Стеф Пенни - Нежность волков
Странно, что она запомнила эту историю с такими подробностями. Имя женщины, правое ухо. Имя, возможно, потому, что оно напоминает ее собственное: Берд[9]. Больше она ничего не знает об этой женщине, зато хорошо понимает, что такое желать смерти. Если б не дети, она бы сама попробовала повеситься. Алек не пропадет: ему уже тринадцать, он умный, работает и учится у Оливье на переводчика. Джосая и Уильям помладше, но они не столь впечатлительны, так что их трудно запугать или запутать. Но Эми совсем мала, и девочкам в этом мире нужна большая поддержка, так что придется здесь задержаться еще на какое-то время, пока не пробьет ее час. Но без поддержки мужа в ее жизни всегда будет зима.
Машинально выглянув в окно, она видит, как подошли гости, остановились в нескольких ярдах от дома и смотрят в ее сторону. Она чувствует, что они говорят о ней: сейчас он будет рассказывать им свою историю про то, как умер ее муж. Она больше ему не доверяет: когда он что-то рассказывает, то заставляет хранить свои тайны. Он и мужа заставлял хранить тайны, которые тому совсем не нравились, но муж умел забывать их, оставлял за порогом, когда возвращался домой с охоты.
Тем утром — она ждала его, как проснулась, и Эми спрашивала, вернется ли сегодня папа, а она отвечала, что да, — она вышла к западным воротам, прислушиваясь к отдаленному лаю собак и улыбаясь про себя. Слышимость была такая, что ей казалось, будто до нее доносится даже беззвучный скрип полозьев по снегу. Она по-прежнему радовалась, когда он возвращался, хотя они так давно женаты. Услышав собак, она подошла к бугру, откуда можно было заглянуть за частокол. И увидела только одного человека с санями. Она стояла там и смотрела, пока он не приблизился к палисаду, а потом спустилась во двор послушать, что он скажет, хотя и так все уже поняла. Другие — Уильям, Джордж, Кеновас и Мэри — увидели его одного и подошли разузнать, в чем дело, но он обратился прямо к ней, пронзая своими глазами, словно голубым заклятием, так что она слова не могла вымолвить. Больше она ничего не помнила до того, как к ней подошел и заговорил белый пришелец с ножевой раной и больными ногами, но голос его был словно жужжание пчел, и она не поняла, что он сказал. Чуть погодя он вынес чашку кофе и поставил на снег рядом с ней. Она не помнила, чтобы просила его об этом, но, может быть, и просила; у кофе был приятный запах, лучше, чем у любого кофе, какой она когда-нибудь пила, и она смотрела, как крошечные снежинки садились и исчезали на его маслянистой черной поверхности. Садились и таяли, исчезая навсегда. А потом она не видела ничего, кроме лица своего мужа, пытавшегося с ней заговорить, но не слышала его, потому что он был утопленником, погребенным под толстым слоем речного льда.
Она подняла чашку кофе и вылила себе на внутреннюю сторону предплечья. Тот был горячий, но недостаточно горячий. Кожа порозовела, вот и все, а рука запахла, как мясо на холоде.
Ее отвели в дом, и Мэри осталась с ней, поддерживала огонь и кормила детей. Она и сейчас здесь, как будто боится, что Элизабет бросится в огонь, если оставить ее одну. К ней подошел Алек, обнял и уговаривал не плакать, хотя она не плакала. Глаза у нее сухие, как деревяшка. Эми тоже не плачет, но это потому, что она слишком мала и не понимает. Остальные мальчики плакали, пока не уснули в изнеможении. Мэри сидит рядом с ней и ничего не говорит; она все понимает. Один раз зашел Джордж, чтобы помолиться о душе ее мужа: Джордж — христианин, и очень набожный. Мэри шикнула на него: они с Элизабет обе христианки, а Нипапанис — не был. Он чиппева, в его жилах ни капли белой крови. Он приходил в церковь и пару раз слушал проповедника, но сказал, что это не для него. Элизабет кивнула Джорджу; ясно ведь, что он хотел помочь. И возможно, поможет: кто сказал, что Отец наш Небесный, неспособен вмешаться в судьбу ее мужа? Может, там есть некие взаимные соглашения.
— Мэри, — говорит Элизабет, и голос ее скрипит, словно ключ в ржавом замке. — Скажи мне, идет ли снег.
Мэри поднимает голову. Она укачивает на коленях Эми, и на мгновение Элизабет кажется, будто Мэри — мать, а Эми — незнакомый ей ребенок.
— Нет, перестал час назад. Но сейчас уже темнеет. Завтра опять пойдет.
Элизабет кивает. Снег перестал идти только по одной причине, и она знает, что будет делать утром. Всё бы уже сделали, но снегопад остановил их и заставил задуматься. Так что они будут действовать осмотрительно. Утром они вернутся к реке, найдут его и принесут сюда.
Эми просыпается и смотрит на мать. Нет, все же это ее дочь, с серо-карими глазами и бледной кожей. Они хотели еще одну девочку. Нипапанис шутил, что хочет девочку, похожую на него, а не на нее.
Теперь не будет другой девочки. Ее душе, если правда то, во что верил Нипапанис, придется ждать, чтобы родиться в другом месте, в другое время.
Беда в том, что сама она больше ни во что не верит.
~~~
После обеда Дональд уединяется, чтобы написать Сюзанне. Пока они ели, выпало еще больше снега; если Стюарт прав, эта метель может затянуться на несколько дней, и, пока она не кончится, не будет никакой возможности отправиться в путь. Но у него есть причины быть благодарным за это. Он смертельно устал. Ноги, даже в мокасинах, ужасно болят, а рана на животе покраснела и сочится. В столовой он дождался подходящего момента, отвел Стюарта в сторону и тихо сообщил, что ему может понадобиться медицинская помощь. Стюарт кивнул и пообещал прислать кого-нибудь для осмотра. А затем вдруг взял и подмигнул.
Во всяком случае, сейчас, сидя за шатким столом с пачкой бумаги и оттаявшими чернилами, он чувствует себя не слишком плохо. Прежде чем начать, он пытается вызвать перед мысленным взором овальное лицо Сюзанны, но снова не в состоянии его ухватить. И снова перед ним совершенно ясно встает лицо Марии, и в голову ему приходит мысль, что было бы интересно написать ей и обсудить сложности их положения, которыми он только наскучит ее сестре. Не говоря уже о трагической истории со вдовой. Почему-то ему хочется знать, что обо всем этом скажет Мария. Завтра, а может, послезавтра — спешить некуда — ему необходимо провести надлежащие расспросы. Но пока можно выбросить из головы все обязанности.
«Дорогая Сюзанна», — вполне уверенно начинает он. Но после этих слов задумывается. Почему бы не написать сразу обеим сестрам? В конце концов, он знаком с обеими. Постучав ручкой по столу, он берет чистый лист бумаги и пишет: «Дорогая Мария».
Через час или около того раздается легкий стук в дверь.
— Войдите, — говорит он, продолжая писать.
Дверь открывается, и в комнату бесшумно проскальзывает юная индианка. Дональду ее показывали; ее зовут Нэнси Иглз, жена самого молодого перевозчика. Ей, должно быть, не больше двадцати, с лицом поразительной красоты и очень тихим голосом, ему приходится напрягаться, чтобы ее услышать.
— О, Нэнси, правильно? Благодарю вас… — говорит он, удивленный и обрадованный.
— Мистер Стюарт сказал, что вы больны.
Голос ее спокоен и невыразителен, как будто она сама с собой говорит. В руках у нее миска с водой и несколько полос материи — она явно намерена его перевязать. Без слов она показывает ему снять рубаху и ставит миску на пол. Дональд прикрывает письмо промокательной бумагой и расстегивает рубаху, вдруг смутившись своего изнуренного белого тела.
— Ничего серьезного, но… вот здесь, видите, я был ранен два… три месяца назад, и до сих пор как следует не зажило.
Он снимает повязку, розовую и влажную.
Нэнси слегка толкает его в грудь, так что он садится на кровать.
— Это был нож, — без всякого выражения констатирует она, не задавая вопросов.
— Да. Но тут просто несчастный случай… — Дональд смеется и начинает рассказывать ей длинную бессвязную историю о матче по регби.
Нэнси встает перед ним на колени, совершенно не заинтересованная происхождением раны. Принимается обтирать ее, и он с резким вздохом замолкает, так и не завершив объяснения. Нэнси склоняется к ране и нюхает ее. Дональд чувствует жар ее щек и задерживает дыхание, остро сознавая, что ее голова почти у него на коленях. У нее иссиня-черные волосы, густые и шелковистые, совсем не грубые, как ему казалось. Кожа у нее тоже шелковистая, очень светлого кремово-коричневого цвета: шелковистая девушка, податливая и без всякой фальши. Интересно, сознает ли она свою красоту? Он представляет себе, как сейчас входит ее муж Питер — высокий, крепко сложенный перевозчик, и бледнеет от такой мысли. Нэнси кажется совершенно невозмутимой. Она готовит чистую повязку и накладывает какую-то пахучую травяную мазь, а потом жестом предлагает ему поднять руки и так туго перевязывает рану, что Дональд опасается, как бы ему ночью не задохнуться.
— Благодарю вас. Это очень любезно…
Он думает, не надо ли что-нибудь ей дать, и мысленно перебирает то немногое, что у него с собой есть. Но не может придумать ничего подходящего.
