Небесные всадники - Туглас Фридеберт Юрьевич

Да, в этом-то и суть — в обществе… Но что, если обществу больше не понадобится это наследство, если общество опустится настолько низко, что и не сможет его использовать? Что, если оно окажется в столь первобытных социальных условиях, что будет лишено всякой возможности применить наши технические достижения? Какой будет этому обществу прок в том, что наши химики, несмотря на военные бури, наконец-то нашли практическое решение проблемы трансмутации элементов, изготовив первый грамм искусственного, но при этом самого настоящего золота? Где это общество раздобудет невероятно сложные установки, в которых осуществляется подобный процесс? Такие вещи стали возможны лишь благодаря предельной интенсивности и развитости былой цивилизации. А будущему обществу, разреженному и медлительному, предстоит сначала овладевать экстенсивным хозяйством. Добывать из атмосферы белок — это было бы для него слишком накладно, синтетические заменители оказались бы излишней роскошью. Но если обществу не понадобится наша наука, то оно и не станет запоминать ее. В памяти поколений сохранятся при благоприятных обстоятельствах самые общие религиозно-мифологические воспоминания о людях, живших в далеком прошлом и совершавших удивительные дела.

И, наконец, эти самые «мы»… На многое ли способен в одиночку предоставленный самому себе современный интеллигент, односторонний специалист? Я уже не впервые об этом думаю. Уже давно я втихомолку спрашиваю себя: а что, если бы я вдруг оказался один на материке, населенном первобытными людьми, смог бы я привести их к современной цивилизации? Кое-что мне хотя бы в принципе известно, но я нипочем не смог бы описать какой-нибудь паровоз, мотор или радиоприемник настолько точно, чтобы их можно было сконструировать по моему описанию. Мне ведь неизвестно, какие материалы, машины и прочие вещи нужны для их изготовления. Столь же беспомощным был бы я и в своей попытке передать огромное гуманитарное наследие прежнего общества, хоть здесь мне и следовало бы проявить большую осведомленность. Кое-как я сумел бы дать микроскопические сведения о философии, истории и прочих научных дисциплинах, о достижениях искусства и литературы. Но ведь культура не складывается из каких-то отрывков, изложенных «своими словами». В нее целиком входят и сами эти достижения, и история их органичного возникновения. Случайный обломок той или иной отрасли культуры совершенно не способен уцелеть в эпоху совсем другого культурного уровня. В культуру надо вживаться, день за днем дорастая до нее. Разве хватило бы целой моей жизни на то, чтобы передать все это, не говоря уже о недостатке знаний!

Короче говоря, я предвижу, каковы были бы результаты моей миссии, если бы я попытался ее выполнить. Я уподобился бы описанному Уэллсом зрячему в стране слепых, которому грозили, что лишат его зрения, ибо у него было больше чувства, чем полагалось в обществе слепых.

Нет, человечеству придется преодолевать заново все ступени развития. Оно не сможет перескакивать через них, а должно будет с трудом взбираться со ступеньки на ступеньку. Оно не избегнет былых испытаний, поисков на ощупь и заблуждений. Тут наше положение сходно: я тоже лишь постепенно начинаю понимать, как мне следует обрабатывать свой клочок земли.

Больше десяти дней не был дома. Как и в прошлое лето, совершил далекий поход. Тогда его характер был более или менее случайным, теперь же я придерживался твердого плана. Тогда я руководствовался внезапной прихотью, теперь же я стремился хоть на время покинуть город, действующий мне на нервы. Правда, ничего подозрительного не произошло, но вся атмосфера вокруг была ненадежной. «Убраться бы отсюда подальше, — подумал я, — в какое-нибудь совсем глухое место, которое и раньше-то никого не привлекало, а ныне и подавно». И тут я вспомнил о Кумской низменности, знакомой мне еще по прежним, стародавним временам.

Однажды ранним утром я вновь нагрузил Данета и взял за повод Евлалию, Амика же скакала вокруг нас сама по себе. Мы выбрались из города, прошли сквозь древний туннель под туфовой горой и выбрались на дорогу, тянувшуюся вдоль побережья Позилипо.

Чтобы выполнить свою цель и отыскать место потише, мне сперва пришлось пробираться через такие поселения, как Баньоли, Поццуоли и Байя. Когда-то это были цветущие прибрежные городки с роскошными виллами, но теперь я видел лишь развалины, развалины и развалины. Тут мало что пощадили огнеметы дальнего действия, землетрясения и грабители. Повсюду валяются остатки военных и транспортных машин. Часто попадаются ржавые рельсы и заросшие травой шоссе, никому больше не нужные. Лишь парки и сады разрослись с необычайной пышностью. Природа вновь отвоевала свои права, человек больше не подстригает ее и не искривляет. И всякое зверье расплодилось в небывалом множестве. Я видел даже, как по королевскому парку в Позилипо скакали две обезьяны, не иначе как это были потомки беглецов из зоопарка. А Данет прямо остолбенел, увидав под деревьями свою родственницу — зебру, щипавшую траву.

Время от времени на этом прекрасном ландшафте открывался и более широкий вид: с одной стороны показывалось бирюзовое море со своими островами, а с другой — вулканические холмы с кратерными озерами. Склоны холмов были словно покрыты светло-зеленым плюшем. В центре этой идиллической картины виднелся вулкан Сольфатара, из которого тянулась к небу тонкая лента дыма. Я хорошо знаю, что, по утверждению геологов, он не должен этого делать. Но поскольку геологов больше не осталось, то и вулкан волен в своих действиях.

Мы задержались на два дня в Байе. Место с таким прошлым! Гораций, Марциал и Проперций {38} превозносили его, как самое веселое на земле: бесконечные морские прогулки по заливу, музыка, песни и любовные приключения! Но совсем недавно в мои руки попал старик Сенека с его сетованиями на жизнь в Байе. Надо же было такому ворчливому и брюзгливому моралисту явиться в этот всесветный Вавилон! На свою беду, он поселился в гостинице, в нижнем этаже которой господа брали ванны. Там горланили игроки в мяч, вопили в бассейне купающиеся, носились массажисты и мелочные торговцы, выгоняли с воплями воров, кравших одежду. Сенека уверял, что в этом бедламе не проживешь и двух дней.

Ему бы понаслаждаться теперешней тишиной! Байя еще до последней катастрофы была сравнительно тихим дачным местом, а теперь меня испугало среди здешних развалин лишь одно существо: помесь английского дога с гиеной…

Затем мы пересекли полуостров и спустились к Кумской равнине. Я еще издали различил почтенный холм акрополя, возвышавшийся над плоским берегом. То было расположенное среди лугов и полей старинное гнездо завоевателей, гнездо сухопутных и морских разбойников, более древнее, чем руины на склоне Сан-Эльмо.

Я, задыхаясь, вскарабкался на холм, пробираясь между почерневшими остатками стен, между кустами и ползучими растениями. Вид сверху объясняет, почему некогда этот холм настолько понравился ватаге греков, рыскавших по морю, что именно тут они впервые утвердили свою стопу на материковой итальянской земле. С одной стороны — безбрежное море, с другой — равнина, окаймленная горами, — к этому орлиному гнезду не подобрался бы незаметно ни один чужак!

Живем здесь уже третий день. Я с козами укрылся в сторожевом домике, а осел — в пещере Сивиллы под акрополем. Большей частью мы занимаемся тем, что бродим по участку между холмом и морем. После зимних мучений этот отдых кажется нам идиллическим. Надо только посмотреть, как неистовствует Амика, скачущая по буйной траве! И временами я вновь думаю: как было бы чудесно остаться тут навсегда. Подальше от волнующего прошлого, поближе к этим старым развалинам, чей век кажется вечностью!

По нескольку часов в день провожу на вершине акрополя. Кроме роскошного вида, меня еще удерживают наверху и раздумья о давних событиях, случавшихся здесь. Я, словно наяву, вижу былых искателей приключений, плывущих по морю и выискивающих место для высадки. Это шумный, непоседливый народ, но в его непоседливости и таятся побеги нашей культуры. Не они ли, эти самые кума́нцы, создали и латинский алфавит? В память о них я и пишу эти строки именно здесь, на холме кумского акрополя.