Мэри Чэмберлен - Английская портниха
– Мы не знаем.
– Куда он дел тело ребенка?
– Мы не знаем. Но тогда хоронили почти каждый день. Он мог украдкой подложить тело младенца в гроб какого-нибудь старика. Никто бы не заметил.
– А сестра Клара?
Монахиня опять посмотрела на Аду. С нежностью, но и с раскаянием.
– Ей было трудно с этим смириться.
– С тем, что он умер?
– Да.
– Что вы сделали?
– Послеродовой упадок сил – тяжелый период сам по себе, – ответила сестра Бригитта. – Мы не могли допустить, чтобы ей стало еще хуже. Из соображений осторожности мы решили не перечить ей.
– Лгали, хотите сказать? Позволили ей верить, что ребенок жив?
– Порою ложь служит во благо. Господь прощает эти мелкие грехи.
Нет, думала Ада, нет. Все было не так. Томас был жив. И сестра Бригитта это знала. Почему она сейчас говорит совсем другое?
– А когда она вернулась к вам в конце войны, вы по-прежнему придерживались вашей благой лжи?
– Пришлось, – ответила сестра Бригитта. – Она была в жутком состоянии. Полумертвая, полубезумная. Такого известия она бы не перенесла.
– Она пыталась найти своего ребенка?
– Да.
– Вы и тогда не сказали ей правды?
– Мы думали, будет лучше, если она попробует его найти и поймет, что это бесполезно, следов не сыскать. Эта надежда – единственное, что привязывало ее к жизни. Скажи мы, что ребенок умер, неизвестно, выжила бы она.
– Вы знали, что она лгала вам?
– О чем, простите?
– О своем замужестве.
– Я не берусь об этом судить.
– Сестра Моника сообщила вам, что Ада Воан не состояла в браке со Станисласом фон Либеном. Ее паспорт был выписан на фамилию Воан. На ее девичью фамилию. У нас имеются письменные показания сестры Моники, данные под присягой. Уважаемое жюри, – Харрис-Джонс повернулся к скамье присяжных, в руках у каждого была стопка бумаг, – пункт первый в вашем списке. Ада Воан носила не обручальное кольцо, но то, на которое вешают занавески. – Он снова посмотрел на сестру Бригитту: – Вы не могли не знать, что она лгунья. Мастерица рассказывать байки.
– Шла война, – сказала сестра Бригитта. – Все было так зыбко, ужасно. Мало ли что сделает человек, чтобы выжить. Я никого не стану за это порицать.
– Вы говорили, что были выше войны.
– Вы передергиваете мои слова. Я сказала, что старость не ведает войны.
Вот как они действуют, эти юристы. Тычут в нос фактами, но только теми, что им подходят, а потом складывают из них картинку, где все вкривь и вкось, как в зеркале на ярмарочном аттракционе, что показывает тебя то коротышкой, то жердью. Аде хотелось крикнуть присяжным: неужели вы не видите, что он делает?
– Ада Воан навещала вас, когда вы вернулись в Англию?
– Увы, нет, – покачала головой сестра Бригитта. – Я была бы ей рада.
– Позвольте спросить еще раз: вы уверены, что ее ребенок умер?
– У него не было пульса, сердцебиения, он не дышал. Младенец родился мертвым. Ни малейших сомнений.
– Выходит, Ада Воан лгала, когда говорила, что он жив.
– Она обманывала себя. Существенная разница.
– Выдумщица, – подытожил мистер Харрис-Джонс. – Никакой разницы.
Сестра Бригитта спустилась со свидетельского места, поцеловала свой крестик и вышла из зала, не взглянув на Аду. Следовало навестить ее, нехорошо, что не навестила. Но о чем бы они стали говорить? А помните, как… Что за удовольствие, что за радость оглядываться на те годы? Лишь пустота внутри и печаль.
Первый день судебного заседания закончился, и Ада вернулась в камеру. Явился мистер Уоллис с бутербродами и бутылкой имбирного пива, физиономия как у обиженного кролика.
– Ребенок был мертв. Вы мне этого не говорили.
– Я не знала, – ответила Ада. Признания сестры Бригитты звенели у нее в голове, рассыпаясь визгливым эхом. Ей хотелось биться головой о стену, чтобы вышибить этих демонов, пусть и вместе с мозгами.
– Я не могу защищать вас, если вы мне не расскажете все.
– Богом клянусь, я не знала.
– Или не хотели верить в то, что произошло, и убедили себя в обратном?
– С чего вдруг? – Голос у Ады дрогнул. – Я бы не стала.
– Не стали? – Жестокий вопрос.
Он надкусил бутерброд, и Ада смотрела, как движутся кругами его тонкие губы. Она не могла есть. Перед глазами пустые могилы и пятнистая кожа трупов, зарытых под землю. Маленький Томас лежит в гробу рядом с чужим человеком, стариком, что истратил свою жизнь и расплескал до последней капли любовь.
– Смерть. – Ада сидела, обхватив себя руками, и раскачивалась вперед-назад, вперед-назад, словно разум ее раскалывался надвое, и безнадежность вбивала клин в эту трещину. – Смерть и тьма.
– Поговорите со мной, Ада, – попросил мистер Уоллис. – Расскажите все, как было.
Ада молчала, не прекращая раскачиваться.
На следующее утро галерея для публики была опять заполнена до отказа. Ада выворачивала шею, пытаясь разглядеть лица. Может, среди них ее мать.
Мистер Уоллис предупредил ее, что обвинение будет вызывать самых разных свидетелей, буквально выстреливать ими, лишь бы представить Аду в глазах присяжных в определенном свете. Харрис-Джонс обязан доказать, что провокации не было. Скарлетт тоже вызовут, хотя Ада не понимала зачем. Скарлетт не имела никакого отношения к войне или Станисласу, она даже не слыхала о Томасе, а в тот вечер, когда умер Стэнли Ловкин, ничего не видела. Ада нервничала, она кусала бы ногти, если бы не стояла в загородке для подсудимых.
В зал вошла Скарлетт. Туфли без каблука, потертое клетчатое пальто, на голове косынка, завязанная под подбородком и ни пятнышка косметики. Ее можно было принять за кого угодно – обычная женщина, каких много.
– Скажите свое имя, пожалуйста, – начал допрос мистер Харрис-Джонс.
– Джойс Матсон.
Ада впервые услышала ее настоящее имя.
– В каких отношениях вы состоите с подсудимой Адой Воан?
– Мы с ней дружим.
– Близкие подруги?
– Ну, так. Выручаем друг друга.
– А кто вы по профессии?
Скарлетт вскинула голову и нахально уставилась на жюри:
– Проститутка. – Скарлетт не боялась представителей закона, еще чего. У Ады не хватит пальцев ни на руках, ни на ногах, чтобы сосчитать, сколько раз Скарлетт попадала в переделки и всегда выходила сухой из воды.
– Джойс Матсон – единственное имя, которым вы пользуетесь?
– Иногда я называюсь Скарлетт. Когда работаю.
– Все проститутки берут псевдонимы? – поинтересовался Харрис-Джонс.
– Кое-кто.
– А как насчет Ады Воан?
У Ады перехватило дыхание. Так вот куда он клонит, выставляет ее шлюхой. Двое присяжных уже трясли головами. Она с такими сталкивалась. Добрые христиане, чтоб их. Баптисты. Самое время напомнить им: кто из вас без греха, пусть первый бросит в нее камень. Аде казалось, что ее швыряет из стороны в сторону, как на спиральной горке, и она с испугом ждала, что будет дальше.
– Да-а, – отвечала Скарлетт, – она называла себя Ава Гордон. Ава в честь кинозвезды, сами знаете, Авы Гарднер. (Харрис-Джонс кивнул, не перебивая.) Откуда она взяла Гордон, не знаю. Может, в честь марки джина. Ей нравилась «Розовая леди». – Скарлетт увлеклась, разговорилась: – Скарлетт из «Унесенных ветром». Вы видели этот фильм?
Харрис-Джонс заманил ее в ловушку, и она попалась. Поняв, что сглупила, Скарлетт нахмурилась, переступила с ноги на ногу.
– Вы охарактеризовали бы Аду Воан как обыкновенную проститутку?
– Не обыкновенную, – Скарлетт бросила взгляд на Аду, – шикарную. Она запрашивала больше, чем все остальные девушки в нашем районе. – Скарлетт одобрительно улыбнулась. Она гордилась Адой, гордилась дружбой с ней. – Но она же время свое тратила, не отделывалась за пятнадцать минут. Она работала в «Смитсе».
– Как я и сказал, – ухмыльнулся мистер Харрис-Джонс, – обыкновенная проститутка.
– Нет, – уперлась Скарлетт. Она раскраснелась, и Ада видела, что ее подруга заводится. – Она не стояла на улице. Не приставала ни к кому. Никогда. Она ведь не на жизнь этим зарабатывала, а на булавки. И что в этом плохого? Да ничего.
– Деньги на безделушки или на проживание, значения не имеет. Торговать своим телом, оказывая сексуальные услуги, – это проституция.
– Она была девушкой, с которой приятно проводить время, – отрезала Скарлетт. – Так и знайте. Золотое сердце. Джентльмены это ценили.
– В звонкой монете?
Седой клок волос выбился из-под прокурорского парика мистера Харрис-Джонса. В «Смитсе» он смотрелся бы завсегдатаем, подумала Ада. Вы одна? Можно к вам присоединиться? У нее было несколько юристов. И судьи тоже были. Может, и он среди них? Кто его знает, парик меняет внешность. Но он походил на тех, с кем Ада имела дело. Манерный, важный. А после ему сразу становится стыдно, и он готов свалить свои грехи на Аду, будто это ее вина, что он заявился в бар один, без жены, оставив дорогую супругу хозяйничать по дому и прикидывать, как она потратит деньжата, что отсыпал ей муж «на булавки». Но разве это не плата за ее супружеские услуги? Вот в чем хитрость брака – тут секс в законе. Чистое лицемерие. И Аду на этот крючок не поймать. Она ничем не хуже любой законной жены. Стэнли она убила не потому, что она проститутка. Ада убила его, потому что он мерзкая подлая тварь.
