Джеймс Олдридж - Горы и оружие
— Да. Мама звонила, когда я был у мадам Маргоз. Она не спит, ждет тебя, — ответил Эндрью.
Было около двух часов ночи; Мак-Грегор глядел, как извилисто темнеет кромка синей реки в недужном ртутном свете, в бетонных тенях Но плесы взблескивают, зыблются, как листва прикаспийских берез. И словно о том же напомнила река и Эндрью.
— Я уже принял решение, — сказал он отцу. — Решил вернуться домой.
— В Лондон?
— Нет. В Иран.
— А за каким чертом тебе возвращаться туда?
— Определенно еще не знаю, — ответил Эндрью. — Но больше не хочу оставаться в Европе.
Пауза, только шаги звучат, как отходная всем минутам, часам, годам жизни Мак-Грегора.
— И что же ты намерен делать в Иране?
— Рассчитываю поступить в Тегеранский университет.
— Возможно, и поступишь. Но это неразумно, Энди. Попросту глупо даже.
Перешли пасмурный мост и теперь, на асфальте бульвара, пошли в ногу.
— И все же я решился. Я теперь убежден, что я не европеец. Я и в Англии уже так думал, а во Франции лишь сильней убедился. А стоит мне пожить дольше в Париже, и я вообще студентом не захочу быть.
— Подожди минуту... — Мак-Грегор сел на скамейку. Сыровата, но надо же еще до прихода домой разубедить сына. — Это совершенно на тебя не похоже. Ты с чьего-то голоса говоришь.
— С твоего, — сказал Эндрью. — Ты единственный, кто в самом деле на меня повлиял.
— Мне не до парадоксов. Объясни толком свои мотивы.
— Я не желаю использовать свои политические убеждения для преуспеяния в жизни. Вот и все. Ты тоже в свое время отказался.
— Но зачем из-за этого уезжать из Европы? Да и Оксфорд зачем бросать?
— Мне и Оксфорд опротивел, и Европа. Дайте мне изучать что-нибудь совсем другое в Иране — там проблемы подлинны и ясны. А потом, если придется, вступлю в борьбу, как ты, — не ради себя, а ради того, за что действительно надо бороться. Кому нужны все эти individualite, opacite, volonte[35]?
— Так, так, — сказал осторожно Мак-Грегор, понимая уже, что Эндрью не разубедить сейчас. — Но тебе придется гораздо четче определить свою образовательную цель в Иране, а без этого и не мечтай о моем согласии.
— Я могу специализироваться по персидскому языку и по иранской истории, — сказал Эндрью. — Цель достаточно четкая, верно?
— Мама и слышать об этом не захочет. Она намерена порвать раз и навсегда все связи нашей семьи с Ираном.
— И ты сам тоже намерен порвать?
Мак-Грегор почувствовал, как у него не спеша отнимают все укромные уголки умолчаний — его всегдашние и верные прибежища.
— Всем нам время уже возвратиться в Европу — здесь наше место, — сказал он, вставая.
— Допустим, Сеси здесь и в самом деле место. И маме. Но не мне и не тебе, — возразил Эндрью, шагая рядом с отцом.
— Все, что ты говоришь, настолько полно противоречий, что почти лишено убедительности, — сказал Мак-Грегор.
— А бывают ли мои, твои или чьи-либо действия свободны от противоречий? — ответил сын спокойно, рассудительно, неоспоримо. — Приведи мне хоть один пример.
— Пусть так, — сказал Мак-Грегор. — Но это в данном случае не довод.
Они уже подошли к дому и с минуту глядели на обезображенные кислотой ворота.
— Я подумаю над тем, что ты сказал мне, — невесело проговорил Мак-Грегор. — А сейчас мне самому необходимо съездить в Иран, и ты не предпринимай ничего до моего возвращения оттуда. Хоть это обещай мне.
Эндрью помолчал.
— Ладно, — сказал он.
— И не говори маме ни о своем решении, ни о моей поездке в Иран. Я сам все объясню ей.
— Не беспокойся. Я понимаю, — сказал Эндрью, от природы склонный помочь всякому в беде — будь то случайный встречный на вокзале или подбитый голубь, трепыхающийся в уличной канаве.
Наверху Кэти, сидя в постели, занята была писаньем письма, хотя время близилось уже к трем часам ночи. В свете настольной лампы пышная французская мебель ложилась округлыми грузными тенями на стены, лица, портьеры. Вид у Кэти был устало-напряженный, точно она решила и сейчас не делать себе скидки на изнурительность дня.
— Почему ты так поздно? — спросила Кэти.
— Ездил с Жизи в Пор-Рояль, а от Жизи мы с Эндрью шли пешком.
— Я ведь отправила за тобой машину Мозеля.
— Я предпочел пешком, — ответил Мак-Грегор, поняв, что Эндрью сам догадался отослать машину.
Она глядела, как он молча раздевается.
— Ты и не спросишь, почему я летала с Ги Мозелем в Канн.
— Если пожелаешь сказать, то и так скажешь. Притом время вопросов уже, кажется, миновало.
— Выходит, боишься спросить?
— Выходит, — сказал он, понимая, что Кэти намеренно выбрала момент, когда он, смешной в своих подштанниках, носках, туфлях, стоит и не может снять с себя французскую рубашку.
— Дай расстегну, — сказала Кэти.
— Я сам, — сказал он, продолжая безуспешную, как всегда, возню с запонками.
— Так вот, — спокойно вела Кэти речь дальше, — придется тебе все-таки спросить, а иначе не скажу, зачем летала в Канн. А тебе знать полезно, поскольку дело касается и тебя.
«Снять, пожалуй, носки и кальсоны, а потом уж кончить с запонками», — решил он. Она безжалостно глядела.
— О чем же спрашивать? Что ты в Канн летала — знаю. Что с Ги Мозелем — знаю. Что еще положено мне знать?
— А ты спроси.
Мак-Грегор молчал.
— Как всегда, боишься, — сказала она презрительно. Сложила написанное письмо, аккуратно вложила в конверт, лизнула клейкий краешек — словно запечатывание было главным делом, а разговор велся так, между прочим. — Ах, да бога же ради, дай расстегну.
Он протянул руки, она выстегнула запонки из манжет.
— Не имею ни малейшего понятия, зачем ты ездила в Канн. Вот весь мой комментарий, — сказал он.
Кэти порылась в бумагах, накиданных на кровати, отыскала нужную, бросила Мак-Грегору. Это был рекламный проспект и при нем цветной снимок небольшой провансальской виллы с оливковыми деревьями по бокам, со сводчатой дверью и красными стенами; широкий дворик был вымощен плиткой.
— Решила купить этот дом, — сказала Кэти.
Мак-Грегор скользнул глазами по описанию.
— Где это? — спросил он.
— За Мандельё, неподалеку от усадьбы Ги. Близ Пегомаса. Я побывала там сегодня.
В описании дом именовался старым mas[36], снабженным современными удобствами, центральным отоплением. Участок в четыре гектара, речка, оливы, сосны...
— А зачем это? Собираешься жить во Франции?
— Буду убегать сюда от английского климата, когда уж слишком будет невтерпеж.
Он вернул ей описание и фотографию.
— Ну как? — спросила она.
— Весьма недурно, мысль удачная.
— Знаю, что тебе все это глубоко противно, тем более что участок расположен невдалеке от мозелевского, и не нужно мне твоих учтивых поддакиваний. Если тебе не нравится, можешь не бывать там. Я для себя покупаю.
— Мне нравится. Выглядит весьма мило.
— Но речь ведь не о том. Почему ты во всех спорах ускользаешь от меня вот так?..
Мак-Грегор пошел в ванную чистить зубы. Вернувшись в спальню, увидел, что все бумаги и письма уже сброшены на пол.
— Собственно говоря, нам полезно будет иногда побыть не вместе. Тебе Ривьера отвратительна. Но я ее люблю и, возможно, стану поспокойней, если смогу уединяться там.
— Я не возражаю, — сказал он. — Тебе нравится — о чем разговор? Покупай.
— В прошлом мы слишком редко разлучались. Провести время от времени неделю-другую врозь нам не повредит.
— Да, пожалуй.
— Ты все же хочешь отмолчаться. Ускользнуть, как обычно.
— Ты так или иначе сделаешь по-своему, зачем же нам ссориться, Кэти? Делай по-своему. Покупай.
— Этот патологический страх ссоры перерастает у тебя уже в манию. Ведь все равно мы ссоримся, так не лучше ли высказать то, что ты чувствуешь и думаешь, чтобы и я знала.
— Ссорься со врагом своим, а не с любимой, — произнес он по-персидски.
— Никогда больше не говори со мною по-персидски. Никогда!
Они сидели в постели бок о бок. Рука ее плашмя лежала на голубом одеяле, и Мак-Грегор заметил, что концы пальцев дрожат.
— Если бы ты хоть какую-то малость дал мне взамен, хоть чем-то обнадежил, я отказалась бы от покупки.
Он понял, что не сможет сейчас сказать ей о своей поездке.
— Тема ведь не нова. Камень преткновения между нами — дело, за которое я взялся и которое заканчиваю. К чему же споры? Просто дай мне его кончить.
— Да разве кончишь ты когда-нибудь? Ну каким образом, скажи?
Он молчал.
Кэти тяжело откинулась на подушку, выключила лампу на ночном столике.
— Если я куплю этот дом, — сказала она в темноту, — то что-то между нами оборвется. Кажется, понятно говорю?
— Да, — сказал Мак-Грегор.
Глава тридцать пятая
Утром проводили в дорогу Сеси — Сеси в гневных слезах. Даже тетя Джосс вышла из своего убежища, обутая в сабо, и постояла в дверях, помахала рукой, точно Сеси отправлялась на веселую прогулку с друзьями. Сеси уехала в своем «ситроене», провожавшие вернулись в дом. И тогда Мак-Грегор вышел за ворота и направился через Сену на Елисейские поля, в агентство Британской авиакомпании — узнать, летают ли самолеты в Тегеран.
