Уильям Бойд - Нутро любого человека
Гарольд Кристи, друг и деловой партнер сэра Гарри, проведший ночь в гостевой, расположенной через две комнаты от спальни, утром обнаружил тело и вызвал помощь. Местные полицейские и представители иных заинтересованных сторон расхаживали по дому и по месту убийства, никем, практически, не удерживаемые.
Де Мариньи, получив сообщение о смерти сэра Гарри, явился в четверг утром в дом, однако на верхний этаж его не пустили и тела он не увидел.
Сразу после полудня из Майами прибыли и приступили к расследованию два детектива, капитаны Мелчен и Баркер, вызванные Герцогом. Отпечатков пальцев Баркер снимать не стал, сочтя воздух на месте убийства слишком влажным для этого. Около 4 часов дня тело сэра Гарри перевезли в морг Нассау для вскрытия.
Под вечер де Мариньи было приказано явиться в „Уэстберн“, где детективы допросили его и подвергли телесному осмотру. С бороды и с рук де Мариньи было срезано несколько опаленных волосков. Затем Мелчен и Баркер, в сопровождении местных полицейских, отправились в его дом, где конфисковали в качестве улик одежду, которая была на де Мариньи предыдущей ночью (именно после этого детективы и посетили меня в отеле „Британский Колониальный“). Всю эту ночь при де Мариньи находился местный полицейский.
На следующий день, в пятницу 9 июля, де Мариньи был доставлен в „Уэстберн“, поднялся наверх, на лестничную площадку, где стояли столик и несколько кресел, и здесь Мелчен допросил его. В какое-то из мгновений допроса Мелчен попросил де Мариньи налить стакан воды из стоявшего на столике графина. Затем поинтересовался, не хочет ли де Мариньи курить и, когда тот сказал, что хочет, бросил ему пачку „Лаки Страйк“. В тот же миг появился Баркер, спросивший все ли „о-кей“. Мелчен сказал, что все, допрос был прерван и де Мариньи разрешили покинуть дом.
Около четырех пополудни в „Уэстберн“ приехал и поднялся наверх герцог Виндзорский. У него состоялся конфиденциальный, без свидетелей, разговор с Баркером, продлившийся двадцать минут.
В шесть часов вечера того же дня де Мариньи снова доставили в „Уэстберн“ и там арестовали по обвинению в убийстве сэра Гарри Оукса. На китайской ширме был обнаружен четкий отпечаток мизинца его левой руки.
В ходе суда над де Мариньи его адвокатом было доказано, что (а) Баркер, в качестве так называемого эксперта-дактилоскописта, продемонстрировал поразительную некомпетентность и (б) представленный в качестве улики отпечаток пальца, — доказывавший, что де Мариньи был на месте убийства, — никак не мог быть снят с китайской ширмы. Его определенно сняли с другой поверхности (Со стакана? С целлофановой оболочки сигаретной пачки?) и подсунули в качестве обличающей улики. Дело против де Мариньи, по существу, развалилось, он был признан невиновным и официально оправдан.
Позволю себе лишь следующие замечания.
Баркера и Мелчена переполняла решимость разрешить дело в рекордные сроки. Они определенно верили в виновность де Мариньи и намеревались доказать ее любыми средствами, чистыми или нечистыми. Я предназначался для того, чтобы снабдить их необходимыми отпечатками пальцев (тогда бы им не пришлось разыгрывать фарс с графином и пачкой сигарет). Ночью в четверг они поняли, что „доказательство“ им придется добывать самостоятельно. Вопрос Баркера — „Все о-кей?“ — означал в действительности: „Есть у нас четкие отпечатки?“.
Позволю себе лишь следующие вопросы.
Почему герцог Виндзорский вызвал детективов из Майами (одного из самых продажных подразделений полиции США), когда прямо за порогом его дома находилось вполне компетентное полицейское управление?
О чем разговаривали Герцог и Баркер во время их приватного совещания в пятницу 9 июля? (На суде этот вопрос намеренно и подчеркнуто не задавался.)
Почему после оправдания де Мариньи дело было закрыто, хотя убийца все еще оставался на свободе?
Почему никто не заинтересовался Гарольдом Кристи?
Вот моя интерпретация того, что произошло на самом деле, — настолько непредвзятая, насколько мне это по силам.
Герцога — человека нервного и не уверенного в себе — смерть сэра Гарри повергла в состояние полной паники. По какой-то причине он не питал доверия к силам собственной полиции и боялся, что расследование затянется на месяцы. Остается только гадать, чем была вызвана потребность в скоропалительном правосудии. Существовало нечто, что могло выйти наружу? Так или иначе, каковы бы ни были причины, Герцог вызвал Мелчена, с которым познакомился во время своих прежних наездов в Майами. Не ясно, он ли попросил приехать и Баркера, однако спектаклем заправлял именно Баркер, а не Мелчен.
Де Мариньи Герцог недолюбливал — это было широко известно, — а вот к сэру Гарри питал теплые чувства. Все сплетники острова быстро пришли к согласию насчет того, что подозрение скорее всего падет на де Мариньи. Детективы из Майами отлично знали об этом с самого начала расследования — поэтому де Мариньи и вызвали так быстро в „Уэстберн“.
В какой-то момент Герцогу дали знать (вероятно через Кристи, который информировал Герцога о развитии событий), что существует возможность свалить, попросту говоря, вину за преступление на де Мариньи, причем так, что разумные основания для сомнений будут отсутствовать. Все, что требовалось детективам, это надежный человек, который доставит им четкие отпечатки пальцев де Мариньи. Герцог вполне мог и не знать, зачем им нужен такой человек: его всего лишь попросили указать кого-нибудь безупречного. Как насчет коммандера королевских ВМС? В итоге, детективы явились ко мне и изложили свою просьбу. Я ответил отказом, и потому им пришлось провернуть дельце из тех, какие они, несомненно, проворачивали в Майами и прежде, без посторонней помощи. В фокусе с брошенной пачкой сигарет присутствует нечто очень знакомое.
Однако, получив четкие отпечатки пальцев, они должны были дать Герцогу знать, что дело против де Мариньи состряпано и достаточно убедительным образом. У них имелся мотив и возможности, а теперь они могли „поместить“ его на место убийства. Это, должно быть, и стало темой разговора Баркера с Герцогом, когда последний в пятницу пополудни приехал в „Уэстборн“. Уверен, что разговор их состоял сплошь из недомолвок, тем не менее, суть сказанного была совершенно ясна. Баркеру требовался лишь кивок Герцога — его молчаливое согласие, — чтобы двигаться дальше. И такое согласие Герцог, надо полагать, дал. Он несомненно испытал большое облегчение и попытался, со своей стороны, навести на происходящее должный глянец: „Что ж, капитан Баркер, если вы уверены в фактах, не вижу смысла тянуть дальше“. И де Мариньи арестовали.
Герцог не знал подробностей и потому мог свалить все на детективов. В сущности, чем меньше он знал, тем для него было и лучше. Вот почему мой отказ привел его в такую ярость, и вот почему он гневно оборвал меня, когда я попытался рассказать, о чем просили меня Баркер и Мелчен. Он не желал знать. И мог себе это позволить.
Однако герцог Виндзорский отнюдь не является ни в чем не повинным простачком. Герцог сознавал, что затевается некая фальсификация, какие бы смутные представления он о ней ни имел, фальсификация, которая унизительным образом и вскрылась в ходе суда (на время процесса Герцог и Герцогиня сочли удобным покинуть Багамы и отправились в США).
Самое малое, что приходится признать, это что Герцог вступил в сговор, дабы взвалить на де Мариньи вину за убийство. Самое малое — герцог Виндзорский, губернатор Багам, бывший король Объединенного Королевства и Британской империи, повинен в заговоре, имевшем целью воспрепятствовать совершению правосудия. Самое малое. Это, как я говорю, наиболее мягкое истолкование из возможных. Возникает немало других, куда более мрачных вопросов. Макстей рассказал мне о версии де Мариньи: все сводится к деньгам, к Мехико и Веннер-Грену, однако эти утверждения совершенно недоказуемы. Пока же, вот каковы факты, стоявшие за арестом Альфреда де Мариньи и судом над ним.
Но у меня никак не идет из головы прощальное слово Герцогини: „Иуда“. Почему она назвала меня Иудой? Я никого не предавал. Я действовал, исходя из своих представлений о чести и предполагая наличие такой же чести и в Герцоге. Чем больше я думаю об этом, тем больше уверяюсь в том, что „Иуда“ относится к будущему предательству. Теперь я знаю некую тайну герцога Виндзорского — опасную, способную нанести немалый вред тайну его косвенной прикосновенности к подбрасыванию ложного доказательства. Герцог и Герцогиня — в любом случае пожираемые паранойей, — полагают, что я могу обнародовать ее или пригрозить, в один прекрасный день, что обнародую. Ныне в моем все разрастающемся списке врагов появилось два новых имени: я в состоянии причинить этим людям вред — и потому заслуживаю всяческого презрения.]
