Юрий Азаров - Новый свет
— Ну, ты, Степа, не перегибай, — сказал я.
— Конечно, я перегибаю сейчас, — признался Степа. — Но если вы заявите насчет этих двух машин, денег вы точно не получите.
— Плевать на деньги! — сказала Маша.
— Плевать, — поддержал ее Витя.
— Вы что, с ума посходили! — взвился Слава. — Мы, же на Черное море не попадем. Я сроду не видел моря. Первый раз в жизни такое подфартило, а вы затеяли черт знает что. А ну, кати отсюда, Степка! Степа встал неожиданно.
— Что ж, и уйду. Я думал — вы люди!
— Никуда не уйдешь ты! — вскочил Витя Никольников. — Если ты уйдешь, и я уйду!
— И я уйду! — сказал Коля Почечкин. — Плевать мне на море.
— Всем плевать на море. Пусть один Славка едет на море! — закричали ребята. — Надо завтра же рассказать кому следует.
— Хорошо! — сказал я. — Решили. Как это сделать?
— Надо самим ребятам поехать в райком, — предложил Витя. — Мы со Славкой поедем.
— И Степан пусть с нами, — предложил Слава Деревянко.
— Поедешь, Степа? — спросили мы у гостя.
— Поеду, — ответил он.
Когда ситуация, казалось, была исчерпана, поднялся Александр Иванович.
— Ребята, я со всем согласен. Но у меня одна мысль есть. Я, возможно, и скорее всего, не прав, но я скажу все-таки.
Такое длинное предисловие Александра Ивановича насторожило ребят. Они притихли. И Александр Иванович сказал:
— Черт его знает, а мне как-то неловко. Нас здесь приняли хорошо. И кладовщики так внимательны. Так добры к нам. Заботятся. Одеяла принесли из другого склада, спальные мешки достали, на дорогу нам подарок готовят. А мы, как черти, на них из-за угла. И мне как-то совестно. А потом — а вдруг все не так?
Я и раньше наблюдал в этой ситуации за Леной и Машей. Их лица перекосила злобность. Вроде бы за справедливость они ратовали, а лица были неодухотворенными, свет погас в глазах, точно недоброе дело совершали. А теперь я взглянул на девочек и увидел их, пристыженность, и растерянность увидел.
— Ну тогда, может быть, им прямо в глаза сказать? — предложил Витя.
— Я бы, например, не смог этого сделать, — сказал Александр Иванович. — А кто смог бы? Ребята молчали.
— А может быть, эти две машины не украдены, — стал искать я лазейку. Как бы хорошо, чтобы эти машины не были украдены. Как бы хорошо, чтобы все в этом мире было честно и справедливо.
— А что — это мысль, — сказал Степа. — Ведь у нас нет доказательств. А квитанции они в два счета могут выписать.
И вас же обвинят в клевете. Такое часто бывает. Мне отец рассказывал.
Выхода не было. И вдруг неожиданность: к нам к костру подошел дядя Вася, кладовщик, которого мы уже успели и осудить, и приговорить.
— А я вам принес орешков. Думаю, дам ребятишкам, пусть пощелкают. Здорово вы нам помогли, ребятки. Я люблю детвору. У меня, знаете, такое горе. Был мальчик, вот как ты, — и дядя Вася погладил по плечу Славу Деревянко. — Похоронил год назад. Такой хлопец был. Красавец.
— А что с ним?
— Утонул, ребятки. И плавал хорошо. А вот не стало мальчика. Мать сейчас убивается. Я как не свой хожу. Работа не в радость. Провались все на этом свете.
— Ну зачем же так? — сказал Витя. — Может быть, у вас еще будут дети.
— Поздно. Не будут, ребятки. Разве сиротку взять на воспитание.
— А что, — сказал Слава. — У нас, там, где я живу, одна семья троих вырастила. Теперь у них и внуки есть.
Я поразился тому вниманию, какое обнаружилось у моих дорогих ребятишек. Я думал: до чего же отходчивы. До чего же добры. Только Маша Куропаткина сиротливо наклонила головку, и непонятно было, что у нее на душе.
На утро мы уехали, так ничего не решив.
— Сюда! — крикнул Витя Никольников и увлек за собой растерявшуюся Лену Сошкину.
Они вбежали в сарай и спрятались а соломе. В открытое оконце долетал голос Саши Злыдня:
Раз, два, три, четыре, пять —
Я иду искать.
Кто не заховался,
Я не виноват.
Саша крутился возле дуба — место, где застукиваются. Ему сделали замечание, он стал подальше отбегать. Сделав несколько обманных виражей, он ринулся к сараю.
— Не шевелись, — прошептал Витя, притягивая Лену к себе.
Девочка сделала попытку освободиться. Злыдень был рядом.
— Выходите! — крикнул он, надеясь такой хитростью выдворить прячущихся.
— Ты сначала найди их! — сказал Славка.
— Не беспокойся, найду.
— А если горшки побьешь, будешь два раза водиться, — это Маша условия выставила.
— Не побью, — ответил Злыдень.
— Пусти, — тихо сказала Лена.
— Не шевелись! Он снова идет сюда! — Витька еще плотнее придвинулся к девочке.
Он был в футболке, и она была в тоненькой маечке, и, наверное, поэтому тепло так быстро переходило от одного к другому. Может быть, от страха (очень не хотелось, чтобы их сейчас застукали), а может быть, еще от чего-то другого дыхание у Витьки участилось и сердце застучало так, как стучит в кино заведенный механизм мины.
— Ты слышишь?
— Что?
— Сердце как стучит.
— Пусти, — еще раз сказала Лена, а Витька удивился, что она и не попыталась отодвинуться.
— А чье это сердце? — неожиданно спросил он.
— Мое, чье же еще? — шепотом ответила Лена, тоже будто сомневаясь, прислушиваясь и разглядывая, чье же это сердце стучит так громко, на весь сарай. Могут же застукать. Конечно, колотились два сердца. Колотились как одно. И звук был такой сильный, что оба едва не оглохли. Будто гроза раскатывалась на ними, и гром гремел, и лил дождь — и чтобы спастись, они сильнее припали друг к другу.
А Сашка Злыдень бегал почти рядом. И было ужасно радостно сознавать, что игра в прятки неожиданно смешалась с чем-то более важным, могучим и прекрасным, чем то, что им удалось так хорошо спрятаться. К тому же еще и везло. Злыдень разочарованно покинул сарай и сказал Славке:
— Не беспокойся, найду их.
И теперь можно было совсем спокойно закрыть глаза, и Витька это сделал, отчего сразу в нем все одновременно напряглось и расслабилось, потому что исчезло ощущение игры в прятки, а подступило и заняло место в голове и в теле что-то совсем другое, тайное, от чего было немного стыдно и так бесконечно хорошо. И Лена закрыла глаза, и от Витькиного дыхания по всей спине бегали колкие и приятные мурашки. И будто одна лодка несла их по гребню волны, и оттого что лодка неслась так быстро, медово кружилась голова.
А то, что увидел Витька, когда раскрыл глаза, было еще более ошеломительным. На его руках покоилась головка Леночки. Такой он ее никогда не видел. Губы и щеки светились нежно-розовым теплом: такой спокойный румянец бывает у малышей, когда они спят крепким и сладким сном. Мысль, что Ленка уснула (не умерла же она, если так ровно дышит!) сначала оскорбила Витьку, а потом привела в восторг: наверное, и такое бывает. Раз в тысячу лет, но бывает. Витька не удержался и поцеловал ее.
— Ты что? — тихо прошептала Лена.
— Я тебя люблю, — сказал Витька, и его сердце забилось еще сильнее.
— Ты же Машу любишь, — будто произнесла Лена.
— С сегодняшнего дня я буду любить только тебя.
— И ни с кем не будешь никогда целоваться?
— Хочешь, поклянусь?
— Не надо, — тихо сказала Лена и крепко обняла Витьку за шею.
— Больно! — едва не вскрикнул Витька.
— Я так ждала этого дня, — сказала Лена, и Витька не обратил внимания на некоторую искусственность в ее голосе.
А за сараем спорили: игра в прятки расстраивалась.
— Это нечестно! — вопил Злыдень. — Они, может, ушли куда-нибудь.
— А ты не по правилам ищещь. Надо на сто метров отходить, а не вертеться возле дуба, — это Славка доказывал.
— Я по правилам ищу. Если бы они были рядом, они успели бы застукаться давно и выручить вас!
Что правда, то правда.
Если бы они были рядом. А Ленка с Витькой вовсе не были сейчас рядом. Их души были далеко-далеко. И не могло же тело бросить душу на произвол судьбы только лишь для того, чтобы прибежать к дурацкому дубу и застукаться. Игра в прятки, может быть, будет еще сто раз в жизни, а вот такое, чтобы Ленка на руках у Витьки заснула, такого, наверное, не скоро дождешься.
— Ты правда заснула?
— Дурак.
Витька продолжал восхищаться своим открытием:
— Ты стала такой красивой.
— Я всегда была такой.
— Что же, я слепой был? — Витька сравнивал: раньше глаза были черные и немножко злые, а теперь глаза отливали янтарем и теплели нежностью. Губы всегда были тонкие, в ниточку, и сухие, а теперь — розовые, полные, подсвеченные блеском влажных зубов. От щек, подбородка, лба и волос шло мерцающее, золотистое, душистое сияние. Витькин глаз остановился на середине груди, где сквозь маечку обозначился крохотный бугорочек. Ему стало щекотно, когда он ладонью ощутил упругость, этого бугорка. А Лена молчала, только слегка напряглась и стала серьезнее. Стала чуть-чуть такой, какой была раньше.
