Владимир Романовский - Богатая белая стерва
— Здравствуй, дорогая, — сказала она, светски радуясь.
— Здравствуй, мама.
Санди позволила женщине положить ей руки на плечи и запечатлеть светский поцелуй на левой щеке. Затем на правой.
— Вино, — сказала мать. — Как вовремя.
— Заходи, — сказала Санди.
Они зашли в дом. Эммерих, король всех дворецких, материализовался рядом.
— Что ж, привет, Эммерих! — воскликнула мать Санди весело. — Ты только слегка постарел.
— Доброе утро, мадам, — ответил он бесстрастно. — Не нужно ли вам чего?
— Просто проследи, чтобы нам никто не мешал, пока мы говорим, — и мать Санди стрельнула глазами.
— Да, мадам.
В столовой Санди достала второй стакан и налила вина.
— Ну, дай-ка на тебя посмотреть, дорогая моя! — пропела мать радостно. — Ты так же красива, как всегда. Дети здесь?
Санди помедлила, прежде чем сказать:
— Я уверена, что ты выяснила, что их здесь нет, перед тем, как прибыть с визитом, не так ли.
— Ну, не суди меня строго, дорогая моя. Я очень хочу их видеть. Тебе об этом известно.
— Мама! — почти крикнула Санди. — Мы видимся каждые пять лет, и ты всегда говоришь одно и то же! Если бы я кому-нибудь сказала, кто тебя не знает, что ты до сих пор никогда в глаза не видела ни внука, ни внучку, он подумал бы, что всю семью нужно отправить в сумасшедший дом.
— Не стоит быть такой эмоциональной, дорогая моя, — пожурила Хелен. — Ты прекрасно знаешь что ничто в мире не сделало бы меня счастливее, чем возможность обнять их обоих. Просто я очень занята все время, и практически никогда не…
— Ты знаешь, твоей внучке уже двадцать четыре года?
— Ну да? Большая девочка. Очень красивая, если верить тем фотографиям, которые ты мне прислала в прошлом году.
Санди закатила глаза. Безнадежно.
— Ну, не надувай губки, дорогая моя.
— Я не надуваю.
— Может, в этом году я их увижу, — предположила ее мать оптимистически.
— Почему бы тебе не отправить шофера и не поехать со мной? Я сегодня вечером еду в город.
— Не могу, дорогая, — Хелен улыбнулась виновато. — Я опоздаю на самолет. Шофер нанят на весь день. Мне нужно сегодня вечером быть в Сан Франциско.
Из чисто научного любопытства Санди спросила:
— А что такое сегодня вечером происходит во Фриско, что важнее, чем увидеть внуков в первый раз в жизни?
— Ничего особенного, просто концерт, который я должна посетить. Я одна из спонсоров.
— Я думала, что это против правил — вмешиваться в музыкальные дела.
— Конечно. Но это — особый случай.
Некоторое время они молчали. Вино было кисловато. Санди подумала — не открыть ли другую бутылку? — но не стала этого делать.
— Ну а как дела в Швейцарии? — спросила она наконец.
— Лучше не бывает. Слишком много народу, правда, последнее время. Туристы все время бегут посещать этот уродливый отель неподалеку.
— Какой отель?
— О, ты знаешь. Вроде бы в этом отеле жил этот ужасный литератор, с брылами как у бульдога.
— Какой литератор?
— Ты знаешь. Тот, который написал ту ужасную книгу, про человека, похитившего свою приемную дочь и заставившего ее с ним спать. Жуть. Она, кажется, известная, эта книга. Я только название не помню. Такой мусор в то время печатали, ты себе не представляешь!
— Да, сегодня бы эту вещь не напечатали, — заметила Санди, глядя на мать иронически. — И то утешение.
— Конечно не напечатали бы, — согласилась Хелен. — Нельзя позволять печатать такую грязь и называть ее литературой. В любом случае, место, где он жил — туда теперь приходят сотни каждый день, в основном бесхозные студенты какие-то, или кто они там. Твой отец и я решили переехать.
— Как он?
— Неплохо, спасибо. Артрит, правда, мучает.
Они опять помолчали.
— Теперь так, — сказала Хелен, — вот о чем я с тобой хотела поговорить, дорогая моя. Я могу понять, как женщина твоего возраста может увлечься, или даже влюбиться, в человека намного младше ее. Но…
— Мама!
— Нет, дорогая, не перебивай меня.
— Нет, уж я тебя перебью. Я в твои дела не впутываюсь. И я прошу тебя не лезть в мои.
— Я не из тех, кто вмешивается, дорогая. Ты об этом знаешь. Но люди говорят разное.
— Ну да? Иди ты!
— Да, представь себе. Я очень хорошо тебя понимаю, дорогая. Я сама — старый либерал в глубине души. Но тебе надо сделать так, чтобы тебя никогда с ним не видели в публичных местах. И никогда не появляться в этих жутких нью-йоркских притонах для среднеклассовых так называемых любителей искусства. Или поэзии? Не помню. Не важно. Помимо этого, выбор твой, дорогая моя — странный, если быть честной до конца. Он озадачивает. Нельзя озадачивать людей. Они бы охотнее тебя поняли если бы ты выбрала кого-нибудь из нашего круга, не важно, какого он был бы возраста. Он из другого класса, дорогая. Касательно же цвета его кожи, ты знаешь, я не расистка, но…
— Мама!
— Что, дорогая?
— Ты за этим сюда приехала? Ты остановилась здесь, на пути во Фриско, потому что ты — ты лично — озаботилась — чем? Приличиями? Классовыми различиями? Остентацией?
— Он черный.
— Запрещаю тебе вмешиваться в мою жизнь! [непеч. ] мать! Слышишь? Запрещаю!
— Ты следи за языком, молодая дама! — сказала Хелен строго. — Я не буду здесь сидеть и терпеть оскорбления от собственной дочери!
— Я тебя не держу.
— Ты меня выслушаешь!
— Не надейся!
— Выслушаешь!
Скрипнули колеса. Еще одна машина въехала в калитку. Джозеф Дубль-Ве Уайтфилд, нормальный человек из нормального мира, вышел из нее и пошел по гравию. Женщины примолкли.
— Здравствуйте, дамы, — сказал Уайтфилд значительно, входя в помещение. — Приятно беседуете? Вас за милю слышно.
— Джозеф, пожалуйста, — сказала Санди.
— Имеешь ли хотя бы ты какое-нибудь на нее влияние? — спросила Хелен.
— Мама!
— А что случилось? — спросил Уайтфилд, слегка поднимая брови.
— Дело касается ее любовных похождений…
Уайтфилд иронически улыбнулся и сказал:
— Извини, Хелен, но что-то я не понял. Ты хотела бы обсудить любовников Кассандры со мной?
— Потому что ты — человек ответственный! — выпалила Хелен.
— Не желаю это слушать, — сказала Санди, поднимаясь. — Вы тут вдвоем развлекайтесь.
— А почему бы и не послушать? — возмутилась Хелен. — Концерт, который ты организовала — на этой самой лужайке, в семейном имении, ни больше ни меньше, наверняка стоил целого состояния! Я вот думаю, не пропали ли какие-нибудь драгоценности.
Санди выбежала из помещения.
— Просто скандал, — сказала Хелен.
— Успокойся, Хелен.
— Как она себя со мной ведет…
— Хелен. Послушай меня. Внимательно.
Она замолчала и отвела глаза.
— Дочь свою ты оставишь в покое, — продолжал Уайтфилд. — Она будет делать то, что пожелает. Это ее жизнь. К тебе отношения не имеет.
— Но ты бы мог ее убедить…
— Когда это станет необходимо, я так и сделаю. Тебя я прошу лишь не вмешиваться. Пожалуйста. Это не сложно.
— Но люди… говорят…
— А людей, которые говорят, следует посылать на [непеч.].
Хелен покачала головой.
— Ты совсем ее не блюдешь, Джозеф, — сказала она горько. — Она бегает везде, без присмотра. Она несчастна. Она…
— Мне скоро уходить, — сказал Уайтфилд. — У меня дела.
— Именно это я и имею в виду! — воскликнула Хелен. — Вечно дела! Все, что от тебя слышишь — дела, дела!
— Позволь напомнить тебе, Хелен, — сказал он холодно, — что именно эти самые дела кормят тебя и твою дочь. Ты летишь в Сан Франциско? Да, конечно. Благотворительный вечер, твое присутствие необходимо. Молодой красивый баритон. Как трогательно. Из безвестности — в свет прожектора. Где ты взяла деньги, чтобы платить за его уроки? Каким образом ты его представила стольким важным людям, для которых ты организовала столько роскошных вечеринок с коктейлями?
Хелен продолжала смотреть в сторону.
— Я не хочу быть жестоким, — сказал он. — Езжай. Удачи тебе.
— Я просто беспокоюсь за мою дочь.
— Я за ней слежу. Не волнуйся.
— В ее ситуации…
— И за ситуацией слежу. Не волнуйся, Хелен. Езжай, а то на самолет опоздаешь.
Он проводил ее до машины. Некоторое время он стоял на гравиевой дорожке. Он оглянулся через плечо, надеясь, что Санди выйдет из дома. Ему действительно нужно было с ней поговорить. Но когда Санди разозлили, она остается разозленной долгое время, такая привычка. Хелен с ее глупостями… Он вернулся к своей машине.
Он доехал до Хамптонов, припарковался у гидранта, и вышел. Посмотрел на часы. Нужно было выпить. Он вынул сотовый телефон и отменил деловую встречу.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ПЛАНЫ УАЙТФИЛДА
Джозеф Дубль-Ве Уайтфилд отослал дворецкого, велев никого не принимать, заперся в кабинете, и некоторое время посвятил разглядыванию портрета прадедушки над камином. Предок ответил потомку неодобрительным взглядом. Как и сам Джозеф, почтенный человек на портрете был — седеющий блондин с хорошо ухоженной бородой, крупными чертами лица, и волевыми, уверенными губами. В отличие от потомка, был он, по слухам, открыт к людям, обаятелен и щедр, несмотря на то, что никогда не пил, кроме как по большим праздникам, и не интересовался искусством.
