Елена Крюкова - Тибетское Евангелие
А еще в горах есть Порог.
Он называется Порог Смерти.
Если ты поднимаешься в горы и без разрешения богов переступаешь этот Порог, тебя ждет смерть.
Если ты подходишь к Порогу, и ясно ощущаешь Его, и встаешь перед ним на колени, и просишь соизволения продолжить свой путь, и все равно идешь дальше, — тебя ждет смерть.
Если ты слушаешь и слышишь, что тебе скажут боги, когда ты приблизишься к Порогу, — ты можешь избегнуть смерти.
Горы не желают смерти. Горы не убивают. Горы — перевернутые чаши неба; из них небо пьет силу земли. Это человек, вообразив себя властелином земли, бездумно переступает Порог.
Помолись у Порога. Если тебя не пустят дальше — не ходи.
Если тебя пустят дальше — иди, даже если тебя ждет смерть.
Тогда твоя смерть будет началом новой жизни в небесах, которые ты еще не видел, не знаешь.
Приближались к Лхасе; об этом нам сказали путники.
Встретили на горной тропе караван яков. Мохнатые черные яки шли медленно и важно. Люди, сидя верхом на яках, молчали. И мы молчали. Караван поравнялся с нами, и жестом показал Розовому Тюрбану и Черной Бороде: давай уступим дорогу.
Взобрались на придорожные валуны, и яки медленно, гордо, гладя косматыми брюхами плоские камни, прошли мимо нас. На их спинах покачивались сонные люди и тяжелая поклажа.
И спросил, когда стали видны лишь спины странников: Джомолунгма ли эта гора?
И показал на высокую гору. Снега на ней ярко освещало солнце, и снег мерцал синим и красным цветом.
Последний путник, сидящий на последнем яке, обернулся и громко, раздельно сказал, чтобы услышали его: да, человек, эта гора зовется Джомолунгма, и горе тому, кто захочет взобраться на нее, не помолясь у Порога.
Наклонил голову и громко сказал, чтобы добрый путник услышал: Не переступим Порог. В Лхасу идем. Скоро ли Священный Город?
Путник, удаляясь, качаясь на широкой спине косматого черного яка, крикнул, и еле разобрал я, ветер голос отнес: Скоро! Лхаса скоро! Готовьтесь! Припадите к ее стопам, облобызайте камни ее! Да не отвергнет она вас, скитальцы!
И повторил тихо: Да не отвергнет.
Розовый Тюрбан и Черная Борода сложили ладони на груди и повторили за мной: Да не отвергнет.
И так шли дальше и дальше. Тропа осыпалась под ногами. Камни шептали: держитесь друг за друга, тогда не умрете.
И держались за руки, а иной раз обвязывали крепкими веревками пояса и связывали веревки узлами. И так шли.
Камни — кости земли. В Тибете мало растений и много камней. Они только с виду незыблемые, вечные. Камни выгрызает ветер, их смывают дожди и слизывают ураганы. Их убивает время.
Человек еще более непрочный, чем камень; но человек владеет Словом.
Слово — первый шаг к Свету. Тот, кто осознал Слово, уже повторил Свет внутри себя как молитву, мантру.
Лицо Розового Тюрбана спалило солнце и исцеловал ветер. Борода Черной Бороды превратилась в стог смоляного сена. И у меня, смиренного Иссы, отросла борода; правда, не такая могучая и длинная, как у Черной Бороды, но уже по грудь, ниже ключиц. Я уже мог видеть бороду свою. Она вилась, и отросли волосы мои, и вились за плечами.
И удивлялся Розовый Тюрбан: Как, Исса, вот неделями не моемся мы, ибо омовения наши происходят близ водопадов или близ горных озер, и не меняем одежду, ибо нет у нас смены, а ту, что на себе носим, постирать негде, да и щелока нет у нас; а ты чистый, будто после омовенья, и благоухаешь, будто умащенный розовым маслом, — что это за чудо? Скажи, может, ты святой?
И смеялся, и отвечал так: Милые! Сам не ведаю, но грязи не знаю. Просто молюсь Свету, и все. Не знаем путь. Но Путь — знаем. Жизнь — горы, путь — узкая тропа. Не думай о грязи, и будешь чист. Не думай о Тьме, и будешь светел.
Так подкрепляли себя веселыми разговорами, преодолевая тяжелый перевал.
И однажды Черная Борода сел на землю, и хватал воздух ртом, и хрипло дышал: задыхался. И сказал я: Друг! Помолись, не переступил ли ты Порог?
И ответил так Черная Борода: Где ты, Исса мой, там и я, слуга твой.
И подул с дальнего перевала холодный ветер, и достиг наших лиц, и заклубились тучи, и свежесть пахнула в лицо Черной Бороде, и улыбнулся он, и наполнился силой он, и встал он.
И так пошли мы дальше, ибо каменный гребень пройден был, и тропа спускалась вниз, и вдали, в нежно-синем тумане, уже видели крыши Лхасы.
И еще через день, сбив ноги в кровь, разделив на троих последний кусок черствой горской лепешки, вошли мы в Священный Город.
Мы видели жилье святых людей. Мы наблюдали: монастыри лепятся к скалам, как ульи.
На улицах Лхасы нам кланялись незнакомые люди. Я шел, неся улыбку на лице, чтобы улыбка освещала мой путь и землю у меня под ногами.
Люди видели улыбку, понимали: не разбойник я.
Нищих домов больше, чем богатых. Двери низкие. Гололобые мальчики играют близ домов в пыли, бросают кости, чертят палочками на земле круги и стрелы. Птицы сидят на крышах. Есть крыши черепичные; есть соломенные; а есть каменные.
На каменной крыше монастыря монах, облаченный в густокрасное одеяние, играет на длинной, громадной дудке. Дудка так велика, что он не может держать ее в руках. Раструб дудки лежит на камнях. Монах надувает щеки, они похожи на мячи. Резкий звук разрезает надвое слух.
Хотели есть. Постучались в дверь наугад. Нам открыл дверь старик. Он был горбат и раскос. Лицо его напоминало бубен. Он сразу понял, что мы голодны. Жестом пригласил в дом. Сели за стол. Жена старика подошла к столу и беззастенчиво глядела на нас. Стара, но красива. Ее сморщенную шею обнимали бусы из крупной, гладко обточенной бирюзы.
Будете ли горячее питье, спросила жена старика.
Мы ответили: Да, будем, с радостью!
Красивая гордая старуха быстро приготовила еду, ее здешние жители едят утром, днем и вечером: насыпала в миску муку, налила молока, быстро и ловко смешала смуглыми морщинистыми пальцами молоко с мукой. Порвала тесто на мелкие белые шарики. Катала их в темных ладонях и выкладывала на глиняное блюдо.
Блюдо подвинула к нам. Сказала так: Ешьте! Вам нужны силы, чтобы еще идти.
И сказал, поглощая белые мучные шарики и запивая их горячим зеленым чаем, где плавали куски бараньего жира: Женщина! Откуда знаешь, что нам еще идти надо?
Усмехнулась старуха. Поправила на черепашьей шее бирюзу. Раскосые глаза, я думал, черные, а оказались синие. Небесные.
Так сказала: Знаю все про тебя. В небе тебя увидала. Ты можешь не питаться пищей человеков. Ты знаешь хлеб небесный.
И тогда вскочил со стула. Стул упал. Глядел прямо в глаза старухе. В ее небо глядел.
И так сказал: Ты! Старая женщина! Зачем ты при всех сказала то, что надо таить глубоко в себе?
Не сказал это, а крикнул.
Черная Борода вскочил. Розовый Тюрбан бросился ко мне. Дрожь прошла по моему телу. Хотел говорить и не мог.
Старуха пристально глядела на меня. Старик подошел. Оба они на меня глядели.
И сказал я так: Мать! И сказал так: Отец!
И заплакали они, и красными от слез стали скулы их.
И упал перед ними на колени.
И схватили они меня за руки мои, и поднимали с полу меня. Руки их ощупывали меня. Они не знали мой язык; я едва говорил на их языке. Но я доподлинно знал: это отец мой и мать.
Твой отец в Назарете, так Черная Борода сказал. Твоя мать далеко за горами, за морями, так мне Розовый Тюрбан сказал. Что твой язык плетет узоры, так спросили они.
Молчал. Старик, мой отец, и старуха, моя мать, обнимали меня. Нежными были иссохшие, старые пальцы ее. Красной краской были разрисованы ладони ее. В ушах у нее висели на толстых серебряных нитях тяжелые камни цвета забытого моря.
Старик сказал: Приготовлю тебе омовенье! Тебе и спутникам твоим!
А старуха сказала: Лепешки вам в путь приготовлю.
И мылись в маленьком каменном сарае близ дома; и горяча была вода, и красно светилось распаренное тело мое. И тер пучками влажной травы спины и исхудалые ребра, и твердые плечи, и крепкие зады друзей моих, братьев моих.
И так сказал: Братья! Ибо вы братья мои. Отдыхайте! Долог был путь, но близок конец пути.
И, чистые и розовые, явились в дом; и плясали вместе со стариком и старухой старинную горскую пляску; и плакал я от радости, видя свет старых родных глаз.
Закончилась пляска, поклонился старой матери моей, поцеловал ее в небесные глаза: в один и в другой.
Переночевав в доме стариков, двинулись в путь.
Вышли на улицу — монах стоит перед нами. Желто-шафрановый донгак, вишневая накидка зэн до пят. Слишком нежное лицо. Щеки соком свеклы намазаны. Глаза блестят безумьем!
Сделал шаг — а монах мне подножку. Упал в пыль. Лицо разбил. Лежу в пыли!
Розовый Тюрбан и Черная Борода бросились к монаху. За руки схватили.
Кричат так: Ты! Нечестивец! Нашего друга искалечил!
