Владимир Некляев - Лабух
— Что Ли — Ли сказать? — спросила Зоя, уходя. Она не могла допустить, чтобы Зиночка и ее, и Ли — Ли победила. И правильно не допускала. С Ли — Ли в последний раз я почти так же, как с Зиночкой, переночевал.
От Амеда Ли — Ли со мной не поехала: «Не хочу в твой дом. Во всяком случае, сейчас». «А мне как быть?..» «Езжай, не езжай… Как хочешь…»
— Здесь живите, — предложил Амед. — Места всем хватит — и чем вам плохо?.. Море, пальмы… И фикус свой.
— Фикус не наш, — проговорилась Ли — Ли, которая не совсем еще меня бросила, и я зацепился за это не наш, остался.
Поужинали в беседке — татарчик вкусный оказался: не скажешь, что сырое мясо.
— Специй, специй не жалеть нужно, — облизывал пальцы Амед. — Вкус не в мясе и не в рыбе, а в приправах… И в человеке так, потому что он сырой.
— Во мне как со специями? — спросила Ли — Ли, и Амед поднялся с рюмкой.
— Хоть облизывай! Давайте выпьем за Ли — Ли, на которую все облизываются!.. — и пригрозил пальцем Серверу, который потянулся к вину. — Дети не пьют!..
— Облизываются, — сказала жена Амеда.
— Я дитя, — выпил сок и облизался Феликс. — Повезло тебе, Роман. — И Ли — Ли тут же вставила:
— Не ему одному.
Она будто бы шутила, веселилась — так это все и поняли, кроме меня. И еще Феликса, который, когда я встал, чтобы пойти, меня не отпустил.
— Подожди ты! Я уже сто лет не сидел вот так, чтобы просто посидеть, когда еще придется?.. — И стал говорить всем, и голос у него подрагивал. — Такого не представить в Америке… Вообще не представить, чтобы где–то мне помогли, как здесь… Я многое пропустил в жизни. Из того, что в свое время само приходит, а после не купить, не вымолить. Проворонил людей, с которыми мог быть близок… Теперь ничего и никого не вернуть, но, если бы можно было… Да нельзя. Только думать нужно не про то, чего уже нельзя, а про то, что еще можно… Другие есть люди — так хотя бы их не пропустить. Как раньше пропускал, когда тешила меня моя одержимость, с которой мчался к цели, к какой? — с жизнью наперегонки… работать, добиваться! — я многое умел! — и что?.. Оказалось, я не умел жить. Не заполучил никого, у кого можно научиться, потому что один не научишься. И хочу, чтобы… — Феликс на Ли — Ли смотрел… — чтобы были у меня вы…
— Тогда возьми нас в Америку, — сказал, не склонный к сантиментам, Лупеха, ассиметричный, а дочка Амеда, самая маленькая, спросила:
— Ты американский сирота?..
— Вы слышали? — удивилась ее мать. — А ведь никто не говорил ей, что в мире сироты есть. Наверно, есть вещи, про которые они сами сразу знают… — И она подала мне халат. — Может, перед сном искупаетесь?..
Ночевать Феликс пошел во флигель, освободив для меня и Ли — Ли мансарду. Ли — Ли привычно по винтовой лестнице поднялась, не держась за поручень…
— Знаешь, как я невинности лишилась? — вдруг надумала рассказать, только мы в постель легли, Ли — Ли. Никак не отвечая на мои ласки, она и не противилась, просто отсутствовала в ласках. — В десятом классе директор школы к себе завел. Маленький такой, с животиком. Я подумала: пора, школа заканчивается. Одноклассницы все давно перетрахались, но не с директором же… Поэтому и пошла, когда повел. Попросила сигарету и, пока он старался на мне, лежала и курила. Когда все закончилось, одной сигареты хватило, загасила на нем бычок. У него лысина светилась на макушке — как пепельница. Ой и взвыл… Я дала себе слово никогда больше не курить. И, видишь, не курю…
Я готов был на ней бычок загасить. Но не курил.
— Ты лишилась меня, Ли — Ли?.. Потеряла?
— Когда ты рассказывал, как лишился невинности, ты меня терял?
— Ты сама рассказать просила!
— И сама рассказать захотела. Что с тобой?
— Где ты была все эти дни?
— Ты спрашиваешь: с кем?..
— С кем?
Ли — Ли резко привстала.
— С депутатом! С госсекретарем! С президентом!
— Бычки на лысине гасила?
— Они не все лысые!
— Ли — Ли!..
Я ударил ее. С размаху по щеке.
Она будто ждала этого. Не удивилась, не испугалась, не обиделась. Потерла щеку и отвернулась:
— Давай спать.
От нее ошалеть можно было.
— Как спать?..
— Как все. Ты разве, как все, спать не умеешь?
И все, и понимай, как хочешь… Я повернул ее, она сжимала лицо обеими ладонями. Не плакала, но туманок в глазах плыл каштаново–влажный.
— Ты уже не со мной, Ли — Ли?
— Я с тобой. Пытаюсь помочь…
— Кому?
Она помолчала.
— Кому? Феликсу?
— И ему…
— И кому еще?
— Себе. Шоу делаю, разве не знаешь?
— Знаю. И не понимаю, почему без меня?..
Ли — Ли крутнулась на колени и замахала надо мной руками:
— Потому что это мое шоу! Мое, а не твое! И все свое я делаю и буду делать сама!
Я словил ее руки, привлек, прижал плавно–стремительное тело…
— Сама, сама… Найди меня, Ли — Ли…
Ли — Ли вздохнула и принялась меня тихо–тихо, будто нехотя, искать… Грудями, животом, лобком… Не доискавшись, обмякла вдруг и тихо–тихо на мне заснула. Так доверчиво, что я лежал, боясь пошевелиться.
Рано–рано она разбудила меня и вручила два пригласительных билета на шоу…
— Второй для кого?
— Для кого хочешь. Или для Крабича… Спи, я побежала.
Она побежала… а перед тем, как билеты мне давала, сумку из рук выпустила, билеты — в конвертах — в сумке были и вместе со всем, что в сумке находилось, выпали, разлетелись, и один конверт — не такой, как остальные, меньше — за халат, который жена Амеда для бассейна принесла, залетел, и Ли — Ли, сгребая все в сумку, за халатом его не заметила, я и сам бы не заметил, если бы не подумал: не вышло полетать — почему бы не поплавать?.. И еще подумал, конверт заметив, что в том конверте тоже билеты для кого–то, а в нем — для меня — я на фотоснимке в обнимку с Феликсом.
На том самом фотоснимке… в тех самых объятиях… с тем самым Феликсом…
Ли — Ли всех пригласила: Нину, Марту с немцем, Камилу, Роберта, Зою с Максимом Аркадьевичем, Ростика, Крабича, Амеда с семьей, Зиночку и Алика, бомжей… Всю нашу славную компанию, кроме Дартаньяна с Максимом.
— Хэй, Марта! Как ты?
— Нормально. А ты?
— Нормально. Ты как, Роберт?
— Нормально. Ли — Ли супер, правда?
— Правда. Как ты, Камила?
— У мамы спроси.
— О чем у меня спрашивать? Я не так оделась?..
— Ты самая лучшая, — расцеловался с Ниной Ростик. — Правильно, что с ним развелась.
Ростик, который сам себя на работу из больницы выписал, его в санаторий отправляли долечиваться, явился обиженным и на меня, и на Ли — Ли. На Ли — Ли — поскольку шоу свое она неизвестно с кем, а не с нами сделала, на меня — потому что для концерта под выборы Красевича я пальцем не пошевелил. С Красевичем и обидой Ростик и подошел.
Я сказал им, что обо всем с Ли — Ли договорился. Мы берем ее программу, только портреты меняем, и погнали — что еще выдумывать?..
— О!.. — поднял палец Красевич, смотря на портрет над сценой, а Ростик пробормотал:
— Ты это на базаре в Бобруйске продай…
Двое из нашей славной компании, Максим Аркадьевич и Алик, со мной вообще не разговаривали. Хоть Алику я ключи от квартиры Рутнянских отдал. Вроде как для того, чтобы он Дартаньяна выгуливал. Крабич хотел местами с Аликом поменяться, чтобы рядом с Зиночкой сесть, Алик — ни в какую…
— Что за шершень? — спросил Крабич. — Маловат для Зины.
Отец мертвых нашелся…
— Президент Республики… — проорал внезапно, перепугав зал, мордоворот на входной двери, и по проходу быстро, будто гнался за ним кто–то, прошел президент. За ним едва поспевали охранники и Шигуцкий.
Зал встал, один Крабич остался сидеть, а как только Эдик Малей, который был еще и композитором, резво пробежал к роялю и объявил: «Премьера песни «Товарищ президент»!», Крабич поднялся и демонстративно, по тому же проходу, по которому вошел президент, подался вон. Шигуцкий, слегка обернувшись, испепелял ему спину…
Эдик Малей исполнил свою песню в могильной тишине. Соловьем на поле боя, где погибли герои. Такого эффекта никто не ожидал, министр культуры вжался в кресло… И все неотрывно смотрели на президентский портрет…
Он был тринадцатый… На заднике сцены — во всю ширину — стояло еще двенадцать портретов, женских. Копии известных картин, нарисованных как бы на половинках окон или дверей. Половинки распахивались — и в раме возникала та же копия, только живая: Ли — Ли в образах и нарядах женщин на картинах. Для шоу в Театре моды — не самая плохая придумка. Ли — Ли выходила из рамы, половинки закрывались — и все не так слушали песни, как сравнивали: насколько Ли — Ли на ту картину, из которой она выходила, похожа…
Среди копий разных картин две были одинаковые. Первая и последняя. Это были копии одной–единственной картины, которая одна–единственная и существовала для меня во всей живописи, про которую я все знал и все рассказал Ли — Ли.
