Юрий Азаров - Новый свет
— Добре-добре, — сказал Александр Иванович, — А не ругались там, в райкоме, что взрослых не было с вами?
— Сначала удивились, — пояснил Витя. — А потом даже похвалили: «Молодцы, что сами. Передайте вашим воспитателям, что они замечательных ребят воспитали».
— Степа, ты слышишь! — сказала Варвара Петровна. — Вы знаете, я бы и своего Степу отдала к вам, хоть на недельку. Степа, ты пошел бы с ребятами работать на комбинат?
— Варя, что ты парня позоришь! — сорвался вдруг с места ее муж. — Прекрати немедленно!
— Заткнись, Владик! — ответила Варвара Петровна. — Я хочу понять, почему наш Степа растет таким вялым, безынициативным.
— Так нельзя, Варвара Петровна, — сказал Коля назидательно. — Нельзя при всех отчитывать своих детей. У нас, например, никто друг другу замечания не делает в общественных местах. Дома — пожалуйста, у нас тоже дома всякое бывает, а в гостях и в других местах мы отдыхаем и никогда не ругаемся.
— Видишь, до чего мы дожили, дети нас учат, — это Владислав Андреевич сказал.
— Извините нас, — сказал Коля. — Пойдем-ка, Степа, я тебе одну вещь покажу.
Когда Коля и Степа ушли к воде, Владислав Андреевич спросил:
— А у вас это что, специально?
— Что именно?
— А вот что они сами на предприятия идут, договариваются о работе, считают деньги, зарабатывают?
— Арифметика магазинов, рынков, предприятий, личных и общественных расходов, на наш взгляд, является лучшим воспитателем личности. Вас что удивляет?
— А то, что это не советское воспитание.
— А ваш Степа получил советское воспитание?
— У нас совсем другое дело. Наш Степка — балбес. Может быть, еще опомнится. До четырнадцати лет парень за холодную воду не брался. Это все мать во всем виновата.
— Владик, как тебе не стыдно! Вы только посмотрите, что они со Степой делают! — закричала Варвара Петровна и побежала туда, где ее сына массажировали двое ребят.
— Это еще что такое?
— Это тонизирующий и раскрепощающий массаж, — ответил Слава. — Ваш Степа скован. Его тело, мышцы и кровь в застое. Он как неживой, понятно?
— Степа, ты неживой? — спросила мама.
— Щекотно! — рассмеялся Степа. — Мама, отойди, прошу тебя, — попросил Степа нормальным человеческим голосом.
Часа через два Степа вместе с нашими ребятами драил катер: мальчики договорились с моряками насчет почасовой работы. Оплата должна была произвестись натурой — вычищенный катер отдавался на полдня в распоряжение нашего отряда. А к вечеру мальчики так сдружились, что Степа ни за что не пожелал расставаться с ребятами и слезно убеждал маму и папу отпустить его с нами хотя бы на недельку. И когда родители согласились, я все же спросил:
— А не боишься? Может быть очень трудно! Очень, понимаешь?
— Понимаю, — тихо ответил Степа.
А трудности действительно были. Утром мы прошли километров пятнадцать. Устали. Пообедали. Отправились смотреть колодец, куда были брошены во время фашистской оккупации три подростка. Познакомились с родителями погибших. Горько было. Ни есть, ни пить не хотелось.
Стал накрапывать дождь.
— Пойдем дальше, — сказала вдруг Маша.
— Дождь же. Будет скользко идти. Глина здесь.
— Все равно пойдем, — сказал Коля.
— Устали!
— Все равно пойдем, — решили все.
Это был марш-бросок километров в двенадцать. Александр Иванович чертыхался:
— Ну и чертова детвора пошла. Совсем замучился. Ну кто так бежит, как скаженный?
А мальчики и девочки неслись как метеоры. Прекрасная Ночь окутывала нас. Дождь перестал. Небо прояснилось. Звездная рябь светилась, отражаясь в Днепре.
Утром нам дали работу. Часть ребят возила фрукты на Консервный комбинат, а часть работала на овощах. Вечером подводили итоги.
— А мы для совхоза самые выгодные, — это Слава рассуждал. — Здесь нанимаются сезонные рабочие, чтобы по мешку спереть к вечеру. Я говорил с тетками. Они сказали: «Как натаскаем всего, так бросим работать».
— Все тащат. Это уже так установлено. Это не считается за воровство, — пояснила Лена.
— Такой порядок везде завели, — тихо сказала Маша. — Может быть, так надо.
— А мы зато не тащим, — сказал Александр Иванович.
— А нас заставили. Тетя Лена, бригадир, сама нам принесла самых лучших дынь с бахчи, и банку варенья рабочие дали, и бутыль сока налили.
— Богатая у нас страна. И люди щедрые! — сказал Александр Иванович. — Целых пятьдесят лет тащат и никак не могут растащить.
— Вы смеетесь, Александр Иванович? — это Слава спросил.
— Я серьезно, дети, — ответил Александр Иванович. — Вот из своего сада, или бахчи, или погреба никто так щедро не раздавал бы, а тут — пожалуйста. Плохо это, ребята.
— А как же быть?
— Думать надо.
— Так, может быть, нам отказаться от того, что дают нам бесплатно? — это Коля Почечкин ляпнул.
— От дурак, — сказал Слава. — Когда ты уже научишься понимать жизнь?
— Может быть, и отказаться, — сказал я.
— Владимир Петрович, вы что?! — закричали в один голос ребята. — Вы смотрите, сколько всего гниет. Помидоры гниют, огурцы пожелтели и разваливаются на части, яблоки и груши на земле черные, аж страшно наступать. Это надо быть совсем дураком, чтобы голодать, когда все пропадает.
— А потом, у нас высчитывают за питание. Копейки, правда, но мы за все платим.
Противоречий за несколько дней набралось столько, что мы в них окончательно не то чтобы запутались, но порядком погрязли. Вроде бы теоретически мы знали, что надо поступать честно. Всегда честно и принципиально. Но практически эта проблема вдруг обернулась по-своему, и мы никак не могли понять, где честно, а где нечестно. Особенно сложно было, когда произошло с нами два случая. Первый был таким. Я работал со Славой и с Витей на прицепе — возили из сада в ящиках груши. Я сидел на тракторе «Беларусь» рядом с трактористом, а на прицепе — Слава и Витя. И вдруг в трактор врезается грузовик. За обочиной дороги глубокий овраг. Тракторист успел тормознуть, и нас развернуло так, что мы едва не перевернулись. Молоденький шофер кусал губы и виновато выслушивал мою ругань:
— Ты что, спятил! Не видишь, дети! Как можно так ездить! Пьяный, наверное.
Приехала милиция. Начались акты, подписи. Молоденький шофер едва не плакал.
Подошел ко мне Слава:
— Это мы виноваты в аварии. Мы его дразнили. Бросали ему груши, а он пытался их поймать на ходу. А когда это у него не получилось, он поравнялся с нами, и мы за храбрость ему в окошко стали бросать, а он и врезался. Не рассчитал. Хотите, мы признаемся милиции?
Я молчал. Прибежал Александр Иванович.
— Ну вот что, — сказал он. — Теория теорией, а нам надо побыстрее улепетывать отсюда. От барбосы! Вечером я рассказал эту историю детям:
— И все-таки и я смалодушничал. Надо было сказать милиции, что и мы виноваты в аварии. А я подло сбежал. Нехорошо.
— Так еще не поздно, — сказал Слава с ехидцей.
— Пожалуй, не поздно, — согласился серьезно я.
— А у нас тут похлеще случай, — сказала Маша и спросила у Лены:- Рассказывать?
— Рассказывай, — сказала Лена.
— Ну, в общем, сегодня в весовой без квитанции «налево» отвезли две машины груш. Самые лучшие. Целый день калибровали.
— А вы точно знаете, что «налево»?
— Мы же сидим на квитанциях. Все выходящее из весовой на учете. Мы же специальный инструктаж прошли. Знаем. И до этого были случаи, когда самые лучшие фрукты увозили, но не в таком количестве — ящик, корзина, а тут две машины!
— Вы как с луны свалились, — сказал Степа. — Мой отец работает бухгалтером в «Заготскоте». Там миллионы уходят «налево». Понимаете, миллионы! Был процесс — шесть миллионов изъяли у директора.
— Ну и что, расстреляли?
— Нет. Дали шесть лет. Он скоро выйдет на волю.
— Ну и что ты предлагаешь?
— А ничего не предлагаю. Это моя мама все орет на меня: неинициативный, нелюбознательный. А я не хочу быть инициативным. Меня тошнит от такой инициативы. Кричат, орут о правде, о справедливости, а на самом деле полное разложение.
Таким мы видели Степу впервые. Он вдруг загорелся весь. Глаза блестели, щеки пылали. Он говорил громко и сильно размахивал неловкими руками:
— И не вздумайте ввязываться в эту историю с грушами. Вас в один миг вышвырнут отсюда, назовут склочниками, ворами, доносчиками! Вам даже заработанных денег не заплатят!
— Не имеют права. Степа расхохотался:
— Они сделают все по закону. Бухгалтерия такая штука — мне отец рассказывал. Сделают так, что комар носа не подточит.
— А что могут сделать?
— Все что угодно. Например, могут содрать за питание столько, что вы еще должны будете. Или высчитают за аварию и за починку трактора «Беларусь» рублей шестьсот, еще на интернат счет перешлют — всю жизнь будете платить, или вам хищение припишут и в следственный изолятор заберут. Продержат там денька четыре — никакой справедливости не захотите…
