Тимофей Круглов - Август
— Да, нового ты сказал немного, Поручик, — швырнул Анчаров далеко за забор, в кусты погасший окурок сигары.
— Так что же, одной ногой из могилы на этот свет встал и все по-старому? — разочарованно вопросил Петров.
— А ты бы не вставал! Глядишь и Люся с Толиком с тобой рядом скоро бы очутились тогда, куда как хорошо! — набычился Иванов.
— Эй, мужики, в конец офуели? — ловко вклинился между Ивановым и схватившим его за грудки Петровым майор.
Андрей Николаевич пришел в себя, отпустил скользкие от пота голые плечи Иванова, оставив на них вдавленные белые пятна своих крепких, как тиски, пальцев. А Валерий Алексеевич поднял голову, которой уже собирался боднуть Петрова прямо в курносое гладкое лицо.
— Эх, Андрюша, Саня. Нашли вы в России то, что хотели? Возвращаясь домой из Эстонии, из Латвии, транзитом через Тирасполь. Нашли Родину? Ведь не от того сердце болит, что плохо нам здесь оказалось, дома, или трудно чересчур! А от того, что еще сильнее полюбили мы нашу матушку. А сильнее любишь — переживаешь сильней, хочешь как лучше чтобы.
— А получается, как всегда! — припечатал майор. — Ладно, твоя правда, Поручик. Как бы там оно ни повернулось, а мы дома, наконец, и отступать больше и в самом деле некуда! И все, кто давно дома не был, кто мечтал о России, сидя не по своей воле по заграницам, всем нам хотелось Россию обрести лучшей, похорошевшей, справедливой, в конце концов! Умом знали, что так не будет, помнишь ведь, Валера, что творилось в Тюмени, когда отряд наш туда перебросили после августа из Риги? Ведь с ума сошел в перестроечном раже народ, да с такой Россией, как ельцинская, казалось, воевать надо, почище, чем с латышами! От того и бросились в Приднестровье, и ты ведь с нами там был сперва!
Майор помолчал, подумал. И подытожил:
— А лучше, чем Россия, все равно нигде больше места нет. Пусть меня чуть не убили в очередной раз, так ведь не только в России меня убивали, а Поручик? Глафира, последняя моя любовь, ЛюДаша, вы с Петровым, Кирилл злополучный, Катерина да Машенька, мальчонка твой, Андрюша, — зятёк мой будущий. Столько всего еще у нас впереди! А позади один кризис среднего возраста!
— Я не жалею, Валера, — взвешенно и твердо сказал Петров. — Я ни о чем не жалею. Точно так же в авиационной катастрофе мог погибнуть тысячу раз и живя в Эстонии. На каких бортах летали, ты же знаешь, лодки дырявые, а не борта. Я в России Люсю нашел! У меня сын родился. У меня все есть, что надо для жизни. Меня Богородица вымолила у Господа, домой вернула. Значит, где у меня дом? Здесь. В России. А все остальное. Ты прав, Иванов, будет приказ, тогда и будем выполнять. Встанет задача, тогда и решать будем. А просто плакать, хоронить Россию — не боярское это дело. Ну а если уж самому жить не хочется — устал или разочаровался или мало тебе того, что есть, или зависть и злоба одолели, так Россия здесь ни при чём. Тогда нигде на земле счастлив не будешь. Ни в Москве, ни в Мельбурне, ни в Лондоне, ни в Таллине, ни в Риге.
— Готово! Валера, командуй всем за стол садиться, — засуетился вдруг Саня у мангала, собирая с него шампуры, унизанные сочным, шипящим от жара, хорошо прожаренным мясом.
* * *— Кирилл! Кира! — Машенька, помогавшая Кате собирать на стол, сливавшая вареную картошку, глянула в окно и заметила, наконец, стоявшего за забором Ивановых статного мужчину средних лет в деловом, хоть и светлом, костюме и при галстуке, давно пытавшегося привлечь ее внимание. Правда, привлек он пока только внимание Марты, грозно рычавшей на него, встав на задние лапы, чуть не перепрыгивая через штакетник.
— Валера, убери Марту, кто-то пришел, — закричала и Катя, выискивая во дворе Иванова.
— Это ко мне! Я сейчас отойду ненадолго, — откуда-то из-за Машиной спины объявился Кирилл, привлек жену за плечи к себе, быстро поцеловал в черные, вопросительно посмотревшие глаза и выбежал на крыльцо, быстрым пружинистым шагом прошел по дорожке, приветственно маша рукой и улыбаясь незваному гостю. Кирилл оттеснил захлебывающуюся лаем Марту от калитки и выскочил на улицу, тут же прикрыв железную кованую дверцу за собой — Марта и порвать может. Появившийся тут же Иванов с поводком в руках, только остановился обескураженно, успокаивая собаку. А полковник с незнакомцем уже быстро удалялись по тенистому проулку в сторону дома Плещеевых. Тут же Машенька подбежала к калитке, надеясь догнать Кирилла, но Иванов ее удержал.
— Куда же вы, Маша? А за стол? Вернется Кирилл, мы ему «штрафную» нальем! Кто это пожаловал?
— Да так, коллега один бывший, из Питера, — взволнованно ответила Маша, все порываясь бежать на улицу.
— Ну, полно, не съест же он целого полковника, хоть и запаса, успокоил женщину Валерий Алексеевич. — А если задержатся, так я с вами вместе за Кириллом схожу, договорились?
Машенька нехотя позволила хозяину увести себя за стол.
Глава восьмая
Катерина, страдавшая с детства бессонницей, коротала ночь с ноутбуком. Залегла в кроватку, проглядела почту, блог свой в Живом Журнале, открыла «читалку», порылась в тысячах книг, собранных впрок в электронных библиотеках Сети; пробовала читать, поднималась нехотя с постели, выходила курить на кухню или на веранду, долго смотрела в быстро сменяющуюся ранним утром белую ночь, слушала птиц. Так хочется поплакать, а некому. Муж давно храпит, набегавшись за день. Разбуди, тут же кинется утешать, расстроится, но виду не подаст, наоборот, шуткой собьет плаксивую грусть, — потом и не заплачешь, а так хочется!
Как и у Люси, у Катерины не было настоящих подруг. Женщины в целом казались, и были на самом деле скучны и недалеки. Даже подружки юности из Литинститута, и те, в меру таланта, могли быть приятельницами, но не более, не более, увы. Аспирантура, диссер, к чему все это, когда в самый проклятый — 91-й — год пришлось после девяти лет жизни в Москве возвращаться «домой» — в Ригу. Зачем училась столько, зачем прочитано столько книг? Выживать среди сумасшедших нациков, которые при слове «русский» в лучшем случае брезгливо морщились. Было время, они же заискивали перед русскими, будет время, будут целовать ноги, а пока, пока куражатся вволю, поощряемые до сих пор Кремлем.
Встретился Иванов, знакомец еще по первому курсу университета, из которого сбежала в Москву, в Литинститут восемнадцатилетняя Катя. Как раз тогда встретился, когда казалось, после трагической гибели первого мужа, что жизнь личная уже прожита. Вспыхнула снова Катерина, забрезжил свет во вдовьем оконце. Десять лет уже прожили, и наполнилась снова жизнь — пониманием, счастьем, совместным движением к цели. И вот, Петербург, потом Вырица. Счастье жить на Родине и тоска, опять тоска, снедающая сердце и мозг.
«Сорок пять — баба ягодка опять» — говорит дурацкое присловье. А Катя и выглядела молодо, и хороша была собою, но болела долго и тяжело, о чем мало кто и знал, кроме мужа. От физических страданий накатывала тяжелая депрессия. Иванов вечно был занят — то обустройством дома, то работой, то бесконечным писанием статей и книг. Сначала он все старался расшевелить, привлечь к своим делам Катерину, и это ему удавалось, занята была чем-то жизнь, кроме боли и домашнего хозяйства. А потом и Валерий Алексеевич заболел и тоже чуть не умер. Теперь вот всё наладилось, вроде бы, и гости в кои веки опять собрались в нашем доме, да только гости все — друзья Иванова. А жены их — жены друзей Иванова. И что?
Люся. Люся была похожа чем-то на Катю, только на десять лет моложе и полная сил. И что-то вроде симпатии вспыхнуло было тогда, в машине, когда ехали по лесу на веселую прогулку и слушали веселую песню эстонской певички, что «позади, всё позади».
А поговорить так и не решились или не успели. Катя подоткнула под ноющую спину подушку, полулежа на постели, положила на грудь ноутбук и открыла вордовский файл.
…К концу вечера, когда разговор стал непринужденным, Иванов начал проявлять признаки нетерпения. Ему не сиделось, не беседовалось спокойно — он вскакивал, выходил покурить, отворачивался и долго глядел в окно, сидя спиной к гостям — словом, томился. Катя прекрасно знала мужа и понимала, что ему нужна «мужская беседа наедине», разговор о деле, о важном, не предназначенном для ушей профанов и уж, конечно, для женских ушей. И правда: через пять минут после очередного перекура Иванов бодро сказал:
— Ну, вы, девушки, посекретничайте тут, а я, с вашего позволения, похищу Андрея на пару минут. Не скучайте!
И повлек, повлек Петрова от догоравшего заката, от еще шумевшего самовара, от теплого плеча жены, от аромата березовых углей и белого шиповника, доносившегося из сада, повлек в кабинет, к компьютеру, к деловому разговору, то есть разговору о политике, о своей роли в этой политике, о планах и надеждах, не сомневаясь, что Петров просто мечтает о приватном приеме у гуру.
