Виктор Пелевин - Ампир «В»
– Отрадно слышать, что такое еще случается в Пятой Империи. Обычно все бывает наоборот.
– В Пятой Империи? – удивился я. – А что это?
– Разве Иегова не объяснял? – удивился в ответ Калдавашкин.
Я подумал, что могу просто не помнить этого, и пожал плечами.
– Это всемирный режим анонимной диктатуры, который называют «пятым», чтобы не путать с Третьим рейхом нацизма и Четвертым Римом глобализма. Эта диктатура анонимна, как ты сам понимаешь, только для людей. На деле это гуманная эпоха Vampire Rule, вселенской империи вампиров, или, как мы пишем в тайной символической форме, Empire V. Неужели у вас в курсе этого не было?
– Что-то такое было, – сказал я неуверенно. – Ну да, да… Бальдр еще говорил, что культурой анонимной диктатуры является гламур.
– Не культурой, – поправил Калдавашкин, подняв пальчик, – а идеологией. Культурой анонимной диктатуры является развитой постмодернизм.
Такого мы точно не проходили.
– А что это?
– Развитой постмодернизм – это такой этап в эволюции постмодерна, когда он перестает опираться на предшествующие культурные формации и развивается исключительно на своей собственной основе.
Я даже смутно не понял, что Калдавашкин имеет в виду.
– Что это значит?
Калдавашкин несколько раз моргнул своими глазами-васильками в прорезях маски.
– Как раз то самое, что ты нам сегодня продемонстрировал во время своей речи, – ответил он. – Ваше поколение уже не знает классических культурных кодов. Илиада, Одиссея – все это забыто. Наступила эпоха цитат из массовой культуры, то есть предметом цитирования становятся прежние заимствования и цитаты, которые оторваны от первоисточника и истерты до абсолютной анонимности. Это наиболее адекватная культурная проекция режима анонимной диктатуры – и одновременно самый эффективный вклад халдейской культуры в создание Черного Шума.
– Черного шума? – переспросил я. – А это еще что?
– Тоже не проходили? – поразился Калдавашкин. – Чем же вы тогда занимались-то? Черный Шум – это сумма всех разновидностей дискурса́. Другими словами, это белый шум, все слагаемые которого продуманы и проплачены. Произвольная и случайная совокупность сигналов, в каждом из которых нет ничего случайного и произвольного. Так называется информационная среда, окружающая современного человека.
– А зачем она нужна? Обманывать людей?
– Нет, – ответил Калдавашкин. – Целью Черного Шума является не прямой обман, а, скорее, создание такого информационного фона, который делает невозможным случайное понимание истины, поскольку…
Энлиль Маратович уже толкал меня по направлению к следующей группе халдеев, и я не услышал конца фразы – только виновато улыбнулся Калдавашкину и развел руками. Впереди по курсу появился халдей в синем хитоне, маленький и женственный, с наманикюренными длинными ногтями. Вокруг него стояла группа почтительных спутников в золотых масках, похожая на свиту.
– Господин Щепкин-Куперник, – представил его Энлиль Маратович. – Начальник гламура. Безусловно, самая важная должность среди наших друзей-халдеев.
Я уже понял, что сколько будет халдеев, столько будет самых важных должностей.
Щепкин-Куперник с достоинством наклонил маску.
– Скажите, Рама, – благозвучным голосом произнес он, – может быть, хотя бы вас мне удастся излечить от черной болезни? Вы ведь еще такой молодой. Вдруг есть шанс?
Вокруг засмеялись. Засмеялся даже Энлиль Маратович.
Меня охватила паника. Только что я на ровном месте опростоволосился с дискурсом, который, по общему мнению, знал очень неплохо. А с гламуром у меня всегда были проблемы. Сейчас, подумал я, окончательно опозорюсь – что такое «черная болезнь», я тоже не помнил. Надо было идти напролом.
– Кому черная болезнь, – сказал я строго, – а кому и черная смерть…
Смех стих.
– Да, – ответил Щепкин-Куперник, – это понятно, кто бы спорил. Но отчего же вы, вампиры, даже самые юные и свежие, сразу одеваетесь в эти угольно-черные робы? Отчего так трудно заставить вас добавить к этому пиру тотальной черноты хоть маленький элемент другого цвета и фактуры? Вы знаете, каких усилий стоила мне красная бабочка вашего друга Митры?
Я понял наконец, о чем он говорит.
– У вас такой замечательный, глубокий курс гламура́, – продолжал Щепкин-Куперник жалобно. – И все же на моей памяти со всеми вампирами происходит одно и то же. Первое время они одеваются безупречно, как учит теория. А потом начинается. Месяц, максимум год – и все понемногу соскальзывают в эту безнадежную черную пропасть…
Когда он произнес эти слова, вокруг мгновенно сгустилось ледяное напряжение.
– Ой, – прошептал он испуганно, – простите, если сказал что-то не то…
Я понял, что это шанс проявить себя с лучшей стороны.
– Ничего-ничего, – сказал я любезно, – вы очень остроумный собеседник и неплохо осведомлены. Но если говорить серьезно… У нас, сосателей, действительно есть определенная тенденция к нуару. Во-первых, как вы, наверно, знаете, это наш национальный цвет. Во-вторых… Неужели вы не понимаете, почему это с нами происходит?
– Клянусь красной жидкостью, нет, – ответил Щепкин-Куперник.
Похоже, он испытал большое облегчение, так удачно миновав опасный поворот.
– Подумайте еще раз. Что делают вампиры?
– Управляют ходом истории? – подобострастно спросил Щепкин-Куперник.
– Не только. Еще вампиры видят ваши темные души. Сначала, когда вампир еще учится, он сохраняет унаследованный от Великой Мыши заряд божественной чистоты, который заставляет его верить в людей несмотря на все то, что он узнает про них изо дня в день. В это время вампир часто одевается легкомысленно. Но с какого-то момента ему становится ясно, что просвета во тьме нет и не будет. И тогда вампир надевает вечный траур по людям, и становится черен, как те сердца, которые ежедневно плывут перед его мысленным взором…
– Браво, – рявкнул рядом Мардук Семенович. – Энлиль, я бы занес это в дискурс.
Щепкин-Куперник сделал что-то вроде книксена, который должен был выразить его многообразные чувства, и отступил с нашего пути вместе со своей свитой.
Следующая группа, к которой меня подвел Энлиль Маратович, состояла всего из двух халдеев, похожих друг на друга. Оба были пожилые, не особо опрятные, жирные и бородатые, только у одного из-под маски торчала рыжая борода, а у другого – серо-седая. Седобородый, как мне показалось, пребывал в полудреме.
– Вот это очень интересная профессия, – сказал мне Энлиль Маратович, указывая на рыжебородого. – Пожалуй, важнейшая на сегодняшний день. Прямо как в итальянской драме. Господин Самарцев – наш главный провокатор.
