Татьяна Коган - Персональный апокалипсис
– Меня заставляли улыбаться.
– Мне нравится, когда ты улыбаешься, – сказала Софа и спохватилась: не слишком ли откровенно? Хотя она и так перед ним стелется, как трава под ветром, куда уж откровеннее. – Но я не буду тебя заставлять.
Андрей поднялся и приоткрыл окно. Сквозняк хлынул в комнату, зазмеился по полу.
Они сидели, накрывшись пледом, касаясь друг друга плечами. Поначалу скованный разговор понемногу оживлялся. Софью переполняло счастье. Она вспоминала цитату, которую прислала ей Лиля после их встречи: «Не стоит пересекать океан ради человека, который ради тебя не пересечет и лужи». Тогда Софочка подруге не ответила – не могла подобрать слова. Зато сейчас слова отчаянно рвались наружу. Стоит! Еще как стоит пересекать океан! Потому что делаешь ты это не ради того, кто к тебе равнодушен, а ради себя самого. Потому что тебе хочется. Потому что это приключение – пугающее и увлекательное – может стать самым ярким событием в твоей жизни. И какая разница, если на другом берегу тебя никто не встретит с фанфарами? Разве фанфары сравнятся с упоительными эмоциями от путешествия? Разве переполняющая тебя энергия не драгоценна сама по себе?
Софочка молчала, слушая Андрея. Тот рассказывал про работу, про погоду, про то, что наведывался в бар «Чикаго-блюз» и оценил руку мастера, что давно не ездил отдыхать и никогда не был на Крайнем Севере, а там чистый и свежий воздух, что в горах Сьерра-Невада в Северной Америке растут самые высокие на планете деревья… Софья и не догадывалась, что Немов может быть таким разговорчивым. Она изредка задавала вопросы, постепенно переходя на личные, и Андрей отвечал, не смущаясь.
Она мимоходом заметила, что рассталась с любовником, и Немова будто коротнуло, мгновенно возвращая в реальность.
Какого черта он тут делает? Ломает девчонке жизнь. Меньше всего ему нужна привязанность малолетки, которую ему, по непонятным для себя причинам, не хотелось обижать. Она небось уже распланировала себе любовь до гроба и смерть в один день.
Он резко откинул плед:
– Извини, Соня, мне пора.
У Софочки будто опору из-под ног выбили, таким неожиданным был переход. В мгновение ока струившееся в воздухе колдовство затвердело, словно на него жидким азотом плеснули, и осыпалось на пол дешевыми стекляшками.
– Побудь еще! Рано же…
Андрей направился прочь из комнаты, не удостоив ее ответом, и она крикнула ему в спину:
– Когда ты настоящий?
Андрей обернулся, с недоумением глядя на девушку.
– Прости?
– Ты бываешь абсолютно разным, то циничным до зубовного скрежета, то душевным, похожим на нормального человека. Когда именно ты притворяешься? Кто ты на самом деле?
– Определить – значит ограничить, – бросил он с усмешкой. – Не гляди на меня, Соня, как спаситель на грешника. Никакие демоны меня не терзают, и спасать меня не от чего. Хотя вас, женщин, хлебом не корми, дай нафантазировать героические метания. Ты, вероятно, умиляешься тому, какая у тебя тонкая чувствительная натура и доброе сердце. Но то, что многие называют добрым сердцем, на самом деле является слабыми нервами. Закаляй их.
Немов взял холст аккуратно, чтобы не размазать подсыхающие краски, и вопросительно вскинул голову:
– Кстати, сколько я тебе должен?
– Что?
– Сколько денег я должен за картину? – он потянулся за бумажником во внутреннем кармане пиджака.
Подбородок предательски задрожал, Софочка поморгала, чтобы удержать слезы:
– Это же подарок…
Он кивнул и скрылся в прихожей.
На лестничной площадке выругался: «Избиение младенцев, твою мать!» Замер в нерешительности: может, вернуться, попрощаться по-человечески? Вызвал лифт.
Машину вел агрессивно, несколько раз чуть не врезался. Если бы кто-то затеял разборки, он бы с готовностью устроил драку.
Дома прислонил картину к стене, напротив поставил стул и сел. Курил, стряхивая пепел в сложенную ковшиком ладонь, изучал изображение. За окном подвывала метель. Андрей вымыл руки, уткнулся лбом в стекло и долго смотрел, как бесится на улице ветер, рвущий в клочья снежную пелену.
Ночью ему снились кошмары.
Глава 24
Били профессионально, не оставляя синяков. Давали короткую передышку на час-два и снова били. Сначала Томас вздрагивал от звука открывающейся двери, предвещавшего новую порцию боли, потом перестал. Ему никогда отсюда не выбраться. Он умрет в карцере, и последнее, что увидит, – облезлый потолок одиночной камеры. Если, конечно, они не выключат свет…
Кто-то из философов сказал, что физическая боль уменьшает моральную. Этот кретин наверняка не испытывал ни ту ни другую, поскольку его вывод абсурден. Телесные страдания провоцируют душевные, умножают, раздувают до невероятных размеров. В какой-то точке две муки сливаются в одну гигантскую, которая поглощает тебя, затягивает подобно черной дыре. И от тебя ничего не остается. Совсем ничего.
Томас мечтал бы о смерти как о простейшем избавлении от агонии, если бы не одно обстоятельство: здесь, на Земле, есть два человека, которые нуждаются в его заботе. Он не имел права сдаваться, когда от него зависела жизнь дочери. Всегда остается шанс все исправить, даже когда твой лоб упирается в бетонную стену. Даже когда ты сам утратил веру.
– Ну что, отдохнул? – Голос раздался совсем близко, словно кто-то специально нагнулся и проорал в ухо.
Томас не пошевелился, не поднял взгляд. Он устал смотреть на лица палачей в попытке уловить в них тень сочувствия. Его вздернули на ноги, заломив локти за спину. И почти сразу же стало больно.
Каждая задача имеет решение.
На Хеллоуин Мэдди нарядила Тину в костюм бабочки. Желтое брюшко, прозрачные синие крылья. Крохотная, смешная бабочка. «Господи, я, верно, заслужил этот ад. О’кей, я принимаю. Слышишь? Я принимаю! Но если ты существуешь, долбаный ты старик, если ты существуешь, помоги мне спасти мою дочь!»
Каждый удар достигал своей цели. Каждый удар пробивал в нем брешь, через которую вытекала толчками его жизненная энергия. Томас сгибался, корчась от спазмов. Ему позволяли отдышаться, а затем били в то же место. Стоило на мгновение закрыть глаза, и под веками возникали слепящие вспышки. Сколько времени прошло с тех пор, как его арестовали? Неделя? Месяц? Год?
На третий день рождения дочери они с Мэдди повели ее в кафе. Были шарики, подарки, торт со свечками и песня «Happy Birthday to you». Тина очаровательно смущалась, участвовала в конкурсах, совершенно ошалев от развлечений. Домой Томас нес ее на руках, а когда укладывал спать, она сквозь сон спросила: «Папа, а почему мы были в кафе?»
У него еще оставался шанс. К нему должен прийти тот странный тип с нелепой идеей о спектакле. Томас снова попробует сбежать. О том, что у него попросту не будет сил на побег, он предпочитал не думать.
