Жоржи Амаду - Лавка чудес
В беседе с корреспондентом правительственной газеты профессор Нило Арголо по достоинству оценил кампанию полицейских репрессий, не скупясь на похвалы: «священная война, крестовый поход во спасение столпов цивилизации на нашей поруганной земле». В порыве восторга он сравнил Педрито Толстяка с Ричардом Львиное Сердце.
Священная война: в тот вечер, когда гремели барабаны в честь Шанго, паладины выступили против неверных. В рядах защитников романской цивилизации кроме неустрашимой четверки участников облавы на лотерейщика шли «благородные рыцари»: Мамин Сосунок, прозванный так за то, что поколачивал собственную мать, и Феррейра Блажной, великий мастер отвешивать удары плашмя увесистой саблей, причем доставалось и полномочным представителям той самой романской культуры, которую заместитель начальника полиции защищал огнем и мечом.
Вышли пораньше, каждый захватил с собой крепкую дубинку – незаменимое оружие в доброй свалке, современное копье наших доблестных крестоносцев. Потрудились на славу. В первых трех «домах святого», куда они ворвались, работы было немного: террейро небольшие, участников мало, празднество только началось. Пошли гулять дубинки, раздались вопли и стоны женщин и стариков, которые услаждали слух воинов, любителей подобной музыки, вдохновляли на новые подвиги во исполнение цивилизаторской миссии. Когда стало некого дубасить, позабавились с атабаке, пежи и прочими предметами культа – разнесли их на куски.
Слух об усердии и рвении агентов стал упреждать их приход: умолкали барабаны, рассыпался хоровод жриц и иаво, гасли огни, прекращалось действо, праздник замирал. Понурившись, расходились по домам мужчины и женщины, боги-ориша возвращались в горы, в лес, в море, откуда они пришли на террейро, чтобы петь и танцевать.
Рыцари креста вдруг обнаружили, что колотить некого, и вынуждены были прервать это приятное занятие. Упоенные победами и надеждой вернуть себе расположение грозного начальника, они требовали в кабачках не только бесплатной выпивки, но еще и сведений о том, где в этот вечер состоится кандомбле. «А ну-ка, выкладывай, да поживей! Будешь отмалчиваться – отведаешь дубинки, скажешь – за нами не пропадет». Так они узнали о большом празднестве на террейро Сабажи, расположенном за городом.
В зале танцевало не менее дюжины ориша в богатых одеждах. В середине круга – Шанго на могучем коне, которого изображал Фелипе Верзила. Танец был – загляденье. Шанго Фелипе Верзила слыл одним из лучших во всей округе. Оган-распорядитель Мануэл де Прашедес, ответственный за порядок в зале и прием гостей, заслышав грубую брань и взрывы хохота подходивших ратоборцев, сразу понял, что нагрянула банда громил. Закариас да Гомейя, явив собравшимся свое жуткое лицо, изрытое оспой, безносое и безбровое, крикнул с порога:
– Теперь плясать будет Закариас да Гомейя, он вам исполнит танец волшебной дубинки!
Самуэл Коралловая Змея, покачиваясь от выпитой кашасы, сунулся в дверь. Помня о своих обязанностях, Мануэл де Прашедес потребовал уважения к святому. «Катись ты к чертовой матери!» – ответил Самуэл и хотел войти. Мануэл де Прашедес одной оплеухой отбросил полицейского агента на руки его безносому приятелю, завладев при этом дубинкой. В руках грузчика она стала грозным оружием, завертелась вихрем. Тут и началась свалка.
Мирные люди и веселые ориша, собравшиеся на праздник, поняли, что им хотят помешать, что им угрожают. Мужчины из тех, кто посмелее, пришли на подмогу Мануэлу де Прашедесу. Об этой потасовке до сих пор ходят легенды: Шанго поражал полицейских агентов незримыми затрещинами, гигант Прашедес разросся до таких размеров, что походил на Ошосси, и его дубинка повергала бандитов наземь, словно копье Георгия Победоносца. Сбитый с ног Закариас да Гомейя вытащил револьвер, хлопнул первый выстрел.
Из плеча Фелипе Верзилы, коня Шанго, потекла кровь, но он не струсил и продолжал танцевать. По примеру Закариаса да Гомейи остальные крестоносцы тоже взялись за оружие. Только пули помогли им войти в барак.
В опустевшем зале остались лишь окровавленный конь с Шанго, продолжавшим танец, да Мануэл де Прашедес, крутивший дубинку на просторе. Агенты сгрудились и пошли на Мануэла скопом: отведем этого сукина сына в участок, а там уж он свое получит сполна. Героев возглавлял мстительный кабра[90] Коралловая Змея: «В полиции я с него шкуру спущу, он у меня потеряет охоту к драке и к макумбе, я тебя, подлюга, буду колошматить до тех пор, пока ты не станешь вот такусеньким, пока из великана не превратишься в карлика». Сделав неимоверный прыжок – не иначе Шанго сотворил это чудо, – Мануэл де Прашедес выскочил в окно. Перед тем успел, однако, ткнуть Самуэла Коралловую Змею в челюсть и лишить его трех зубов, один из которых, с золотой коронкой, был предметом гордости полицейского агента.
Шанго верхом на коне нырнул в кусты, плясал танец хлыста. Громилы бросились в погоню. Ну как поймают Фелипе Верзилу вместе с его Шанго! Ну как схватят Мануэла де Прашедеса, вот будет здорово. Молчат темные кусты, только совы ухают.
Разрушение предметов культа не смирило ярости крестоносцев, их священной ненависти. Им все было мало. Подожгли барак, и пламя пожрало террейро Сабажи. В назидание.
Много лет шла священная война, крестовый поход во имя цивилизации в царствование Педрито Толстяка, полицейского комиссара, – денди, бакалавра права, читавшего книги и вооруженного теориями, насилие творилось ежедневно, жаловаться было некому. Доктор Педрито взял на себя миссию – покончить с самбой, колдовским шабашем, с черномазыми. «Я очищу город Баию».
13Через несколько дней Мануэл де Прашедес, выйдя после обеда из своего дома в переулке Баронесс, получил в спину всю обойму из револьвера Самуэла Коралловой Змеи. Одну за другой шесть пуль. Упал ничком, не успев и охнуть.
Убийца пояснил сбежавшимся отовсюду людям:
– Не будет задираться. Ну-ка, дайте пройти.
Но ему не дали пройти. Его окружили, послышались призывы воздать убийце по заслугам, возмущение было так велико, что самодовольство победоносного матадора сменилось смертельным страхом. А вдруг они возьмут да убьют его прямо здесь, на улице! Бросив оружие, он стал на колени, запросил пощады. Пришли полицейские, раздвинули толпу, увели задержанного. Некоторые из свидетелей пошли с ними в Управление полиции. Преступник и орудие убийства были переданы блюстителям закона, после чего свидетелей выпроводили. Один из них, администратор кинотеатра на Байша-дос-Сапатейрос, заявил комиссару:
– Он был взят на месте преступления, когда совершил убийство.
– Мы разберемся, будьте покойны.
В тот же вечер, около шести, агент вспомогательной полицейской службы Самуэл Коралловая Змея, убийца, взятый с поличным на месте преступления и отведенный в полицию, дабы его предали суду, прошел со смехом и бранью в компании Закариаса да Гомейи, Зе Широкой Души, Иносенсио Семь Смертей, Рикардо Огарка и Мирандолино по переулку Баронесс мимо дома, где друзья и знакомые совершали бдение у тела Мануэла де Прашедеса.
Комиссар Педрито Толстяк спросил только:
– Как это случилось?
– Этот тип накинулся на меня на улице, сеньор начальник, поминал вашу мать худыми словами и все к моему лицу тянулся своими ручищами. Ну я в него и выстрелил, не терпеть же побои от колдуна.
«Война есть война», – сказал себе помощник начальника полиции. Компания агентов прошлась туда и обратно по переулку, завернула в какой-то кабачок, там агенты выпили и не заплатили. Война есть война, солдату на священной войне положена награда.
14Скованную ревматизмом Забелу мучали приступы боли и возмущения:
– Тадеу – образованный юноша, а эти Гомесы – неотесанная деревенщина, бандиты из сертана. Почему они ему отказали? Потому что они богаты?
– Потому что они белые.
– Белые? Да разве в Баии кто-нибудь может всерьез утверждать, что он белый? Не смешите меня, местре Аршанжо, мне больно смеяться. Столько раз я вам говорила, что белый в Баии – как сахар на сахарном заводе: всегда с примесью. И в Реконкаво то же самое, а уж про сертан и говорить нечего. Эти Гомесы не заслуживают такого зятя, как Тадеу. Если бы это была не Лу, милая девочка, она навещает меня, мы с ней болтаем часами… Если бы не она, то я бы посоветовала Тадеу поискать семью получше. Гомесы, по правде говоря… Я их прекрасно знаю, бабка нашей Лу, mon chér[91], старая Эуфразия, что теперь не вылезает из церкви, в свое время маху не давала…
Педро Аршанжо не скрывал огорчения:
– Все они одним миром мазаны. У них что на уме, то и на языке: мол, негру да мулату место в сензале или в каморке для прислуги. Другие на словах – либералы, толкуют о равноправии и прочая и прочая, но куда только все девается, едва речь зайдет о свадьбе? Уж как сердечно и радушно принимали Тадеу в их доме! Пока был студентом, он каждый день к ним ходил. Обедал, ужинал, ночевал в комнате своего однокашника, его считали чуть ли не сыном. Но вот он заговорил о женитьбе – и все пошло по-другому. Скажите откровенно, Забела, если бы у вас была дочь, вы отдали бы ее за негра, за мулата? Только правду.
