Сволочь - Юдовский Михаил Борисович

— Ребе, до чего же странные вещи здесь написаны! — вдруг воскликнул он по-детски удивленно.

— Что вы имеете в виду? — не отрываясь от пиротехнических манипуляций, поинтересовался раввин.

— Да вот… хотя бы вот это… Бог долго не давал Аврааму сына, а потом Сарра родила, и они страшно радовались. А когда Исаак подрос, Бог вдруг потребовал, чтоб Авраам его убил.

— Не убил, — строго поправил раввин, — а принес в жертву.

— А принести в жертву — не убить? Зачем же сына — и в жертву?

— А чем он должен был пожертвовать? — раввин, наконец, поднял глаза, сверкнув на кантора стеклами очков. — Конфетной оберткой?

— Ну. конфет, положим, тогда не было. Чем-то другим можно было.

— Нельзя! — отрезал раввин. — Жертвовать можно только самым дорогим, иначе это не жертва. Таково было испытание. Вся Тора — книга об испытании человека Богом. Но не принял Бог в жертву Исаака, припас ягненка в кустах. Только не говорите мне, что вам и ягненка жаль.

— Ягненка жаль, — задумчиво ответил кантор. — Нет, вообще-то мясо я ем, а вот когда живого видишь… ягненка там или теленка… Не смог бы зарезать. А скажите-ка, ребе, Бог — он ведь всеведущий? Он ведь заранее знал, что Авраам согласится сыном пожертвовать?

— Знал, знал, — несколько раздраженно ответил раввин, начиная уставать от богословской беседы.

— Так зачем ему было Авраама испытывать?

— Чтобы Авраам узнал, на что он готов. Он-то не был всезнающим. Странные вы вопросы задаете. Вы что — впервые Тору в руках держите?

— Впервые, — простодушно кивнул кантор. — Я вообще книжек почти никаких не читал. Думал — не мое это. А оказывается интересно.

— С ума сойти! — покачал головой раввин. — Кантор синагоги, никогда не читавший Тору. Невероятная песталоцция.

— А вот у меня еще один вопрос. — робко проговорил кантор, но раввин перебил его:

— Прошу вас, не мешайте мне. Не вовремя в вас пробудилась страсть к чтению. Я из-за вас чуть было не ошибся в последовательности сборки.

Кантор обиженно засопел. Раввин, не обращая внимания на этого большого ребенка, продолжил прилаживать деталь к детали, неторопливо и с удовольствием, как человек, долгое время занимавшийся Бог весть чем, и теперь вернувшийся к любимому ремеслу.

Наконец бомба была готова. Раввин с гордостью, почти любовно, оглядел дело рук своих, затем перевел взгляд на кантора, так и сидевшего с обиженно-вопросительной миной на лице, и снисходительно произнес:

— Вот и готово. Так что вы там хотели спросить?

— Я хотел спросить, — ответил кантор, с любопытством и опаской поглядывая на грозный боеприпас, — про то, как Адама с Евой выгнали из рая…

— И что же вам непонятно?

— За что их выгнали?

— Как за что? За грех. За то, что вкусили от запретного плода.

— Так ведь они же несмышленыши были! Они ж до того, как вкусили, не понимали, что делают.

— Ребенок тоже не понимает. Но родители все равно его наказывают.

— А нечего ребенку в руки всякую пакость совать! — с искренним возмущением воскликнул кантор. — Вот вы, ребе, если бомбу свою малышу дадите, а он ее взорвет, так это он виноват или вы?

— Эк вы расходились, — полунасмешливо-полуудивленно заметил раввин.

— Потому что я люблю, чтоб по-честному. Сам дерево с плодом в саду вырастил, сам на него указал, и сам, получается, соблазнил.

— Не соблазнил, — устало проговорил раввин, — а испытал. Соблазнил змий.

— А змия кто сотворил? Он сотворил. Кто эту пакость в сад пустил? Он пустил. И потом — он же всеведущий, он же заранее знал, что из этого получится. Знал — а все равно. Нечестно так, не по справедливости.

Некоторое время оба молчали: кантор — истощив запас красноречия, раввин — красноречием этим не так впечатленный, как раздраженный.

— Послушайте, — сказал он, наконец, — эти истории надо понимать. ну, символически, что ли. Посрамление змия — как победу над древней религией, в которой змея была одним из главных божеств, историю с Исааком — как отказ от языческой традиции приносить человеческие жертвы…

— А я знаю, — заявил вдруг кантор, — почему в Торе все так написано.

— И почему же? — на сей раз совершенно искренне полюбопытствовал раввин.

— Потому что если б там все тихо да гладко шло, никто б такую книгу читать не стал. Скучно было бы. А так — приключения всякие.

— Адонай рахамим, — вздохнул раввин, покачивая головой. — Знаете, если эти исламские головорезы все-таки заявятся нас убивать, они будут отчасти правы — по крайней мере, в отношении вас. Уж если древнейшая из авраамических религий породила такого. не знаю, как и сказать. Богоборца? Богохульника? Или просто болва.

Речь раввина прервал недалекий топот бесчисленных ног и гул человеческих голосов. Голоса и шаги приближались, становясь все отчетливее, затем в окно синагоги ударил камень, разбив стекло на множество осколков.

— Ну вот, — почти весело проговорил раввин. — Гости пришли, ножи принесли. Вы готовы их встретить?

Кантор молча кивнул и поднялся на ноги.

— Будьте любезны открыть дверь, — попросил раввин. — Нехорошо принимать гостей, запершись изнутри.

Кантор подошел к двери и распахнул ее настежь. В темном дверном проеме было пусто, лишь вечерний ветер, прошелестев, остудил лицо кантора и растрепал его пейсы, свисавшие из-под шляпы.

Внезапно из темноты вынырнули, блеснув белозубым оскалом, два смуглых бородатых лица. Кантор быстрыми движениями, неожиданными для его громоздкой, вяловатой фигуры, нанес два удара. Лица исчезли, послышался тупой звук упавших на землю тел. Тут же возникло еще несколько лиц, таких же смуглых, прикрытых куфиями, чалмами и тюбетейками. Кантор, стоя в проеме, сыпал ударами направо и налево, молча, лишь слегка посапывая.

— А вы ив самом деле недурно боксируете, — произнес ему в спину раввин.

— Ребе, — отозвался кантор, — кажется, меня ножом ударили. Вроде бы, в плечо.

Раввин зажег на ханукии большую свечу, взял ее в руку, другою рукой схватил со стола зажигательную бомбу и подошел к дверному проему.

— Сможете отогнать тех, что поближе? — спросил он у кантора.

— Постараюсь, — ответил тот, продолжая орудовать пудовыми кулаками.

— Готово? — спустя некоторое время опять спросил раввин.

— Нет. Много их. И рука хуже работать стала.

В последних словах кантора прозвучала детская обида.

— Ну, будь что будет, — сказал раввин.

Он поджал губы, поджег от ханукальной свечи фитиль и сделал шаг вперед.

— Назад! — крикнул раввин, возникая из-за плеча кантора с поднятой рукой, в которой он сжимал свой снаряд. С бикфордова шнура красиво и зловеще сыпались искры. Толпа в белых одеждах, заполнившая слабо освещенный переулок, отпрянула.

Раввин размахнулся и бросил бомбу в самую сердцевину толпы. Бомба сдетонировала, раздался глухой взрыв, послышались стоны, с десяток нападавших повалились на землю. Затем наступила тишина — жуткая, кладбищенская. Казалось, белая толпа вот-вот разбежится. Но «гости» преодолели минутный ужас, сомкнули ряды и безмолвно двинулись на защитников синагоги.

— А у вас кровь, — заметил раввин кантору. — Рана болит?

— Терпеть можно, — ответил тот.

— Тогда терпите. Скоро будет не больно.

— А вы только одну бомбу сделали, ребе?

— Одну. Я бы еще несколько сделал, но не успел.

— Жаль.

— И мне жаль.

Толпа подступила совсем близко.

— А теперь что? — спросил кантор.

— Теперь? — Раввин оглядел окруживших их людей в белом, в куфиях, чалмах и тюбетейках, с ножами в руках. — Теперь они нас убьют.

Некогда благополучный, благодушный, благоденствующий и по-всякому благий Хаттенвальд менялся стремительнее, чем апрельская погода. Свою лепту в эти перемены внесло также бывшее градоначальство во главе с обер-бургомистром, которое вскоре после начала роковых событий исчезло в неизвестном направлении. А поскольку власти редко исчезают сами по себе, вместе с ними пропала и городская казна — с налогами, субсидиями и жирными ошметками от постоянно урезаемого бюджета.