Иэн Макьюэн - Суббота
Но Пероун, любезный хозяин, включается в игру.
— Думаю, он был бы поражен ее высотой и обилием стекла. И электричеством, конечно. Он бы решил, что это не здание, а механизм.
Грамматик ясно дает понять, что это, по его мнению, не ответ.
— Дело в том, что в конце восемнадцатого столетия он мог бы найти лишь одну аналогию — шпиль собора. Ему непременно показалось бы, что это церковное здание, — иначе почему оно такое высокое? Спутниковые тарелки показались бы ему украшениями или ритуальными предметами. Религия будущего.
— Что ж, он был бы недалек от истины.
— Ради бога, — не слушая его, повышает голос Грамматик, — взгляни на пропорции этих колонн, на резьбу капителей! — Теперь он тычет своей тростью в сторону фасада на восточной стороне. — Вот красота! Вот самодостаточность! Иной мир, иное сознание. А увидев эту стеклянную махину, Адам поразился бы ее уродству. Это же что-то нечеловеческое. Ни изящества, ни тепла. Смотреть страшно. Он бы сказал себе: если нашей религией должно стать вот это — пусть лучше все провалится к чертям!
Генри смотрит в сторону георгианских колонн на фасаде с восточной стороны и видит двух людей, скорчившихся на скамье, примерно в сотнях футах от него. На обоих — кожаные куртки и шерстяные шапки: они придвинулись друг к дружке и ежатся от холода. Кого-то ждут, думает Пероун: иначе зачем сидеть тут холодным февральским вечером. Его вдруг охватывает нетерпение, и, не дожидаясь, когда Грамматик продолжит клеймить современную цивилизацию, он быстро говорит:
— Дейзи ждет. Она приготовила нам напитки.
И с этими словами берет тестя под локоть и мягко подталкивает в сторону распахнутой двери, откуда струится гостеприимный свет. Иоанн в относительно благосклонном расположении духа, и такой случай упускать нельзя. Примирение — не то, что стоит откладывать на потом.
Он принимает у тестя пальто, шляпу и трость, жестом приглашает его в гостиную, а сам идет вниз, чтобы позвать Дейзи. Но она уже поднимается по лестнице с подносом, там две бутылки шампанского, открытая и новая, джин, лед, лимон, дополнительные бокалы для Розалинд и Тео и орехи макадамия в расписной вазочке, которую она привезла из студенческой поездки в Чили. Бросает на отца вопросительный взгляд: тот ободряюще улыбается — мол, действуй смело. Берет у нее поднос, рассчитывая, что они с дедом обнимутся, и пропускает ее в гостиную. Однако Грамматик, стоящий в центре комнаты, не спешит с объятиями, и Дейзи, глядя на него, также как-то суровеет. Быть может, дед, как и сам Генри, поражен ее красотой — или схожестью с бабушкой. Наконец оба трогаются с мест навстречу друг другу, повторяя: «Дедушка… Дейзи…» — пожимают друг другу руки, а затем, словно по инерции движения тел, осторожно целуют друг друга в щеки.
Генри ставит поднос и смешивает джин с тоником.
— Вот вы и здесь, — говорит он. — Ну, давайте выпьем. За поэзию.
Старик берет джин; Генри замечает, что рука у него дрожит. Дейзи и дед поднимают бокалы и пьют, бормоча какие-то вариации на тему произнесенного тоста.
— Она — вылитая Марианна, — обращается к нему Грамматик. — Вылитая Марианна в день нашей первой встречи.
Сам Генри на этом месте непременно бы прослезился, но у старика глаза остаются сухими. Вообще Грамматик, при всем своем пресловутом темпераменте и театральных перепадах настроения, в определенном смысле прекрасно владеет собой. В самые бурные минуты в нем чувствуется сила воли, какая-то стальная жесткость. Среди самых близких друзей, в моменты самых нелегких объяснений он остается как бы чуть-чуть в стороне от происходящего. По словам Розалинд, эту надменно-отстраненную манеру поведения, подобающую великому старцу, он выработал себе давным-давно, еще до сорока.
— Ты тоже чудесно выглядишь, — говорит ему Дейзи.
Он кладет руку ей на плечо.
— Сегодня в гостинице я весь день перечитывал твои стихи. Прекрасно, Дейзи! Черт меня побери, просто прекрасно! Бесподобно! — Отхлебнув джина, он декламирует нараспев:
Но так как вольный океан широк
И с кораблем могучим наравне
Качает скромный маленький челнок —
Решился я появиться на волне…[14]
— Ну-ка, скажи честно, — просияв, говорит Иоанн, — скажи-ка честно, кто же этот «могучий корабль»?
Грамматик напрашивается на комплимент, который почитает принадлежащим себе по праву. Пожалуй, рановато. Слишком уж он торопится. Возможно, Дейзи посвятила книгу деду — а возможно, нет; еще и поэтому Пероуну не терпится взглянуть на сигнальный экземпляр.
Дейзи явно смущена. Она открывает рот, но обрывает себя на полуслове и наконец отвечает с натянутой улыбкой:
— Подожди — увидишь.
— Шекспир-то, разумеется, не считал себя жалким челноком. Это ирония. А ты, милая, ты тоже иронизируешь?
Дейзи мнется, пряча лицо за бокалом. Наконец отставляет бокал и пристально смотрит на деда.
— Дедушка, он не «решился».
— Как так не «решился»? Ты что, не помнишь? Мы же с тобой разучивали этот сонет!
— Помню, дедушка. Но у Шекспира сказано «дерзнул». «Дерзнул я появиться на волне». «Решился» из размера выпадает.
Грамматик уже не улыбается. Он застывает, устремив на внучку тяжелый взгляд, а она глядит ему в лицо дерзко и вызывающе — совсем как на отца в кухне. Она бросила вызов и не намерена отступать. Что до Пероуна, то он не понимает, чем «дерзнул» так уж сильно отличается от «решился».
— Вот как, — говорит наконец Грамматик. — Выпадает, говоришь. Ну ладно. Генри, как у тебя дела на работе?
За все двадцать с лишним лет знакомства тесть ни разу не спрашивал, как у Генри дела на работе. И Генри не позволит ему вот так затыкать внучке рот.
— Наша память иной раз выделывает странные штуки, — замечает он с приятной улыбкой. — Со мной еще и не такое случалось.
И поворачивается к Дейзи. Она кажется смущенной и явно подыскивает предлог сбежать. Но он ее не отпустит.
— Объясни, пожалуйста. Я что-то не понял. Почему «дерзнул» сюда подходит, а «решился» — нет?
Дейзи мило улыбается отцу.
— «Дерзнул я появиться на волне…» — медленно и отчетливо повторяет она. — Это пятистопный ямб. Ти-там, ти-там, ти-там: безударный — ударный, безударный — ударный. И так пять раз. А «решился я» — добавляет лишнюю стопу, она ломает размер.
Грамматик тем временем устраивается на кожаном диванчике; его шумный вздох отчасти заглушает ее последние слова.
— Ладно, ладно, — ворчит он, — придержи коней. А «то был не сон, не сказочное виденье…» — это что такое? У Шекспира полно неправильных строк, в сонетах так просто десятки. Он вполне мог написать «решился».
