Сон № 9 - Митчелл Дэвид

– Что за чертовщина?!

Вдруг небеса заверещали во все горло. Госпожа Хохлатка едва успела заслонить своим телом драгоценную корзину с яйцами и прикрыть уши крыльями, как от оглушительного звукового удара фартук у нее задрался выше головы, а панталоны вздулись. Взрывная волна схлынула. Госпожа Хохлатка огляделась и поднялась на ноги. Посмотрев вверх, она увидела прелюбопытное зрелище: какой-то хиппи на психоделически раскрашенной доске для серфинга падал с неба прямо на нее! Она непроизвольно схватила корзину и порхнула за большую бочку с надписью «Эйджент-орандж»^[132]. Хиппи на предельной скорости врезался в землю. Из кратера вылетел град камней и характерное громыхание. Госпожа Хохлатка смотрела, как оседает пыльное облако, слишком ошарашенная, чтобы произнести хоть слово, даже про себя. В кратере раздался стон.

– Ооооооооо, мэн! – Хиппи с усилием перевалился через край воронки. У него были ярко-рыжие дреды, панорамные солнечные очки и нимб набекрень. – Мэээээээээн… – Увидев госпожу Хохлатку, он изобразил рукой знак мира. – Добрый день, мэм.

К госпоже Хохлатке вернулся дар речи.

– Рискованное было падение, не иначе.

– Проклятые «Фантомы»^[133]! Из-за них я чуть не загремел в тартарары. А все потому, что лоханулся и вовремя их не заметил. Они летят бомбить город, хотя там уже и бомбить-то нечего. Но раз уж боеприпасы есть, их надо израсходовать.

– Вы ничего себе не повредили?

– Только гордость, мэм. Но спасибо за участие. Я, видите ли, бессмертен.

– Простите, что вы сказали?

– Я бессмертен. Меня зовут Бог. Чрезвычайно рад с вами познакомиться, мэм.

Госпожа Хохлатка несколько опешила. Нужно сделать реверанс?

– Польщена знакомством, что и говорить. Но если в городе вот-вот начнется бомбежка, не следует ли вам что-либо предпринять?

Бог поправил нимб:

– А что тут предпримешь, мэм? Если военные решат бомбить какую-нибудь страну до второго пришествия, то… – Он пожал плечами. – Когда-то у нас было право божественного вето на ведение войн, но мало-помалу нас лишили исполнительных полномочий, и теперь никому и в голову не приходит обращаться к нам за советом.

– Надо же… а позвольте спросить: что нужно, чтобы прекратить войну?

Бог скорчил недоуменную гримасу: мол, откуда ж мне знать.

– Сказать по правде, мэм, я никогда не хотел быть Богом. Папаша настоял: семейные традиции и все такое. Я плюнул на теологические колледжи Лиги Плюща и подался в Калифорнию. – Лицо Бога приняло мечтательное выражение. – Крутой прибой, золотой песок, а девочки! Какие девочки… Разумеется, «вмешательство Всевышнего» – предмет обязательный, но я пропускал почти все лекции ради серфинга на больших волнах Биг-Сура! А прекращение войн… Это бездонная выгребная яма, мэм. Университетский диплом я все-таки получил, хоть и третьей степени с бесчестьем, зато научился фокусу с водой и вином^[134]. Папаша пытался меня пристроить, но, видите ли, мэм, – Бог понизил голос, – на небесах повсюду кумовство. Знай вы, что творится в Граде Золотом, подумали бы, что франкмасоны всюду пробиваются исключительно своим умом. Важно не то, что ты знаешь, важно, кого ты знаешь, а главное – откуда. Закадычным друзьям Всемогущего достаются местечки с устойчивой демократией, а тех, у кого со связями напряг, отправляют в зоны военных действий или в миротворческие миссии. Мэм, у вас времени не найдется?

Госпожа Хохлатка взглянула на часы:

– Без двадцати пяти одиннадцать.

– Ах, чтоб его! Мне нужно вернуть видеокассеты в прокат, не то снова оштрафуют!

Бог щелкнул пальцами. Доска для серфинга взмыла со дна воронки и зависла в воздухе. Бог вспрыгнул на нее и помахал солнечными очками:

– Было чрезвычайно приятно побеседовать, мэм. Если вдруг попадете в беду, пошлите мне взмах крыла и молитву^[135]! – Он принял кунгфуистскую стойку и унесся прочь.

Госпожа Хохлатка смотрела, как его божественное убожество пропадает в дальней дали.

– Ну-ну. Так я ему и поверила. Уж лучше как-нибудь сама, на честном слове.

Мучимый жаждой, я просыпаюсь в мареве предрассветных сумерек и вскрикиваю – надо мной склонилась старуха в черном. Судорожно дергаюсь, падаю с дивана.

– Успокойся, – говорит пожилая женщина в черном. – Успокойся, деточка. Тебе приснился сон. Это я, госпожа Сасаки из бюро находок на вокзале Уэно.

Я пытаюсь расслабиться, вдыхаю, выдыхаю. Госпожа Сасаки? Марево рассеивается.

Она улыбается, качает головой:

– Извини, что напугала. С возвращением в мир живых. Похоже, Бунтаро забыл тебя предупредить, что я утром зайду.

Напряжение наконец-то отпускает. Вздыхаю полной грудью.

– Доброе утро…

Она ставит на пол спортивную сумку:

– Я принесла кое-какие вещи из твоей квартиры, чтобы тебе было здесь удобнее. Ох, знала бы про синяк, захватила бы парочку стейков.

Мне стыдно, что госпожа Сасаки видела бардак в моей капсуле.

– Если честно, я думала, что ты уже проснулся. А почему ты не спишь в гостевой комнате?

Липкая сухость во рту, будто клей с песком.

– Мне тут спокойнее. Безопаснее, что ли. Госпожа Сасаки, а как Бунтаро узнал ваш номер в Уэно? Откуда вам известно про «Падающую звезду» и про Бунтаро?

– Я – его мать. – Госпожа Сасаки улыбается, видя мое изумление. – Знаешь, у каждого есть мать. Даже у Бунтаро.

Все встает на свои места.

– Почему же ни вы, ни он никогда об этом не упоминали?

– Ты не спрашивал.

– Мне и в голову не приходило спросить.

– Тогда зачем нам было об этом говорить?

– А моя работа?

– Бунтаро отправил тебя на собеседование, но места ты добился сам. Впрочем, сейчас это не важно. Вот позавтракаем и обсудим, как быть с твоей работой в бюро находок. Всему свое время. Сначала тебе надо принять душ и побриться, а то похоже, что ты неделю жил с бездомными в парке Уэно. Ты совсем себя запустил. А пока ты будешь приводить себя в порядок, я приготовлю завтрак. Надеюсь, ты съешь больше меня. Какой смысл спасать твою шкуру, если ты устраиваешь голодовку?

Целую вечность стою под душем, пропариваюсь до костей, подушечки пальцев сморщиваются. Намыливаюсь три раза, с головы до пят. Наконец выхожу из-под душа и чувствую, что простуда немного отступила, да и сам я как-то полегчал. А теперь – бритье. Хорошо, что бриться мне нужно раз в неделю. Мои одноклассники хвастливо рассказывали, что бреются очень часто, но на свете есть много занятий поинтереснее, чем шкрябать сталью по волоскам. Однако предложение госпожи Сасаки в некотором роде приказ. Пару лет назад дядюшка Толстосум подарил мне электробритву, но дядюшка Асфальт поднял меня на смех и заявил, что настоящие мужчины бреются лезвиями. Моя первая упаковка одноразовых «Бик» еще не кончилась. Плещу на лицо холодной водой и держу станок под холодной струей – дядюшка Асфальт говорит, что от холода лезвие сжимается и делается острее. Я вспоминаю его всякий раз, когда бреюсь. Намазываю лицо гелем для бритья «Айс блю», особенно густо желобок между носом и верхней губой – почему для этого места не придумали названия? – и ямочку на подбородке, и основание нижней челюсти, где обычно режусь. Жду, пока гель начнет пощипывать. Затем начинаю с плоских мест рядом с ушами, где не так больно. Вообще-то, мне нравится эта боль. Напряженная, всепоглощающая. Чтобы справиться с болью, надо в нее нырнуть. Вокруг носа. Ай! Ополаскиваю лицо, смываю щетинистую липкую массу в водосток. Еще холодной воды. Ощупываю подбитый глаз, пока он не начинает болеть. Чистые трусы, футболка, шорты. Пахнет едой. Спускаюсь вниз, кладу бритвенные принадлежности в сумку. Ловлю на себе взгляд дамы с фотографии в ракушечной рамке. «Ну как, полегчало? Да не волнуйся ты так. Здесь ты в полной безопасности. Расскажи, что случилось. Расскажи свою историю. Давай. Рассказывай».