Стив Дьюно - Собака, которая спустилась с холма. Незабываемая история Лу, лучшего друга и героя
Когда до Красного пика оставалось рукой подать, у Лу случился приступ диареи. Он пытался меня предупредить: фыркал, смотрел в зеркало заднего вида, но я ничего не понял, решив, что это он от восторга.
Когда я в прямом смысле учуял неладное, то остановил машину и вытащил его наружу. Он перепачкал себе задние лапы. Ему было очень стыдно. Еще промокшими оказались две или три подстилки, но не сильно, а вот когда я поставил его на землю, разразился настоящий потоп. При дефекации ему трудно было удерживать равновесие, и когда он мочился, то уже давно не задирал лапу. Поэтому я аккуратно придержал его за ошейник, чтобы он спокойно мог закончить свои дела.
– Прости, приятель, это я виноват, не понял, что тебе нужно.
Он встряхнулся и чуть не упал, после чего поднял на меня смущенный взгляд. Ему хотелось быть чистым, я намочил тряпку и пару бумажных салфеток и вытер его, как сумел.
Перепачканные подстилки, тряпки и салфетки я сложил в мусорный пакет, чтобы выбросить потом на стоянке.
Я напоил его и дал немного отдохнуть. Облачность расчистилась, и горы виднелись отчетливо. Воздух после дождя был прохладным и свежим. Мы знали, что ночь будет холодной и тихой, идеальное время для сов и койотов. И неважно, что Лу больше не мог их слышать.
Я не знал, как он воспринимает свою глухоту. Понимал ли он, что лишился слуха, или думал, что это весь мир вокруг внезапно притих?
Мы добрались до начала подъема на гору. Я пристроил машину среди деревьев, и мы вышли пройтись. Здесь не было никого, кроме нас. Воздух слегка прогрелся, ветер улегся. Лу патрулировал поляну с хозяйским видом и, как мог, помечал свои любимые деревья.
– Не переживай, они все равно не заметят разницы, – заверил его я.
– Р-р-р.
– Вот именно.
На высоте пять тысяч футов нал уровнем моря пятнадцатилетнему псу приходится нелегко. Если мы хотели добраться до вершины, идти туда стоило сейчас, пока у него еще были силы.
– Вперед, приятель.
И мы двинулись по тропинке, в обход зеленеющих полей, забирая все круче вверх. Я вспоминал Теллерайд и как он несся вперед по дороге к озеру. Теперь он пыхтел, страдал одышкой и впервые в жизни не бежал впереди. Но когда мы вышли на открытое место и из-за деревьев показалась пожарная вышка, он взбодрился и радостно фыркнул.
– Да, Лу, это она.
Словно часовой, деревянная башня возвышалась среди гор, в окружении сосен и кипарисов. В это время года внутрь было не попасть, но меня вполне устраивало бы и просто посидеть у подножия. Однако до этого оставалось еще полмили пути.
Лу посмотрел на свои лапы, затем улегся на землю. Я дал ему воды, и он вылакал ее через силу. Он взглянул на меня, затем вверх, на вышку. Для юного Лу такое расстояние казалось смешным, но сейчас – почти непреодолимым.
– Я понимаю.
Он был уже не таким мускулистым, но все же весил шестьдесят пять фунтов, не меньше. Я взял его на руки и понес.
Он лизал мне стекла очков и глядел по сторонам. Кажется, на руках ему нравилось.
– Не дергайся, – сказал я ему, когда он снова полез ко мне целоваться. – Ты тяжелый.
Перед самым сложным участком я спустил его на землю, чтобы передохнуть. Нам предстояло карабкаться по камням. На плоской скале, где я его поставил, Лу стоял, слегка покачиваясь, но даже пытался вилять хвостом.
– Р-р?
– Я в порядке.
Я завязал шнурки потуже и вновь взял его на руки, левой рукой под грудь, правой обхватывая сзади. Шаг за шагом, по каменистой тропе.
Он тяжело дышал. С меня ручьями тек пот ему на спину. Каждые двадцать шагов передышка.
– Ты идешь на Красный пик.
Мы были почти у цели.
– Плохо тебя помыл. – Сейчас я чувствовал запах.
Он смотрел, как я говорю. На рот, не в глаза, словно пытаясь читать по губам. Я подумал, что если Лу способен понять неприметный жест, означающий «повернись кругом через левое плечо», то наверняка он разбирается и в выражениях человеческого лица. Собаки ведь знают, что такое улыбка.
– Слишком мало времени, Лу… слишком мало. – Я сказал это голосом Марлона Брандо из «Крестного отца». Он сто раз смотрел его вместе со мной. Мы оба любили старые фильмы.
Наконец тропинка выровнялась, и я смог спустить его на землю. Конечно, надо было внимательно следить, чтобы он не упал. Я дошел до подножия башни и устало опустился на приступочку. Руки и спина ныли, я никак не мог отдышаться. Я прошел с тяжеленным псом полмили в гору, и скоро мне предстояло нести его вниз.
Он двигался осторожно. Пару раз задние лапы подогнулись. Я ощущал его досаду, ему так хотелось выглядеть достойно. Я смотрел на него и думал, помнит ли он о тех временах, когда без труда обгонял любых собак в парке, побеждал в аджилити, танцевал с волками, ловил преступника, противостоял грабителю с пистолетом. Что из этого осталось в его памяти, интересно?
Он ступал по камням очень осторожно, то и дело останавливаясь взглянуть на горы. Случается ли у собак ностальгия? Поддерживают ли их воспоминания или причиняют боль? Я надеялся, что для него память о прошлом настолько же ценна, как для меня.
Были ли в мире другие такие собаки или он был уникален?
Я так гордился им, и так боялся за него, и был так счастлив, что мы наконец добрались до вершины, что когда он подошел, лизнул меня в лицо, а потом сел рядом, привалившись всем телом, как он любил, у меня потекли слезы.
Салли взяла Лу и Флавио к себе, когда мы с Никки на неделю ездили в Нью-Йорк перед Рождеством. Мы вернулись, и я сразу приехал за ними.
– Ты не говорил, что он настолько плох, – сказала она.
– Говорил.
– У него недержание. Он волочит ноги и падает, как пьяный. Он не играет, не бегает и ничего не слышит.
Она расплакалась. Салли знала Лу в его лучшие годы, но давно его не видела, и теперь ее это подкосило. За неделю, что он провел без нас, ему стало еще хуже.
– Недержание?
– Он несколько раз обмочился во сне, а вчера не успел по большому.
– Он не привык быть вне дома. Тут много молодых собак, ему хочется бегать с ними, строить их, но он не может и расстраивается. Дома он все время со мной или спит у себя в «убежище».
– Ему больно, Стиви.
– Нет. Сандерс и Филлипс в этом единодушны. Наоборот, отмирают нервные окончания. Так что боли он не чувствует. Разве что артрит. Но это у всех. Колено заболело – так что, тебя усыпить?
– Это… унизительно. – Она не могла унять слезы, я и не знал до сих пор, как много Лу для нее значит.
– Прости. Но еще не время.
– А когда придет время?
– Он сам мне скажет.
Он начал так подволакивать ноги, что мне пришлось надеть ему защитные башмачки. Ветеринары возражали, что так ему будет еще сложнее ходить, но он натирал себе кожу до крови, потом пытался разлизывать раны, и я предпочел башмачки.
– Он падает, когда я утром вывожу его во двор, – сказала Никки.
– Знаю. Я что-нибудь придумаю.
Я сделал ему подвязку под живот. Ярко-синюю, мягкую и широкую. С удобной ручкой сверху. Теперь мы могли выгуливать его с поддержкой, чтобы он спокойно делал свои дела.
– Он стал похож на чемодан, – сказала Никки.
– А что, мне нравится. Лу, может, тебе имя сменить?
Он уложил башку мне на колено.
– Привет, Чемоданчик.
– Р-р-р.
– Эй, повежливее!
Так все и началось.
– Мы же не убиваем паралитиков, правда?
– Но он не человек, Стиви. – Салли было плохо слышно: помехи на линии.
– И что?
– Он хочет бегать, быть нормальным псом. – В трубку было слышно, как где-то рядом тявкают щенки.
– Если твою собаку собьет машина и ей отнимут лапу, ты ее усыпишь?
– Нет.
– Почему?
– На трех лапах она сможет вести нормальную жизнь.
– А на двух? Если у пса ничего особо не болит, он остается таким же замечательным псом, как был, но плохо ходит, почему я должен его убивать?
– Потому что он не может быть нормальной собакой.
– Я не знаю, что это значит. У меня два дня из трех ломит спину, я бегаю мочиться каждые полчаса, у меня больные колени и простатит. Я уже не тот, прежний Дьюно. Никки следует меня усыпить?
– Наверняка она об этом задумывалась.
– Я знал паралитиков и людей, страдавших от сильной боли, – они любили своих близких и хотели быть с ними. Они терпели. Лу хочет быть с нами, и он не испытывает страданий. Да если бы и испытывал, кто мы такие, чтобы указывать ему, как с этим жить.
– Он не может сам выбирать.
– Стивен Хокинг тоже не может.
– Ну, Стиви!
– Это не обычный пес. Мы говорим о Лу, черт возьми.
Мне хотелось кого-нибудь ударить. Я не собирался убивать лучшего в мире пса только потому, что ему трудно ходить.
Зима началась и закончилась. Прошло уже больше года с того дня, когда доктор Сандерс сказал, что Лу осталось жить шесть месяцев, а он все еще двигался, пусть и с нашей помощью.
