Золотой ребенок Тосканы - Боуэн Риз

Повисла долгая пауза. Инспектор чувствовал себя, мягко говоря, неуютно. Он не хотел уступать, будучи представителем власти, но он также не хотел идти против Козимо.

— Дайте мне еще несколько дней, прошу вас, — сказал он. — Юная леди в полной безопасности. Она может наслаждаться итальянским солнцем.

— Мой сын завтра едет во Флоренцию, — сообщил Козимо. — Он готов отвезти эту молодую леди на вокзал.

— Я приму это к сведению, — кивнул инспектор. — Большего я вам обещать не могу.

Козимо положил руку мне на спину и подтолкнул к выходу.

— Не волнуйся, моя дорогая синьорина, — сказал он. — Я обещаю тебе, что ты сможешь уехать с моим сыном утром. Желаю тебе хорошо провести свой последний день в Сан-Сальваторе.

Заключительное предложение вдруг прозвучало зловеще, но я решила, что сама придала ему совсем не тот смысл, который имел в виду Козимо. Я вышла на слепящий солнечный свет и задумалась, что же мне делать дальше и куда идти. Решение не замедлило прийти.

Мне нужно поговорить с вдовой Джанни. Она была единственным человеком, который слышал о моем отце. А вдруг ей известно что-то еще? Может быть, она знает даже о том, почему Джанни пришел ко мне в ту ночь, где и встретил свой конец.

Глава 32

ДЖОАННА

Июнь 1973 года

Пес вскочил и залаял, когда я подошла к дому Франчески. Он выглядел так угрожающе, что я не осмеливалась подойти ближе. Неизвестно, насколько длинной была его цепь. Я надеялась, что хозяйка услышит шум и захочет посмотреть, что происходит. Наконец занавеска отодвинулась, в окне мелькнуло лицо, а затем входная дверь открылась.

— Да это же английская синьорина! — воскликнула она. — Вы пришли за корзиной Паолы? Она ей понадобится. И миску тоже не забудьте. Рагу было отличным. Пожалуйста, поблагодарите ее за доброту.

Ее акцент был настолько сильным, что я с трудом ее понимала.

— Зайдите, пожалуйста, — пригласила она.

Пес не сводил с меня настороженных глаз.

— Выпьете со мной кофе? — спросила Франческа.

Я не была большой поклонницей густого эспрессо, который здесь пили. Казалось, что молоко добавляли в кофе только на завтрак. В любое время после завтрака добавить в кофе молока означало проявить слабость.

— Спасибо. — По крайней мере, кофе даст мне повод остаться и поговорить.

Она усадила меня на табуретку за столом. Я сидела и смотрела, как она разливает напиток по крошечным чашкам.

— Синьора, — нерешительно начала я, — мне бы хотелось поговорить с вами о моем отце и войне. Я думаю, вы знаете больше, чем сказали вчера в присутствии синьоры Россини.

Она стушевалась.

— Я знаю только то, что рассказал мне мой муж. Он видел, как немцы уезжали с пленным. Джанни решил, что пленный — летчик-союзник. На нем была кожаная куртка, какие носят те, кто летает на самолетах.

— А ваш муж что-нибудь рассказывал о Софии Бартоли? — спросила я.

Теперь она по-настоящему удивилась:

— София Бартоли? Та, которая сбежала с немецким офицером? При чем тут она?

— Думаю, эта женщина помогла моему отцу спрятаться.

Она покачала головой:

— Я ничего не знаю об этом.

По дороге сюда я раздумывала, не подвергну ли я ее опасности, если покажу содержимое конверта. Я решила рискнуть.

— Ваш муж протолкнул письмо через решетку моего окна в ночь, когда был убит. Я решила, что это было предназначено мне. — Я передала ей записку.

Она прочитала, а затем криво усмехнулась, покачав головой.

— Глупец. Я говорила ему, чтобы он оставил все это в покое.

— Вы знаете, что он имел в виду, не так ли?

— Я знаю очень мало, — ответила она. — Только то, что он носил сообщения для местных партизан. И гордился этим. Тогда Джанни был всего лишь мальчишкой, но уже делал что-то, чтобы помочь выиграть войну. Однажды, будучи пьян, — а пил он часто, да упокоит Господь его душу, — он сказал мне, что если бы жители Сан-Сальваторе знали правду, все было бы по-другому.

— Какую правду?

— О войне. Он сказал, что однажды найдет способ раскрыть правду и, когда он это сделает, все изменится.

Говоря, она не смотрела на меня, делая вид, что занята предметами на столе: переставляла сахарницу и перекладывала ложку. Ей было явно неловко рассказывать мне об этом. И я была вынуждена настоять:

— Вы знаете, что он имел в виду?

— Не совсем. Если он напивался, его речь становилась бессвязной. В тот раз, когда он на следующий день протрезвел и я спросила его, о чем он говорил прошлой ночью, он ударил меня по лицу и велел, чтобы я занималась своими делами и не лезла туда, куда не просят. — Франческа замолчала, подняла глаза вверх, а потом с горечью закончила: — Мой муж часто бил меня. Он был не только глупым, но и жестоким.

— Мне жаль. Вы, должно быть, чувствуете облегчение оттого, что он ушел?

— Облегчение? — Она посмотрела на меня с недоумением. — Облегчение? В том, чтобы остаться в одиночестве и нищете? Как я могу заниматься хозяйством в одиночку? От него хоть какая-то польза была. Он делал хороший сыр.

От абсурдности услышанного я с трудом подавила неуместную улыбку.

— Значит, Джанни читал донесения во время войны и знал что-то важное, о чем другие не знали? — спросила я.

— Я в этом почти уверена, — сказала она.

Я открыла сумочку и, вынув три предмета, положила их на стол.

— Он когда-нибудь показывал вам эти вещи? Вы знаете, что они означают?

Она пригляделась:

— Ну, это звезда Общества Святого Георгия, ордена, в который входят самые уважаемые люди города.

— Она служила тайным знаком партизан во время войны?

— Может быть. Я была всего лишь маленькая девочка и ничего не знала об этом. Но это, — она взяла банкноту, — это, конечно, немецкие деньги. А тряпка? Грязный старый кусок ткани? Что он может означать?

— Я думаю, что это засохшая кровь, — произнесла я и увидела, как она торопливо отбросила тряпицу. — Возможно, Джанни пытался рассказать мне, что кто-то выдал информацию, которая привела к чьей-то гибели и была оплачена немецкими деньгами.

— О… — Она посмотрела на меня, переваривая услышанное. — Так вот на что он намекал — кто-то не был тем героем, за которого себя выдавал, и однажды ему придется хорошенько заплатить Джанни за молчание.

— Этот кто-то — Козимо? — спросила я, затаив дыхание. — Он имел в виду Козимо?

— Может, и так. — Она нервно оглянулась на окно, чтобы убедиться, что за ним никого нет. — Мы все наслышаны о его храбрости во время войны. Но и нажился он после неплохо. Но раз мой муж оказался настолько глуп, чтобы шантажировать Козимо, то немудрено, что ему пришлось заплатить за это своей жизнью. — Она вздохнула. — Говорила я ему оставить его в покое. Но разве он когда-нибудь меня слушал?

Я пыталась все это осмыслить. Говорят, что Козимо пережил расстрел партизан. Что, если он не пережил его, а организовал и получил хорошую мзду? Джанни мог решить, что сейчас самое время рассказать мне об этом, чтобы кто-нибудь, не имеющий отношения к деревне, тоже об этом узнал. А до моего приезда он шантажировал Козимо. Правильно сказала Франческа — глупец.

— Хотите оставить эти вещи себе? — спросила я.

— Нет. Заберите их. — Она подтолкнула предметы, ставшие уликами, обратно ко мне. — Уничтожьте их, если у вас есть хоть капля благоразумия. Все, что они могут, — привести к еще большему горю. С прошлым покончено, как и с моим мужем. И я бы хотела, чтобы вы поскорее уехали отсюда. Езжайте домой, в свою страну, и забудьте обо всем этом.

Больше говорить было не о чем. Я встала, поблагодарила за кофе и вышла. Пес приподнялся, мех на его загривке топорщился, но он не зарычал, когда я проходила мимо.

Я хотела спуститься с холма, но вместо этого повернула и пошла к лесу. Я не знала, что я надеялась найти. Если бы даже мой отец построил там маленькое укрытие, его бы давно нашли или оно само разрушилось. И местные жители сказали бы об этом. Если только… Я остановилась на опушке леса. Если только они все не знали, что случилось с моим отцом, и не сговорились хранить молчание. Тогда я бы просто уехала домой, так ничего и не узнав.