Элис Хоффман - Помеченная звездами
Было уже поздно, моросил легкий дождь. Машины неслись мимо. Филипп сам распахнул заржавевшую пассажирскую дверцу. Фокус был в том, чтобы пнуть определенную точку под ручкой. Шел тихий, зеленый, холодный дождь. На Клэр было ожерелье из лазурита. Она пригнулась, садясь в «сааб», и услышала звон колокольчиков. Наверное, ей померещилось. Проверяя, она шагнула назад и посмотрела на младшего внука мадам Коэн, такого неугомонного в детстве — разбивавшего окна, изобретавшего мухобойки, хоронившего собак, сидевшего с умирающими и старавшегося порадовать бабушку чем только можно.
— Готова? — спросил он.
— На все сто, — ответила она.
Иногда мадам Коэн не помнила, что случилось днем раньше, но далекое прошлое стояло перед ее глазами как живое. Цвет платьев, которые они с сестрами носили, пестрые яблоки на бабушкином столе, рецепт пирога правды (три свежих яйца, пшеничная мука, вишни, кожура лимона и анис), запах русского леса, первая встреча с Парижем, столь невероятная, что город и сейчас порой казался ей таким же, как в тот день. Наталия часто заглядывала в лавку, хотя мадам Коэн обычно дремала в кресле в задней комнате. Теперь в магазине работали невестки мадам Коэн, он стал их любимым детищем. Клэр проводила дни в мастерской deuxième месье Коэна. Отныне ее амулеты и талисманы продавались только в лавке Коэнов. Люси и Жанна шутили, что Клэр следует называть troisième[17] месье Коэном. Они восторгались ее талантом. Клэр, несомненно, была лучшим ювелиром из троих. Недавно ее работы выставили в галерее на рю де Риволи. Мадам Коэн и мадам Розен посетили торжественное открытие выставки, после чего неделями говорили только о нем — и еще о том, что видели на празднике Филиппа, хотя бабушка его не предупреждала и, разумеется, не просила прийти.
Наталия сшила внучке праздничное платье, изумительное творение из светлого серого шелка и желтого тюля. После выставки Клэр вставила его в раму и повесила на стену мастерской. Платье сияло под стеклом, как светлячок. Вот почему Клэр сделала Мими подвеску в виде светлячка. Они продолжали переписываться. Клэр сразу узнавала послания племянницы. Мими писала на розовой бумаге и адресовала письма «Тете Gigi Стори».
Соседки больше не волновались о Клэр. Они окружили заботами поникшую Наталию и месье Абетана, которому, по их мнению, срочно требовалась жена. У Клэр и без того хватало хлопот, к тому же она была влюблена. В первый раз она переспала с Филиппом после внезапной серьезной ссоры. Им нравилось подначивать и вышучивать друг друга, но это было совсем другое. Они отнесли ворону месье Коэна в Булонский лес, чтобы выпустить на свободу.
— Ворона должна быть вороной, — изрек Филипп. — Даже если она умрет, пусть, по крайней мере, поживет вороньей жизнью.
Ворона улетела и не вернулась, но Клэр боялась, что она не выживет после долгих беззаботных лет в жарко натопленной квартире. Девушка внезапно заплакала, что было на нее не похоже. Когда Филипп спросил, в чем дело, она назвала его идиотом. Они кричали друг на друга и обзывались. Прохожие обходили их стороной, считая ненормальными. А потом Филипп поцеловал ее, и все остальное потеряло значение. Клэр ни разу еще не целовалась. Она призналась в этом Филиппу, и он засмеялся.
— Выходит, ты ждала меня, с тех пор как мы были детьми.
— Сомневаюсь, — надменно возразила Клэр, но он поцеловал ее снова, и ей захотелось еще, и ссора была забыта.
Филипп любил скандалить и любил мириться. Клэр это нравилось. Ей все в нем нравилось, даже многочисленные изъяны. Он был еще большим трудоголиком, чем она сперва подозревала. Пропадал все выходные, возвращался из больницы поздно вечером и даже не извинялся. Мало спал и плохо ел. Намыленные тарелки выскальзывали у него из рук и разбивались, как у неуклюжего пытливого мальчишки, которым он прежде был. Филипп спорил с коллегами, раздавал деньги направо и налево, ругал правительство, кто бы ни был в кабинете. Он предупредил Клэр, что никогда не выберется в отпуск. Ни один из его изъянов не был роковым, даже тот, что он давал пациентам свой домашний номер и телефон трезвонил по ночам. Именно тогда Клэр поняла, что любит Филиппа. Все было ясно и без колокольчиков. Она лежала на его стороне кровати и машинально схватила телефон. В трубке рыдала женщина. Ее отец умирал, и она не знала, как ему помочь. Филипп встал с кровати. Он полчаса беседовал по телефону.
— Что ты ей сказал? — спросила Клэр, когда он наконец повесил трубку.
Филипп был таким высоким и крупным, что занимал больше половины кровати. У него были красивые длинные пальцы и темные волосы. Спал он обычно как убитый.
— Я объяснил ей, что провожать умирающего — большая честь. Она должна быть благодарна за последние мгновения рядом с ним. Должна попрощаться.
— На это нужно целых полчаса? — спросила Клэр.
— На это нужна целая жизнь.
— Я сделала нечто ужасное, — внезапно призналась Клэр.
Она все чаще жалела, что не может поговорить с сестрой, единственной, кто понимает, как легко совершить непоправимую ошибку, когда всего лишь хочешь прокатиться в погожий солнечный денек, сбегаешь по лестнице через ступеньку, оставляешь дверь открытой, слишком сильно жмешь на газ. Даже если никому не хочешь навредить.
— Ты о дяде? Я же говорил, что его хватил бы удар и без взломщика. И вообще, ты параноик, как и он. Клэр, ты заперла дверь.
— Дело не в этом. Я сделала кое-что еще. Мне нет прощения.
— Уговорила сестру сесть в машину? Это был несчастный случай. Если бы все врачи бросали практику из-за несчастных случаев, врачей бы не осталось и все умерли.
— Нет. Еще хуже. Я разрушила чужую жизнь.
— Зато спасла мою. Жизнь за жизнь. Без тебя меня считали идиотом.
— Кто? — улыбнулась Клэр. — Твоя бабушка?
— Ты сама!
Она так и не рассказала ему, что сделала. Об этом знала только Эльв.
Эльв, которая обернулась и взглянула на нее. Эльв, которая исчезла в зарослях терновника. Эльв, с которой они были связаны нерушимой клятвой и общей кровью.
Вскоре Клэр и Филипп поселились на верхнем этаже дома мадам Коэн. Бабушки милосердно умолчали, что давно твердили им об этом. Квартира была огромной, Клэр и Филипп потихоньку красили стены в белый цвет. Оконные рамы и двери были позолоченные, очень старые, со сколами по краям, но прекрасные. Клэр и Филипп решили оставить все как есть. Спальня выходила на маленький садик, которому было далеко до мощеного двора бабушки Клэр, и все же премилый.
В полдень Клэр покидала мастерскую месье Коэна, заходила в магазин за мадам Коэн, и они вместе шли домой обедать. Наталия часто присоединялась к ним. Она постепенно приходила в себя после смерти Самуила Коэна. Наталия стала совсем хрупкой. У нее болели колени, и Клэр помогала ей подняться в квартиру по лестнице. Прошло восемнадцать лет после золотой свадьбы в отеле «Плаза», но Наталии по-прежнему снился тот день. Ей снились Анни, Мег и юные Стори в синих платьях, которые она им сшила. Прошлой ночью она уснула на диване в гостиной и отправилась во сне на свой собственный праздник. Там были все: Мартин, Самуил Коэн, Элиза и Мэри Фокс. Повара усердно покрывали птифуры розовой, зеленой и голубой глазурью. Пахло сахаром и ванилью. Волны жара поднимались от огромной ресторанной плиты, и Наталия раскраснелась.
— Приготовьте мне нечто незабываемое, — попросила она шеф-повара. — Я должна запомнить все, прежде чем утратить навсегда.
Когда Клэр готовила обед для мадам Коэн и бабушки, она клала помидоры куда только было можно. Она приготовила гаспаччо по маминому рецепту, воссоздала лучшие томатные супы, которые они с Питом придумали для смертельно больной Анни, запекла зеленые помидоры на тостах с оливками — очень просто и очень вкусно. Разумеется, не обошлось и без любимого ризотто мадам Коэн с желтыми помидорами и тимьяном. Клэр выращивала помидоры в керамических горшках на крошечном балкончике, заказывая старинные семена по каталогу. В разгар лета она накинула на растения сетку, чтобы не расклевали птицы. Летние вечера Клэр проводила в патио. Филипп приходил с работы, садился рядом и вытягивал свои длинные ноги. Раньше он понятия не имел, что помидоры бывают зелеными и розовыми, золотистыми и желтыми. Ему нравилось есть их сырыми, как фрукты.
Следующей весной каштан зацвел так пышно, что к нему потянулись туристы с фотоаппаратами. Семья давно страшилась наступления тепла, но в этом году все было иначе. Наталия и Клэр обрадовались приходу весны. Они вымыли окна в квартире Наталии, заказали семена старинных помидоров, в безветренные дни гуляли у реки. Вернувшись от Мими и Эльв, Наталия начала шить свадебное платье для Клэр. Она купила специальную лупу, с которой могла различать стежки. Ее руки изуродовал артрит, но она работала всю зиму и почти закончила. Ей нужно было поторопиться, чтобы дошить платье к лету. Ее пальцы кровоточили от крошечных стежков, руки приходилось окунать в теплое оливковое масло, но она была уверена, что это ее последнее платье, и вложила в него всю душу. Она дважды была влюблена и выразила свои чувства через платье. Стежки прилегала друг к другу так плотно, что их почти невозможно было различить. Наталия считала, что это лучшая метафора любви. Любовь невидима, но существует, признаешь ты это или нет.
