Владимир Колотенко - Любовь? Пожалуйста!:))) (сборник)
– Юленька, – шепчу я снова, – тебе нравится?..
Но она поглощена волшебством танца. Это, конечно, чудо, еще одно чудо: так божественны звуки флейты, так приникли к ним линии тела! И, что греха таить, я тоже восхищен этим чудом. Хотя вид у меня и скучающий, я приветствую юную фею улыбкой с царского трона и чувствую, как пальчики Юли сжимают мою руку. Потому, что танцовщица приближается к трону? Бесконечно воздушная, призывно реющая при каждом движении легкая накидка (из дыма?) и какие-то там бусинки, и жемчужный набедренный пояс не способны скрыть красоты ее юного тела, живой трепетной кожи. А пожар ее сладких губ, так жадно ждущих моего поцелуя, пылает как утренняя заря на восточном небе. Разве эти губы ждут моего поцелуя? Конечно. Царского! Блестки глаз умирают с хлопками ресниц и с их помощью воскресают.
Я только улыбаюсь.
Краем глаза я вижу первосвященника, взгляд которого полон молодого задора. Фарисеи, саддукеи и книжники, рыбаки, кузнецы и плотники, и мытари, и швецы только сглатывают слюну. Я вижу, как движутся их кадыки.
Этот танец – подарок царю. И, конечно, царице тоже. Видимо, поэтому ноготки ее пальчиков так впились в мою кожу, рука кажется в пекле ада. Юленьк, ты ревнуешь? Царский трон – высокое место, но как легко эта юная плоть берет высоту, покорить которую не всякий бы взялся. Ее пальчики вьются у моих колен и ресницы мигают, как маленький веер. В трепетной оправе алых губ сверкают полоски острых жемчужин. У самого моего лица. Я просто жду, улыбаясь, ни единым движением, ни взглядом не выдавая поражения царского величия.
Но разве оно побеждено? Господи, Боже мой, как мне удержаться от поцелуя этих прекрасных губ, пропитанных зовом страсти? Я, стало быть, только улыбаюсь, наблюдая за происходящим со скучающим видом. Стало быть, традиция не нарушена. Ритуал должен быть исполнен. Я даже не чувствую боли, которую причиняют мне впившиеся в кожу ноготки Юлиных пальчиков. И не отдергиваю руку.
Итак, я, царь, только наблюдаю, пронизывая стеклянным взором пространство.
Если еще хоть раз увижу эти коралловые губки, думаю я, я могу и не сдержаться, и тогда мое царское величие рухнет, как храм, выстроенный на песке. Поэтому-то я и напускаю на себя скуку, жуткую сонную скуку, от одного вида которой может стошнить. И взгляд застилаю дымом тлеющей трубки, о которой совсем позабыл. Ее глаза – как спелые маслины. А трепетные пальчики с розовыми ноготками летают мотыльками над кожей, щекотно теребя ее волоски, едва прикасаются к волосам головы, гладят бороду и усы, барабанят по открытым плечам, по рукам. Я слышу, как она часто дышит, время от времени задерживая дыхание, вижу как туманятся ее очи-маслины и чувствую, что сейчас она упадет мне на руки. И вот я уже на крючке. Но в том-то и штука, что царская воля моя – в кулаке, скована и обуздана.
Кулак мой растет и крепнет, так что Юлины ноготки чувствуют себя в моей коже уже неуютно. Решимость моего кулака чувствуют и спелые маслины, с которых слетает туман сладострастия и они обретают живой блеск счастья. Еще бы! Когда еще ей выпадет случай так приблизиться к царю?
Настороженная тишина длится еще какое-то время. Вдруг дробь барабанов. Это как град по жестяной крыше. Она настигает каждого вдруг, и теперь все головы провалились в плечи. Этого мало – пропал тут же свет. Как порывом ветра задуты факелы. Ни лучинки, ни искры. Ни зги – темнота. И в этом мраке пречерной ночи как росток травы, расколовший камень – нежный солнечный луч. Темнота распорота как мечом.
Я встревожен:
– Что это?
Юля тоже в испуге. Но мне нечем ее утешить, это полная неожиданность и для меня. Этот солнечный луч (на дворе ведь ночь), эта тьма, этот грохот. Что все это значит?! Я хочу было встать, выпрыгнуть из трона…
– Не тревожься, царь, подожди чуточку.
Я от шепота цепенею. Я готов растерзать каждого, кто осмелился…
– Ты увидишь…
Я узнаю голос распорядителя и беру себя в руки. Чуточку я могу и подождать. Но что же все-таки происходит в моем дворце, без моего соизволения? Сияющий белизной круг белого мрамора, вырванный из темноты лучом света, просто слепит глаза.
Секунды кажутся вечностью.
Но на то я и царь, чтобы ждать сколько требуется.
Неожиданность вползает медленно, как тень горя, которого давно ждут. Я вижу, как сияющий солнечный круг бесшумно прикрывается крылом грифа. Медленно, чересчур медленно, так, что хочется подтолкнуть. И вдруг – прыг! Как кот. Словно бес упал. В черных крыльях.
Этим меня не удивишь, и Юленька тоже облегченно вздыхает: еще один свадебный сюрприз? Черный черт в ярком конусе света. Зачем мне на свадьбе черт? Новая попытка встать опять наталкивается на руку распорядителя. Нацепив на себя дежурную услужливую улыбку, он произносит:
– Все в порядке, царь, не волнуйся.
Какой же это порядок! Я встаю. Рыжик тоже настороже.
– Смотри, царь…
Его рука, крепкая рука полководца, удерживает меня за плечо. Это злит меня еще больше, и я резким движением сбрасываю ее с плеча. Но он продолжает улыбаться.
– Вот смотри…
Теперь я слышу небесную музыку, с первыми звуками которой шевельнулись черные крылья черта. Кроткими движениями, робкими волнами эти крылья, дрожа от напряжения, пытаются приподнять над белым мрамором пола, хоть на миг оторвать тело черта с золотыми прядями длинных волнистых волос. Я вижу, как, змеясь, ниспадают они на его плечи, укрывают грудь, закрывая лицо золотыми слитками. Еще одна заморская танцовщица? Золотые волосы, белоснежная кожа и небесно-нежный цвет женских глаз – все это, конечно, здорово придумано. Они знают мою слабость.
Наполнившись ветром, крылья плавно взмывают вверх, унося в пустоту черной ночи эту белую бестию. Унося? Это только кажется. Только крылья исчезают в мареве мрака, а прекрасное яркое белое тело, от которого нельзя оторвать глаза, застыло, как воск. Только волосы, застилающие лицо, кажутся живыми. Ведьма, бестия, белокурая бестия. И вот она уже движется в нашу сторону. Наползает, как грех, покоряя пространство чересчур медленно…
Теперь я понимаю, что это не луч солнца проник сквозь крышу моего дворца, чтобы приветствовать нашу свадьбу. Это сотни зеркал полированной меди, отражая множество свечей, создают солнечный конус, который, мягко крадучись, перемещается по белой глади мрамора поворотом маленького рычажка. Мои книжники и звездочеты, и астрономы давно хотели… Я знаю эти их штучки.
– Я, конечно, тебя хвалю, – говорю я распорядителю, – но как ты…
– Потом, – не обращая внимания на мои слова, говорит он, – смотра.
Мое добродушие плохо влияет на моих подопечных. Они пренебрегают должной дистанцией и тогда приходится брать в руки плеть. Все это нужно круто менять, решаю я и вижу, как эта бестия, упав на колени перед троном, замирает. Волосы по-прежнему застилают лицо, руки закинуты за голову, как крылья. Накидка из белого шелка еще скрывает ее тело и впечатление такое будто большая белая лилия взошла перед троном.
– Тебе нравится? – спрашиваю я Юленьку.
Она вся дрожит!
И вот лилия расцветает. Накидка из белого шелка еще скрывает ее юное тело, которое медленно поднимается с колен, расправляя руки, пальцы держат белое облако шелка. Лепестки набираются сил, крепнут и вдруг, как пружина, бутон распускается: шелк распахивается, обнажая бронзовый крепкий торс, а ливень волос резким движением головы откидывается назад, освобождая дивной красоты мужское чело. Господи, это не бестия – черт! Сатана! Но как он прекрасен! Теперь я любуюсь этим Аполлоном, наполненным мышцами и достоинством. Среди своих воинов я не помню такого белокурого красавца. Обращая на меня внимания не более, чем на тень луны, он устремляет свой взор на Юлию. Как горит синева его глаз, как высок его лоб, как прекрасны плечи. Он так высок, что ему не нужно взбираться на ступеньки. Их взгляды, я вижу, встречаются. Я чувствую это кожей руки, в которую снова впиваются Юлины ноготки. Он так ловок, что в долю секунды оказывается у ее ног и, упав на колени, склоняет голову. Снова переливы золотого света сверкают в его волосах. Я по-прежнему улыбаюсь, а Юля? Я не слышу даже ее дыхания.
Тишину нарушает нежный звук флейты, на стенах замерцали факелы, только луч неподвижен, ярок и смел. И вот эти нежные звуки и смелый луч начинают его обнажать. Облачко шелка сползает вдоль торса и, кажется, зацепившись за бедра, зависает в смятении. Взгляд его змеиных немигающих глаз пожирает Юленьку. Ее руки дрожат, кажется, еще мгновение и она вскинет их, чтобы защититься от этого взгляда. И я уже думаю о том, что этот синеглазый белокудрый наглец чересчур рискует. Ведь достаточно одного моего движения пальцем… Что еще он придумал? Я вижу, как пальцы его левой руки, взяв краешек шелковой накидки, увлекают ее к пальчикам Юли, все еще вцепившимся в мою руку. С самым спокойным и рассудительным видом я все еще улыбаюсь, хотя, чтобы сохранять невозмутимость, мне требуется небольшое усилие. До сих пор я держался-таки безупречно. Во всяком случае, никто из присутствующих (а ведь все взгляды устремлены теперь только на меня, хотя в этой кромешной темноте трудно различить на моем лице признаки волнения), никто, я уверен, не смог бы упрекнуть меня в излишнем любопытстве к этому распоясавшемуся снежно-белому лотосу. Когда он в безвольную руку Юлии сует край накидки и какое-то время держит, как в тисках, ее кулачок, сжавший трепетный шелк, я по-прежнему улыбаюсь, а Юленька, всегда такая непринужденная, становится, как натянутая тетива лука. Уж не задумал ли этот златокудрый бутон на глазах у всех моих гостей выкрасть мою невесту? Я еще раз хочу напомнить себе, что до сих пор вел себя безупречно. Между тем, я успел рассмотреть и его лицо, синие, как озера, глаза, пышные чувственные губы… Юля сидит, завороженная. Непредсказуемость его следующего шага – вот что меня злит. А ведь мне достаточно движения глаз в сторону распорядителя, чтобы прекратить эту безжалостную схватку нервов.
