Этери Чаландзия - Уроборос
Он же уже выбрался, освободился. На него больше не действовал гипноз сирены, способной в пять минут заставить весь мир крутиться вокруг ее полоумной головы! Что с ней такое? Черт его знает. Месячные. Не выспалась. Не с той ноги встала. Выпила вчера больше или меньше обыкновенного. Ее беда. Его все это больше не касалось.
* * *Нина варила кофе, краем глаза следя за новостями. Женское лицо на экране показалась смутно знакомым, и она сделала звук погромче. Диктор тревожным голосом перечислял заслуги Варвары Давыдовой. Фильмы, в которых та снималась, спектакли, в которых принимала участие. Теперь Нина поняла, о ком шла речь. Ничего себе, неужели умерла? Так вот кого она на днях видела в храме! Или обозналась? Надо же, такая молодая…
Дали фрагмент совсем свежей записи «Театральной гостиной», она еще даже не была в эфире. В окружении коллег актриса блистала и переливалась, со смехом рассказывала о поклонниках, вспомнила, как недавно, после одной новогодней вечеринки обнаружила у себя в кармане конверт с деньгами. От кого, так и осталось загадкой. На что потратила? Конечно, на благотворительность.
Ее самодовольное лицо замерло на стоп-кадре. Нина приготовилась услышать про прощание и отпевание, но оказалось, что актриса жива, хотя в каком-то смысле, как любили писать таблоиды, мир потерял ее. Не утруждая себя публичными заявлениями, народная артистка Варвара Давыдова на пике популярности и карьеры ушла… в монастырь. Подробности не разглашались, монастырь был женским, затерянным где-то в глубине Алтайского края. Тут же несколько коллег и бывших любовников выстроились в очередь с комментариями, отщипывая мелкие крошки чужой славы. Изображая кто печаль, кто ошеломление, они говорили о нервных срывах, нечеловеческой нагрузке, душевном истощении, и только один хамоватый актерчик из начинающих ляпнул что-то про неудачный роман с каким-то толстосумом и перелом скулы. На телевидении ценили рейтинг, а не этикет, так что слова парня оставили и ими же закончили. Следующей новостью было сообщение о том, что в Московском зоопарке у пары черных лебедей появились птенцы.
С шипением кофе убежал из турки. Нина спохватилась, но было поздно. Она выключила газ и с раздражением убавила звук телевизора. Какие же неприятные голоса были теперь у ведущих.
Варвару ей было не жаль. Всей жалости на себя едва хватало. Но легкую тень мстительного удовольствия Нина испытала. Ну что же, она и не была святой.
* * *Тощий нервный режиссер метался по студии. Он хватался руками за голову, обнимал сам себя, причитал и тихо матерился. Это был один из того трио, с которым Егор встречался в прошлом году. Добрался-таки до его павильонов и теперь мучил тут всех.
— Гений в сомнениях, — проворчал Егор, наблюдая за происходящим.
В этот раз декораций вообще не было. Дощатый пол и металлические арматуры. Это был современный текст, экранизация пьесы молодого драматурга, сплошной эксперимент и курс на прорыв. Пока, правда, ничего никуда не прорывалось, процесс буксовал, и изможденный творец всем своим видом показывал, как тяжело будить муз и прокладывать путь к успеху и фестивальной славе.
Три актера, два мальчика и одна девушка устроились в условной комнате. Мебель была надувная, разноцветная. Предметы, казалось, принадлежали детям-переросткам, сидя в креслах, актеры не доставали ногами пола. Шкаф был выполнен в трех оттенках розового, один гаже другого, и совершенно непригоден для пользования. Звонили герои по надувному телефону с огромной трубкой и наказывали друг друга ударами надувного же молотка по спинам. Над головами висело нечто, напоминавшее восьмерку или знак бесконечности. Егор присмотрелся. Это были два обручальных кольца.
Внезапно в вялотекущем хаосе один из актеров, патлатый юноша в клетчатой рубашке, что-то предложил. И словно сорвалась снежная лавина. Заорали сразу все. Режиссер замахал руками, девушка заверещала, второй актер загудел, как чайник. Егор переглянулся с монтировщиками. Слушать это было невыносимо.
— Погасите верхний свет, — тихо распорядился световик.
Лязгнули выключатели, и мощные лампы погасли. Все замолчали, словно споткнулись. Без софитов безумная комната неожиданно приобрела уютный вид. Но не для режиссера.
— Кто выключил свет? Кто, я спрашиваю?! — возопил он визгливым фальцетом. — Кто здесь командует? Здесь Я командую! Я!!! Понятно?
Чего уж непонятного. Егор вышел. Похоже, он становился мизантропом. Возможно, старел. Возможно, ничего не понимал в искусстве. А может, был прав, считая все это ерундой и глупостью. Кто его разберет. За последнее время в его павильонах не происходило ничего стоящего.
Егор отмахнулся от этих мыслей и постарался переключиться. У него была масса дел, а вечером еще и это… Он сунул руку в карман, проверяя, на месте ли конверт. И как ей это удавалось? Это Нине были нужны деньги, но опять все выходило так, что именно он танцевал вокруг нее. Он в раздражении пнул ногой дверь.
Одновременно с ударом за спиной раздался страшный грохот, вслед за ним отчаянный крик и мат. Егор похолодел и бросился обратно в павильоны. Ну конечно, так и есть. С потолка сорвалась композиция с кольцами. По счастью, никого не задело, все были в целости и сохранности, зато режиссер получил возможность орать до вечера. Теперь крик был о том, что все тут будут продавать свои дома и души, чтобы расплатиться за испорченную скульптуру гения. Шедевр, и правда, немного помялся. Теперь Егор смог его рассмотреть: это была змея, чешуйчатое тело которой скрутилось в два кольца, одно поменьше, другое побольше. Чтобы не оставалось ничего лишнего, змея заглатывала собственный хвост. Композиция была идеальной и законченной. Егор вздрогнул. Это был уроборос. Знакомый символ бесконечного повторения.
С этого момента плохое предчувствие уже не отпускало его.
* * *Машину удалось припарковать в двух кварталах. Оставалось еще полчаса до назначенного времени, Нине не хотелось заранее приходить в кафе и сидеть там одной, и она решила зайти в книжный. Вся улица была парализована. Пешеходы пробирались в вязкой снежной массе среди обездвиженного железа. Водители бесновались. Один распаренный и растрепанный пацан с пустыми глазами все давил и давил на клаксон. Ехать было некуда, пробка стояла до перекрестка и дальше, но он не унимался. Щекастый дядька на старой хонде, покрутил пальцем у виска. Женщина, переходившая дорогу перед его капотом, тоже недвусмысленно дала понять, что он сумасшедший. Пацану было все равно. Он ритмично давил на клаксон и ни на кого не отвлекался. Недалеко от него в автомобиле, груженном на эвакуатор, от малейшего толчка срабатывала сигнализация. Так они оба и ревели в унисон от бессилия и злости.
