Станислав Олефир - Колымская повесть
— А место под палатку или ярангу, кто выбирает? — интересуюсь я, вспомнив, как часто спорили по этому поводу дед Кямиевча и баба Мамма.
— Витя! — почти хором ответили Надя с Моникой. — Он по этому маршруту всю жизнь с оленями ходит, почти каждую кочку наизусть знает.
— Ну, хорошо, — согласился я. — Утром, когда в яранге холодно, кто первым поднимается развести огонь в печке?
Моника смеется:
— Теперь почти каждый раз я. Мне все равно Людочку кормить. А когда ее Димка грудью кормился, всегда она — подхватывалась и печку тоже растапливала.
И вдруг меня осенило:
— А мясо! Кто из вас двоих решает, что оно сварилось и можно подавать на обед?
Моника посмотрела на Надю и вдруг рассмеялась:
— Надя. Конечно, Надя! Она в интернате всегда вкуснее всех готовила, а я или не доварю, или переварю. Соль тоже правильно сыпать не умею. Поэтому всегда ее слушаюсь…
Ни Надя, ни Моника уважением у деда Хэччо не пользуются. Он то и дело ругает их, утверждая, что раньше парни и девушки были лучше.
— Оленеводы называются, а надеть нечего, — брюзжит он. — Встретил челбаньинское стадо, смотреть стыдно — пастухи в валенках ходят! Один вообще, в блестящем пальто и шапка, все равно как гнездо куропатки.
— Но наши-то пастухи нормально одеваются, — возражаю деду Хэччо. Он удивленно смотрит на меня, словно я сморозил несусветную глупость, затем возмущенно взмахивает руками и плюется:
— Почему говоришь, нормально? В прошлом году в тех кухлянках, что оленей пасли, в Анадырь на ярмарку поехали. Еще и хвастают, что только они были в национальной одежде. Все, говорят, их фотографировали. Я, когда молодой был, разве так делал? У меня зимой одна кухлянка была, весной другая, летом из пыжика, чтобы не жарко было. Штаны тоже разные, и торбаса разные. Одни на лосиной подошве, другие на оленьих лапках, третьи из ларги. Если нужно жениться или одеваться на бегование, снова другая кухлянка была. На четыре нарты одежда не вместилась бы. А сейчас в одну мунгурку спрятать можно.
— Вы же сами рассказывали, — заговорщицки подмигнул мне Кока, — раньше кочевали на трех нартах, а сейчас на тракторные сани не вмещаетесь. Видите, каким богатым стали?
— Бога-атым! — удивленно тянет дед Хэччо. — Таким богатым, что на сани не вмещаюсь, меня геологи сделали. Раньше у нас по всей тайге лабазы стояли. Где летние пастбища — летняя одежда хранилась, где грибов много и гон хорошо проводить — осенняя, на ягельниках — зимняя. И мука там лежала, и патроны, и нарты, и все остальное. Если все собрать за два раза трактором не увезешь.
Мальчик родится, ему родители на смерть сразу все готовят. Винчестер, патроны, ножи, маут, уздечки, погонялку с калакалом. Нужно, чтобы все под рукой было, что ему в другой жизни пригодится. В большую нерпичью шкуру все сложат, зальют хорошо жиром и цепляют на лиственницу. Все в стойбище знают, где это висит, а тот, для кого приготовлено, не знает. Грех было знать. Сейчас повесишь — геологи украдут. Словно голодные росомахи: везде бегают и крадут.
— Так при чем здесь молодежь? — удивленно говорю деду Хэччо. Тот отворачивается, снова сплевывает и наконец спрашивает:
— Не понимаешь? Правда, не понимаешь? Раньше все парни оленей пасли, белок стреляли, кету ловили. Никто не воровал. Стыдно было чужое взять. А сейчас ничего не стыдно, все геологами стали, ничего не спрячешь…
Я вспомнил сейчас о геологах, потому что, благодаря им, смог подружиться с бабушкой Хутык. Чего греха таить, мне с первых дней жизни в стойбище очень этого хотелось, ведь может быть, бабушка Хутык последняя шаманка в колымской тундре. Но получалось совсем наоборот. Приду от стада, застану ее в нашей палатке веселой, разговорчивой — все нормально. Поздороваюсь — промолчит. Потом поднимется и уйдет. Не придумывает никакого повода, не извинится или еще что, а просто: поджала губы и пошла.
Когда мы вдвоем с Прокопием кололи для нее дрова или помогали ставить ярангу, бабушка Хутык разговаривала только с Прокопием, словно меня рядом не было. Да что там Прокопий! Однажды я играл с собакой и нечаянно уронил повешенную на просушку свежую оленью шкуру. Бабушка Хутык рассердилась, но отругала только Матака, давая этим понять, что пес из нас двоих самый умный.
Более терпимо относилась ко мне бабушка Хутык, когда я приносил ей рыбу. Это неправда, что все без исключения оленеводы искусные рыболовы. Самый заурядный рыбак, удящий карасей в Днепре, даст по этой части нашему пастуху сто очков вперед. Рыбалкой здесь занимаются только, когда этой рыбы в реке или озере больше, чем воды. Зачерпнул, загрузил, потащил полные нарты к стойбищу. А гоняться за каждой рыбой с удочкой или спиннингом занятие слишком кропотливое. Рыбу, как ни странно, все любят до самозабвения и за пару жирных кижучей готовы уступить оленя.
Обычно свой улов я отдаю бабушке Мэлгынковав, и она разносит его по стойбищу. Ей нравится угощать людей, нередко она увлекается и не оставляет себе и единого хвоста. Тогда мы отправляемся ужинать к Наде с Моникой. Там такой большой коллектив, что прибавление двух-трех человек почти незаметно.
Если к моему возвращению с рыбалки бабушки Мэлгынковав не оказывалось дома, я шел в ярангу бабушки Хутык и просил разделить мой улов. Та выполняла просьбу, затем ставила на столик миску с «кашей» или вареной олениной, лепешки, чай и садилась что-нибудь шить. При этом располагалась лицом к единственному в яранге окошку, и мне оставалось видеть только ее спину.
Я мог, есть, играть с Матаком или просто завалиться спать, бабушка Хутык оставляла все без внимания. Сидела, ковыряла в шитье иглой и молчала.
…Все это тянулось до тех пор, пока мы не вышли к базе геологов, оставленной ими три или четыре года тому назад. Вообще-то, подобное событие радости оленеводам не приносит. Вокруг геологических стоянок всегда много битых бутылок, ощерившихся острыми краями консервных банок, рваных тросов и всевозможных железок. Привыкшие к мягкой тундре оленьи копыта часто ранятся, и в стаде появляются хромые олени. Если их вовремя не вылечить, может привязаться копытка. К тому же, ягельник вокруг геологических стоянок порушен гусеницами вездеходов, пропитан запахом солярки. Олень же до того привередлив, что не станет есть самый лакомый гриб, если его коснулась рука человека. О чем-нибудь большем, не может быть и речи. Я несколько раз проверял сам. Сорвешь гриб и положишь на тропу угостить оленя, он подойдет, понюхает и, брезгливо фыркнув, отвернется. Сам же за этим грибом готов бежать на край земли.
Здесь у поселочка геологов и случилось непредвиденное. За вертолетной площадкой, которую геологи по обыкновению ограждают выгоревшими на солнце флажками, бабушка Хутык наткнулась на затаенную под скалой избушку. Отправилась то ли за ягодами, то ли за какой-то травкой, увидела пробитую в тальниках тропу и вышла к избушке. Сказать правду, избушкой это строеньице можно назвать с большой натяжкой. Просто сколотили из сырых лиственничных жердей каркас, обтянули брезентом, вместо окна приспособили прозрачную пленку, а дверь завесили байковым одеялом. Самое интересное, в этой избушке бабушка Хутык увидела четыре мешка сахара, ящик сухих дрожжей и самогонный аппарат.
