Юрий Герт - Приговор
— Она повторила обвинительное заключение, повторила из слова в слово! — проговорил вполголоса Николаев, склонясь к Федорову.— Будто не было ни суда, ни выступлений свидетелей, не всплыли новые факты!
В зале шумели, председательствующий Курдаков несколько раз с силой постучал по столу. Зал затих, но невнятный гул еще долго стелился, словно рождаясь где-то внизу и растекаясь над полом.
— В ходе судебного следствия приводились доказательства, якобы отрицающие вину подсудимых,— продолжала Кравцова, ничуть не смутясь вынужденной паузой..— Что же это за доказательства? Во-первых, подсудимые утверждали, что не видели ни Савушкина, ни Стрепетова. Во-вторых, что в драку ни с тем, ни с другим они не вступали. В-третьих, что в сквере им встретилась компания молодых людей, именуемых «крафтами», и вот с ними-то у них и завязалась драка. Виктор Федоров якобы при этом нечаянно выронил металлическую расческу, и «крафты» использовали ее в дальнейшем при нападении на Стрепетова.
— Все три объяснения — бездоказательны и являются чистейшим вымыслом.
— Во-первых, на предварительном следствии все трое, каждый порознь, дали описание основных примет Савушкина и Стрепетова, и этот факт, как бы ни стремились подсудимые отвертеться от своих прежних показаний, заслуживает того, чтобы к нему отнеслись с полной серьезностью. Во-вторых, расческа, приобщенная к делу, принадлежала Виктору Федорову, он этого не отрицает. Раны на теле Стрепетова были нанесены именно ею, то есть заостренным ее концом. Об этом же свидетельствует исследование состава крови, сохранившейся на расческе. В-третьих, о группе «крафтов» не было речи на предварительном следствии, хотя логично было бы предположить, что о ней подсудимые расскажут прежде всего. Но версия, связанная с «крафтами», возникла лишь в процессе суда. И возникла постольку, поскольку голословного отрицания прежних показаний было недостаточно. Тогда-то и появились «крафты». Но подсудимые отказываются назвать их, опознать, сообщить приметы. Из этого следует, что история с «крафтами» является выдумкой.
Кравцова на секунду смолкла — как бы лишь для того, чтобы взглянуть на Горского, сохраняя едва заметную усмешку в уголках губ. Но Горский был непроницаем.
— Далее. Свидетель Савушкин. По его словам, он убежал, бросил Стрепетова одного, поскольку — и такая откровенность делает ему честь — попросту струсил. Но это и все, что способно сделать ему честь. Продолжая, трусить на протяжении целого месяца, то есть целый месяц не являясь в милицию, чтобы сообщить данные, которые помогли бы найти убийц, он, по всей вероятности, струсил и в третий раз, когда здесь, на суде, отказался от данных ранее показаний. Струсил — ему могли пригрозить, скажем, друзья подсудимых. Но смешно говорить при этом о совести, как он пытался делать. Совесть и трус, кинувший в беде человека, — понятия разные, соединять их было бы надругательством над здравым смыслом. Здравый же смысл подсказывает другое: стремление ввести в заблуждение органы правосудия только так можно квалифицировать поведение свидетеля Савушкина.
Савушкин, заметил Федоров, сидел, втянув голову плечи; в очках с толстыми стеклами он походил на ослепленную светом сову.
— Ничего,— бормотнул Николаев,— есть более высокие инстанции...— Он потрепал Федорова по руке, лежавшей на подлокотнике.— Но я вам советовал — не выпендривайтесь и — по камушкам, по камушкам...
— Что же до алиби, которое пытались доказать некоторые другие свидетели, друзья и приятели подсудимых, то и это — попытки с негодными средствами. Я имею в виду прежде всего Галину Рыбальченко, Пантюхина, Шлыкова, учащихся как той же 44-й, так и 13-й школы города. По молодости лет и легкомыслию эти свидетели, вероятно, не вполне учитывают, что дача ложных показаний суду карается законом...
Кравцова пошелестела бумагами на своем столе, поднесла ближе к глазам одну, другую и отложила, видимо, решив, что сказанного достаточно.
— Таким образом, вина подсудимых в убийстве летчика Стрепетова является доказанной...
— Неслыханно! — раздалось в зале. Зашаркали подошвы, послышались протестующие голоса.— Полнейший произвол! — выкрикнула Людмила Георгиевна.— Как можно... Это не суд, а судилище!
Возникла перепалка. Курдаков жестким, безапелляционным тоном предложил Людмиле Георгиевне покинуть помещение, и она удалилась, возмущенно вскинув голову.
— Перехожу к характеристике личности подсудимых,— продолжала Кравцова.— Считаю необходимым остановиться на этом еще и потому, что несмотря на всю исключительность, жестокость и внешнюю бессмысленность, как бы случайность совершенного преступления, оно, с точки зрения личности каждого из подсудимых, отнюдь не является случайным. Случайно могло произойти другое: преступление могло не состояться. То есть именно то престунление, которое подлежит нашему разбору. Но рано или поздно, в этом или в другом месте подсудимые должны были нечто подобное совершить. На Западе пустили в оборот, а у нас некоторые юристы подхватили термин: «безмотивное преступление». Но я убеждена: безмотивных преступлений не бывает.
— Это уже, смею заметить, что-то от Ламброзо,— не удержался Вершинин.
— Вот именно,— каким-то стеклянным, бесчувственным голосом произнесла Таня,— Такими прямо они и родились...
— В роддоме!..— выкрикнула Харитонова.— Титьку сосали, а уже... Уже нож вострили!.. Постыдились бы чушь такую молотить, а, товарищ прокурор?!
— Мне хотелось бы обрисовать смысл совершённого, преступления,— продолжала Кравцова.— Как я уже говорила, подсудимым понадобилась трешница или пятерка, и они напали на Савушкина. Что же до Стрепетова, поспешившего Савушкину на выручку, то ни о трешке, ни о пятерке речи здесь не было. За что же его убили? Почему его убивали с таким упорством? Убивали, добивали, чтобы — наверняка?.. Хоть и видели-то его впервые?..
— Представьте себе, что мы бы ничего не знали об этом человеке. Что нам не известна характеристика, которую дали ему и друзья, и начальство ГВФ. Что мы не видели его жены, ее слез. Представьте, что мы ничего этого не знали бы, знали одно: после работы усталый человек идет домой, вечер, центр города. И вдруг чей-то возглас, крик о помощи... Подчеркиваю: центр города, и всегда на страже — лукавая мысль: разве я один этот крик слышу? А другие? Найдется еще кто-нибудь, почему я?.. Да может это пьяный какой-нибудь, с такими же, как сам, подрался. И милиция — ведь это ее дело — за порядком наблюдать... Так, примерно так мог подумать Стрепетов. И пройти мимо. Как проходят многие из нас. Но он поступил иначе. Почему?.. Мы этого не узнаем, не услышим от него самого. Но все, что он сделал, то есть без размышлений рванулся на помощь неизвестному, говорит об одном: он был человеком. Нет, не сверхчеловек о м, о котором вослед Масутацу Ояма толковал свидетель Шульгин, а — просто человеком... И вот подлинная причина, подлинный мотив, почему на него набросились трое подсудимых, почему с такой жестокостью, с такой неистовой злобой убивали, добивал и его. Единственно за то, что он был человеком. А они этого не могли вынести...
