были подняты все документы на землю и специально обученные люди начали дотошно проверять их подлинность, во-вторых, стали искать кадровичку, которая принимала этих троих на работу, и вот ее-то как раз нашли довольно быстро. Оказалось, что она уволилась по собственному неделю назад и теперь мирно сидела на своей даче под Лобней. Ее хотели расспросить кое о чем, но она повела себя подозрительно и хотела закрыться в доме. Тогда мои эсбешники, недолго думая, взяли да и похитили ее прямо в чем она была, а была она в резиновых сапогах, в легком сарафане, в соломенной шляпке и почему-то без нижнего белья. Ее привезли в один из подвалов нашего, не заселенного еще дома-новостройки и там подробно допросили.
