Робер Сабатье - Шведские спички
— В будущем году обязательно поедем, — говорит Жан.
— Или после дождичка в четверг, — отвечает Элоди.
— Я обещаю тебе это…
Оба они вспоминают про свои картонные чемоданчики, раздавленные в прошлую поездку, когда им пришлось всю ночь провести в коридоре переполненного вагона и сидеть на этих чемоданах; видно, в этом году они так и проваляются сломанные на верхней полке в шкафу.
Но теперь у них есть надежда: Давид, старый приятель Жана по мастерской, выхлопотал для него подходящее местечко в цехе цинкографии газеты «Матэн», место это оставили за Жаном, но теперь ему надо немедленно осваивать новое ремесло. Неужели они смогут опять покупать сдобный хлеб, ходить в кино «Рокси»! Может быть, купят тандем или мотоцикл?
А как же с Оливье? Судьба его была решена наконец после больших волнений и обсуждений на сборище всех членов семьи, причем каждый из участников беспокойно обозревал всех остальных, как игрок в покер. Жан и Элоди согласились с тем, что не стоит сразу говорить об этом ребенку; еще будет время сообщить ему: вот, мол, так получается… Этим они хотя бы на несколько дней спасутся от устремленных на них с немым вопросом больших зеленых глаз Оливье. Скажут ему обо всем в самый последний момент, когда не будет выхода, и сделают это решительно, как сестра милосердия, которая срывает пластырь одним махом.
И вот Оливье жил в атмосфере молчания, не подозревая о грозящей ему опасности, словно никаких перемен и быть не могло. Когда же в нем пробуждались тревоги, он подсознательно их отталкивал и снова, как прыгают в коду, окунался в уличные забавы. Снисходительность кузенов к его поведению даже усилилась, и мальчик продолжал свои скитания, меряя босиком по ночам все более и более обширные пространства.
После полудня улица становилась пустынной, как бы выцветала под палящим солнцем, задыхалась, точно перегревшаяся собака. Стоило поднять глаза к небу, и солнце яростно слепило вас, как вспышка магния в блюдцах фотографов, снимающих на свадьбе. Иногда появлялся полицейский, совершенно мокрый от пота в своей наглухо, до самого горла, застегнутой тужурке, — он тайком заходил в кафе «Трансатлантик», чтоб пропустить в задней комнате стаканчик, запрещенный в служебные часы. Альбертина, поливая на окне цветы, обрызгивала сверху тротуар. Часам к шести, передохнув после обеда, выходил Гастуне со встрепанными усами, стуча по мостовой палкой и насвистывая песенки «Маделон» и «Самбр и Мез». Неожиданно он тыкал издали палкой в какого-либо прохожего, будто хотел его уведомить: «А я с вас глаз не спускаю!» — и завершал прогулку в кафе, где излагал за рюмочкой свои военные впечатления.
Привратник-консорт Громаляр упражнялся в скручивании между желтыми пальцами тонких сигареток. Когда он зажигал их, рисовая бумага вспыхивала, и ему было весьма неудобно раскуривать эти тощие слюнявые трубочки. Одновременно он поучал одного любителя скачек:
— Чем больше ты ставишь, тем больше выигрываешь!
— Конечно, — отвечал собеседник, — но чем больше ставишь, тем больше и теряешь.
— Ну, это если проиграл! А вот если выиграл?
Мясник оттачивал нож о дно тарелки. Прачка, на которой, кроме халата, ничего не было, подносила к щеке утюг, проверяя, хорошо ли он согрелся. Итальяночка прогуливалась, помахивая перед собой веером, полученным где-то как бесплатное приложение к покупке. Какой-то старик заправлял свою зажигалку каплями бензина, оставшегося в шланге, а хозяин гаража с улицы Лекюйе, который в это время жевал длинный сандвич с мелконарубленной жареной свининой, издали кричал:
— Эй, старый! Чего стесняться! А, это ты, Южен…
Взлохмаченный Оливье начинал свой ежедневный пробег. На перекрестке над табачной лавкой была намалевана красная морковка, и мальчик задумался над этим странным символом, а затем смотрел, как пляшут и кружатся рекламы и вывески. Он пытался тщательно, ничего не пропуская, изучать все квадратные гербовые свидетельства, висевшие в витринах пекарен, знакомился с печками фирмы «Мирус», с торговлей диванами-кроватями, с объявлениями прислуг, ищущих себе место, и студентов, предлагающих уроки математики. Вдруг его захватывало рассматривание какой-то грязной лавчонки с грудой почерневших губок и целого мира метелок, щеток и холщовых фартуков. Немного дальше он пересчитывал выставленные в витрине белые-пребелые раковины для умывания, наблюдал за землекопами, которые вытаскивали длинную трубу под ритмичный свист начальника команды, или же широко улыбался в ответ на улыбку конторской служащей, закусывавшей булочкой на террасе кафе.
Иногда он бродил, читая по пути иллюстрированный журнал, и, наткнувшись на дерево или газовый фонарь, рассеянно извинялся: это он витал в облаках, как говаривала Элоди. Оливье чиркал спичкой и пытался удержать ее с другого, уже обугленного конца, чтоб она сгорела целиком — тогда бы в пальцах у него осталась кривая черная палочка. Перед входом в мясную лавку мальчик остановился, чтоб лучше рассмотреть украшающие вывеску золоченые головы быков и лошадей. Затем он постоял перед печатным извещением на стене: Наклеивать афиши воспрещено законом от 18 июля 1889 года ; оно всегда удивляло Оливье: историческая дата связывалась в его сознании с другими, выученными в шкоде, ну про Карла Великого, взятие Бастилии или еще раньше — про победу Франциска II над швейцарцами в Мариньяне и отмену Нантского эдикта… При виде извещения о призыве в армию Оливье подсчитал, в каком году призовут его самого.
Лулу научил Оливье, как задарма пробираться в кино «Стефенсон» — лучше всего через запасной выход. Здесь можно было посмотреть в отрывках старые фильмы «Том Микс» и «Зорро», снятые в те времена, когда самая мысль о звуковом кино поражала людей. Каждый кинематограф в квартале имел свой собственный запах: в «Стефенсоне» пахло чесночной колбасой, в «Барбесе» — арахисом, в «Гете-Рошешуар»— бриллиантином, в «Монкальме» — кошками, в «Маркаде» — горячей пылью, а в «Дельте» — пеплом сигар. Когда у Оливье не было денег на билет, он читал программы кинохроники и вывешенные в фойе либретто художественных фильмов, рассматривал фотокадры, уделяя внимание соблазнительной внешности актрис.
На бульваре Барбес происходила распродажа товаров со скидкой, и весьма бойкий торговец успевал одновременно рекламировать какую-нибудь парикмахерскую или колбасную лавку, беседовать с домохозяйками и даже заставить присутствующих спеть хором подходящие к случаю рекламные припевы, которые потом надолго застревали в памяти:
На бульваре Барбес
Проживает Инесс.
Очень нравится здесь
Нашей милой Инесс,
Если б кто-то ей царство дал,
Не сменила б она квартал,
Потому что квартал такой —
Все что надо есть под рукой!
В «Пассаж Барбес» забавный робот с квадратными плечами строгал какую-то доску под звуки рекламы: «Зайдите взглянуть на деревянного человечка в знаменитый Пассаж Барбес»; музыку для этой рекламы заимствовали у известной песенки «У нее была деревянная нога». Рядом, в витрине обувного магазина фирмы «Андре», стояло кривое зеркало, и каждому, кто к нему наклонялся, оно придавало уродливое обличье. Дети прибегали сюда и вертелись, весело смеясь под снисходительными взглядами родителей, которые и сами были не прочь позабавиться, повторяя движения детей, а потом уж уходили, с удовлетворением сознавая, что они вовсе не похожи на свое отражение в этом зеркале. Оливье подошел, с улыбкой глянул на себя и быстро отошел, будто боялся стать пленником зеркала. В витрине меховщика, в цилиндрической клетке беспрерывно взад и вперед сновала белка. Это зрелище было неприятно Оливье: он ненавидел клетки, решетки — все то, что может держать взаперти. После смерти матери любая темница, любое ограниченное пространство напоминало ему гроб, и он всегда выбирал такие улицы, с которых можно было попасть на другие, и старался избегать тупиков.