Этери Чаландзия - Уроборос
Любовный жар пьянил. Наслаждение казалось мимолетным, оно не утоляло жажды, а только распаляло воображение. Невозможно было себя сдерживать. Пальцы рвали одежду, и тело содрогалось от вожделения. Не было сил дойти до постели, оставалось только упасть на пол тут же, на входе, едва захлопнув за собой входную дверь. Комично и скорбно, словно под звуки дешевого фальшивого оркестра, уплывала вдаль холодная супружеская кровать, где страсть была пародией на саму себя, и случалась не чаще, чем снег в июле. Егор блаженствовал. Нина исчезала.
А потом она зачем-то завела этот разговор. Плач всех любовниц об одиноких ночах, о скорбном Новом годе, о тоске и потерянности, о том, как холодно в постели, как недовольна мама и подружки в недоумении. О том, что она его так любит, так любит, что на все готова. И ждать, терпеть и плакать ей легко, потому что это все во имя любви. Но все-таки, может быть… Он же почти свободен. А это так прекрасно — определенность. Уверенность. Завтрашний день. Вместе. Навсегда. У Егора голова разболелась.
Он долго утешал ее. Целовал, ласкал, гладил, обещал, придумывал, и врал, врал, потому что понимал, что теперь все скоро закончится. И в этом виновата она сама. Он ведь был в миллиметре. Он даже думал, что она сможет родить ему детей. Зареванная, она, наконец, задремала. Забылся сном и Егор.
Когда проснулся, уже светало. Он осторожно выбрался из постели, тихо оделся, вышел из квартиры, сел в машину и направился домой. Еще одна надежда оставалась позади.
Не хотелось думать ни о чем.
* * *Дома Нина открыла бутылку вина, о котором мечтала всю дорогу, понюхала содержимое, а это было хорошее красное вино, и вылила его в раковину. В задумчивости она следила за тем, как утекает в слив густая жидкость, пыталась понять, что чувствует, и с удивлением обнаруживала, что… ничего. Слухи о силе горестных переживаний оказались сильно преувеличены. Оглушенный человек мало что чувствует. Возможно, потом боль и ударит во все колокола, но сейчас все было довольно переносимо. Как будто захлопнулась дверь и все лишнее осталось там, позади, в чужой темной комнате. Сейчас от Нины требовалось только не дергать дверную ручку и отойти как можно дальше на безопасное расстояние.
Она открыла компьютер. Рукопись была непростая и нуждалась в особом внимании. Нина постаралась сосредоточиться, но вскоре отложила эту затею. Она раз за разом перечитывала одно и то же предложение, но не понимала его смысла. Хорошо, попробуем иначе. Она зашла в ванну и вывалила на пол все грязное белье из корзины. В основном одна кружевная мелочевка — никакого масштаба. Нина подумала, вернулась в комнату и стащила с кровати постельное белье. Вот тут было где развернуться. Она набрала воды в ванну, включила музыку погромче и под третий концерт Рахманинова принялась бить, трепать, тереть, полоскать, отжимать и крутить в жгуты пододеяльник и простыни. Вскоре она испытала нечто похожее на эйфорию от притока эндорфинов. Земля закрутилась шариком вокруг пальцев и, в сущности, Нине вообще стало все равно. Теперь она уже не могла остановиться. В дело пошли полотенца, старая скатерть, объемное покрывало. Потом Нина и вовсе выволокла из шкафа все чистые простыни, которые нашла. Работа кипела. Она боролась с бельем, как охотник с пойманным крокодилом. Жертва сопротивлялась, крутилась, била хвостом, окатывала ее водой с ног до головы, но Нина твердой рукой усмиряла строптивый сатин в цветочек.
Вскоре ее квартира напоминала парусник. На дверях, шкафах и оконных карнизах повисли мокрые простыни. Нина присела к столу и попыталась прикурить сигарету. Пальцы не слушались. Только сейчас она обратила внимание на то, что ладони посинели и распухли, кое-где кожа треснула и проступила кровь. Она пожала плечами, раскурила сигарету и осмотрелась. За окном подмораживало, но здесь шел дождь. С тряпок капало, и постепенно на полу стали собираться лужи.
— И черт с ним! — заявила Нина, затушила сигарету и отправилась спать.
Все. Этот день был закончен. Воспоминание о чем-то страшном затерялось где-то среди свежевыстиранных простыней.
* * *Когда Егор парковал машину во дворе, вспомнил, что накануне днем должна была заехать Нина. Вдруг он заметил освещенные окна, в их квартире горел свет. Он вздрогнул. Странное чувство. Смесь неожиданной радости и ужаса.
Дверь была закрыта только на один замок. Черт бы ее побрал! Может, и правда, осталась? Однако внутри никого не было. Егор с облегчением выдохнул. Столько раз он просил: уходя, запирать на все три замка. Ну почему? Опять это вечное «Ой, забыла», «Ну и что?», «Какая разница!».
Он направился в сторону кухни, как вдруг его внимание привлек какой-то звук. Егор осмотрелся. В коридоре на столе лежал один из его телефонов. Он разрядился и издавал затухающий сигнал. Егору лень было искать зарядное устройство, он напился водой из-под крана и отправился спать. Сон принял его, словно облако, и он провалился в него без остатка.
* * *Всю ночь Нине снился тропический лес, дождь, подвесной мост. Женщина-филиппинка прошла мимо, покосилась недобрым глазом, дернула плечом, и Нина сорвалась с моста, но полетела не вниз, а вверх, к облакам, рассекая их острой как нож грудью. Это был полет, который зависел не от моторов и крыльев, а от усилия неизвестной мышцы в груди. Мышцы, бездействовавшей в обычной жизни и дававшей о себе знать только в минуты неожиданного счастья, когда песня наполняет душу и сердце колотится в предчувствии полета.
Утром простыни напомнили о себе. Ломило все — руки, пальцы, плечи, запястья, спину, шею, поясницу, ноги. Ноги неожиданно болели так, словно она весь вечер не стирала, а топтала непокорное белье. С тихим стоном Нина выпала из постели. Паруса и лужи оставались на своих местах. Все было взаправду. Все действительно произошло, ничего ей не приснилось.
Маятник неуверенно качнулся между слабой и сильной болью, но Нина ничего не почувствовала. Голова была чистой и ясной, никакой муки похмелья, дом был похож на корабль, готовый к отплытию и ждущий ее приказов. Ничего этого не было бы и в помине, влей она в себя вчера вино и забрызгай все вокруг слезами. Она знала, что все еще даже не началось. Вчера она лишь выиграла время и пусть на полшага, но отступила куда-то в сторону. Неважно. Все равно молодец. Нина почистила зубы с энтузиазмом победителя.
С чашкой кофе она села за работу, но вскоре обнаружила, что ее правка не сохранилась. Проделанная работа оказалась бесполезной. Как и те десять лет, что остались за плечами. Это было уже слишком. Нина сдалась. Кое-как оделась и вышла из дома. Было воскресенье, никто никуда не спешил, на улицах было малолюдно, автомобильный поток ослаб, напряжение будних дней отпустило. Тихая купеческая Москва лежала под грязным снегом. За облупившимися фасадами дремали чужие тайны. Нина любила этот район, узкие переулки, классические особнячки, сталинскую высотку, обложенную облаками. Потертых каменных львов, Лёлика и Болика, как она их называла, на воротах Шепелевского особняка. После революции во дворце устроили больницу. Говорили, здесь сначала лечили чекистов, а потом во дворе сотнями хоронили их жертв: дворян, белых офицеров, священников. Плохая память, печальная земля.
