Елена Колина - Через не хочу
Ольга Алексеевна смотрела на Нину с брезгливым возмущением, как на кошку, нагадившую в неположенном месте. Нина стояла без туфель, в одних колготках, нервно сжимая и разжимая пальцы на правой ноге, и Ольга Алексеевна сама себя испугалась — она вдруг прямо-таки физическую неприязнь почувствовала к Нине, к ее ногам, таким стройным, сильным… Господи, что происходит, что, что?! Но почему она не уходит, она что же, решила плакать здесь?..
В «ОпятьПришлоПлохоеВремя» Нина считала себя некрасивой, нелюбимой, ненормальной. До приезда в Ленинград Нина не знала, что в ней есть что-то, отличное от других людей. Она ведь всегда была собой, и ей, как любому человеку, не приходило в голову спросить себя, так ли она видит, слышит, чувствует, как другие?.. Видят ли другие люди понедельник колюче-синим, а вторник тревожно-оранжевым? Вздрагивают ли от неприятного покалывания, глядя на число одиннадцать? Чувствуют ли вкус торта с кремовыми розами при взгляде на число двадцать два? А вкус черного хлеба при первых тактах программы «Время»?
В том давнем разговоре с Таней от радости, что та простила ее за жидовку, Нина сказала: «Ты как вишневое варенье». Сказала, что Таня вишневая, теплая, а Виталик прохладный, нежно-зеленый, Лева — цвета бутылочного стекла, не горячий, но точно не холодный. Таня равнодушно пожала плечами — это самовнушение, нельзя увидеть температуру человека или почувствовать вкус цифр, и вообще, все эти паранормальные явления находятся за пределами науки. «Паранормальные» Нина восприняла как «ненормальные» и странным образом обиделась на Таню — за то, что Таня, посчитав ее ненормальной, нисколько ею не заинтересовалась. Как будто она показала Тане свое сокровище, пусть даже ужасное сокровище, а та сказала пренебрежительно — твое сокровище вовсе не ужасно, а просто ерунда и ты сама ерунда…
В «ОпятьПришлоПлохоеВремя» Нина считала себя ненормальной. А в обычное время Нина считала, что она как все, просто у нее есть особенности — она воспринимает мир через цвета и запахи, это помогает почувствовать настроение человека так точно, словно измеряешь градусником температуру. Иногда она удивлялась, что другие этого не умеют. Неужели Андрей Петрович не видит, какой горячей стала Алена, что ее цвет изменился с ярко-розового на тревожно-алый?.. Неужели он не чувствует, как Ольга Алексеевна ее ненавидит? За эту сцену Ольга Алексеевна менялась в цвете два раза. Когда Нина вошла в кухню, она была, как всегда, холодно-серой. Увидев Нину, мгновенно стала ярко-синей, а сейчас пылала оранжевым, таким горячим, что было жарко стоять рядом.
Андрей Петрович ни разу не видел Нининых слез, как и вообще каких-либо ее эмоций. Эта девочка жила рядом с ним так невесомо, так функционально, что он почти не чувствовал ее присутствия в доме, и сейчас он как будто впервые ее увидел — вот она, стоит перед ним, как солдатик, по стойке смирно и беззвучно плачет черными слезами. За годы, что Нина жила у них, Андрей Петрович никогда не подписывал ее дневник, не держал в руках ее свидетельство о рождении, — смешно, но он впервые увидел это «Нина Смирнова» и удивился — какая-такая Нина Смирнова, откуда взялась?! И вспомнил вдруг, как принес младенцев Алену с Аришей в поликлинику, взял в руку медицинские карты, на которых стояло «Алена Смирнова», «Арина Смирнова», и — какой он вдруг испытал восторг: два комочка носят его фамилию, эта неземная прелесть — его, его!..
Андрей Петрович собирался сказать что-то неуклюже утешительное, вроде «слезами горю не поможешь, будет у тебя еще не одна записка и не один мальчик…», но вдруг возмутился, как будто даже обиделся — а чего это она уж так горько плачет?! Как будто ей не на свидание с незнакомым мальчиком запретили пойти, а он ее обидел, ударил. Как будто он зверь какой!.. Если бы он имел привычку анализировать свое душевное состояние, он сказал бы себе — в том, что он не испытывает отцовских чувств к Нине, его вины нет, разве возможно полюбить чужую по крови взрослую девочку, как два своих родных комочка, чтобы хоть режь его за них на куски? Но Смирнов не имел привычки анализировать свое душевное состояние и от душевного дискомфорта начинал злиться. Возмущение нарастало в нем, как будто закипал чайник, бурлило потихоньку и вот-вот собиралось выплеснуться криком. Но он не закричал и не сдержался, не промолчал, а сказал кое-что совершенно невообразимое:
— А я сам схожу. Посмотрю, что там за хрен с горы…
— Что?.. Куда ты сам сходишь?.. Зачем?..
— А что такого? — хмыкнул Смирнов и, строго глядя на ошеломленную Ольгу Алексеевну, пояснил: — В магазин зайду, молоко куплю или чего там еще… хлебобулку… Заодно пройду по Щербакову.
Ольга Алексеевна и Нина смотрели не на него, а друг на друга. Нина продолжала всхлипывать, теперь она плакала от благодарности, что он принимает в ней такое участие, и немного от стыда перед этим мальчиком — вместо нее на свидание придет отец… А Ольга Алексеевна сама не знала, чем поражена больше — ее муж, первый секретарь Петроградского райкома, пойдет смотреть на какого-то мальчишку! Пойдет в магазин! Хочет купить молоко!.. Или что там еще… хлебобулку…
Андрей Петрович положил записку в карман, встал:
— Я пошел. Дай колбасу.
Ольга Алексеевна прошептала:
— Андрюшонок?..
— Да не сошел я с ума, не смотри так. Там кот сидит. На первом этаже, у лифта. Дай кусок колбасы. И красной рыбы.
Обычно плывущая, как царевна-лебедь, Ольга Алексеевна понеслась вслед за мужем с пакетиком с колбасой и рыбой.
— Андрюшонок, сетка!.. Сетку возьми!..
Пакетик для кота Смирнов взял, а на сетку презрительно хмыкнул — он что, домохозяйка, с сеткой по улицам шастать?
— Деньги не забыл? — Ольга Алексеевна насмешливо улыбнулась. — Без денег хлебобулку не дадут. Ты из окна машины заметил, что в стране пока еще не коммунизм?
Такое детское ехидство по отношению к мужу было совершенно ей не свойственно, но ведь и он повел себя как ребенок! Он что же, таким нелепым способом наказывает ее за плохое отношение к Нине?.. Но как он не понимает?! Как ей сдержать свои чувства, когда на душе так невыносимо тошно?.. Ольга Алексеевна задавала себе вопрос, который до нее задавали бесконечно — за что? За что им все это?.. Все отвечают себе на него по-разному, Ольга Алексеевна отвечала так: понятно, за что, за сделанное добро. Говорят же: не делай добра — не будет зла.
* * *Это было как приключение — идти одному по улице, как обычному человеку. Стоять в очереди, доставать мелочь у кассы, рассматривать народ. И, как любое хождение в народ, хождение Смирнова в народ за хлебобулкой окончилось бесславно.
