Николай Байтов - Любовь Муры
Перестань же, моё дитятко, думать с таким надрывом о моём нездоровьи. Всё это очень далеко от тех бед, какие рисуются тебе. Ведь ты знаешь меня, я бы написала тебе, если б было что-либо опасно. Читая твоё письмо мне было просто неудобно — я поняла, что тебе гораздо хуже, чем мне. Да и больна ты серьёзней. Пожалуй, лучше ехать в А.-Ату, чем «лавировать», как ты пишешь.
Я не перестаю думать о тебе, о твоём нелепом и трудном положении. Дальше так тянуться не может. Неужели, неужели с деньгами нельзя найти в М-ве комнату?! Что же предпринять? Твоё сегодняшнее письмо совсем расстроило меня. С одной стороны ты совершенно напрасно волнуешься из-за меня, с другой — тебе по-настоящему плохо и я ничем не могу помочь тебе. Ты мне, Кисанька, сделаешь большое одолжение, если совершенно перестанешь думать обо мне, т. е. о моём нездоровьи. Ведь я же работаю, а это первый показатель, что мне ещё далеко до настоящей болезни. Меня страшно мучит, что ты напрасно загружаешь себя этим. Поверь, я бы написала тебе. Я себя гораздо крепче чувствую, чем в феврале м-це, и радуюсь, что бегаю с такой бодростью на работу и обратно. Даже в город я решила как можно реже выезжать, чтобы абсолютно не переутомлять себя. Результаты моего режима уже есть. Итак, ты успокоилась, не правда ли? Честное слово, мне намного лучше, чем тебе сейчас. Я совершенно спокойна за себя, т. к. вижу, чувствую, что я «на правильном пути». И в тубдиспансере мной довольны. А твоё положение не выходит из моей головы.
Напиши же наконец, получила ли ты 150 р.? Спрашиваю об этом уже не раз. Пишу тебе часто, о том же прошу убедительно и тебя. Если можно каждый день хоть по неск. слов, чтобы я знала, что ты думаешь. Пиши совершенно откровенно.
Горячо целую. Твоя Мура.
Уже окончила письмо и приготовилась ко сну. Однако ещё рано — только 10 часов! Могу ещё побеседовать с тобой. Эти 2 написанных листка — сплошной вопль — просьба к тебе не думать обо мне. Мне так досадно, что ты придаёшь значение малозначащему. Сегодняшнее моё состояние — пустяк по сравнению с позапрошлогодней болезнью. Обидно ещё потому, что в феврале мне было нехорошо (вот тогда я и написала тебе), а теперь дело идёт на поправку, а ты так остро переживаешь то, что уже почти «в прошлом». Д/отдыха мне окончательно поможет. Не стоит больше говорить об этом. Пишу правдиво всё как есть, и ты должна мне верить. Итак, оставим такие разговоры.
Слушаю сейчас Лемешева. Странно, что он не вызывает особенных эмоций. И специально на такой концерт я бы не пошла. У нас идёт «Иван Сусанин». Надо непременно повести Идочку на эту оперу. Читаю, верней прочитала «50 лет в строю» комбрига Игнатьева. Советую тебе достать его мемуары (журн. «Знамя» № 9). С наслаждением перечитала и с сожалением оставила книгу Диккенса, присланную тобой. Всегда, перечитывая Диккенса, ощущаю запахи детства.
Сегодня всё время нахожусь в приподнято-бодром состоянии. Не знаю, что так подействовало на меня, очевидно любимая пора года и хорошее физ. состояние. Обрадовало также сообщение, что смогу через некот. время получить веч. работу. Она кстати. Приблизительно через месяц приступлю к ней. Вот только омрачает моё настроение — твоё положение. Самое паршивое, что я беспомощна помочь тебе чем-либо существенным. Это действительно нехорошее сознание — не быть в состоянии быть «активной».
Ну а теперь спокойной ночи, голубка моя. Как-то тебе сейчас? Во всяком случае — всё проходит — минет и это, вот только ты не лечишь свою руку! Будь же здорова, моя любимая.
23/III.
Кисанька моя, вчера опустила тебе письмо. Так хочется утешить, успокоить. Уверена, что живётся тебе сейчас «неважно». Но ведь всё проходит, всё меняется. Не надо терять только устойчивости, спокойствия. Как решаешь с поездкой в А-Ату? Напиши об этом. Думала, что и сегодня получу твоё письмо. Пришло только письмо от Костика, пишет, что может быть приедет в Киев. [Эту фразу Ксения почему-то отчеркнула слева карандашом — вертикальной жирной чертой.] Может быть, мне удастся в это время поехать в д/отдыха.
Командировка оттягивается до 1/IV. Это меня совсем не устраивает. Я думала с 5-го числа уже быть в д/отдыха. Буду несказанно рада, если эта злополучная командировка отпадёт от меня.
Сегодня у меня такое гадкое настроение. Всё безразлично и противно. Даже не могла возмущаться Идиной четвертью, в которой все отметки «посредственно» и одна «плохо».
Проваливается моя вторая работа. Это просто невезение. Очень рассчитывала на неё. Надо к лету обязательно освободиться от долгов, чтобы они не испоганили мне летнего отпуска. Осталось совсем мало времени до лета. Чувствуешь ли это? Хотелось бы поехать в М-ву и побыть также у Кати.
Нет, не могу сегодня писать. Нестерпимо болит голова, но t° нормальная. Стала плохо спать. Что-то делаешь ты сейчас, моя голубка? С этими мыслями кладу перо.
24/III. Доброе утро, родная. И сегодня нет с утра твоего письма. Очевидно, ты решила, что я в командировке. Жаль, таким образом мне неизвестны твои намерения с отъездом.
26/III.
Ты мне сегодня снилась, родная. Почти всю ночь мы куда-то с тобой ехали. (Жаль, что во сне!..)
Я скучаю по тебе, дорогая. Мне не хватает тебя всегда. В общем, после довольно покойного отношения к тебе (кот. появилось после известных переживаний), — возвращается прежнее — когда мне постоянно не хватает тебя. Не раз уж я ругаю себя за это. Как-то так случается, что я людям дарю больше, чем получаю от них. Если я люблю, то чувство моё безудержно, я вся в этом порыве. В своей жизни только в 2-х случаях я видела к себе со стороны мужчин такое же отношение. Но там я, к несчастью, быстро охладевала.
Что же ты предпринимаешь, Кисанька? Решила ехать? Может быть, ты уже готовишься к отъезду и в сутолоке сборов не имеешь возможности написать мне? В своё время я не дала тебе телеграммы, что остаюсь, а теперь очень жалею об этом.
Много бы дала, чтобы побыть с тобой, хотя бы денька 2.
Если тебе не трудно, купи в магазине Музгиза на Неглинной 14 такие ноты: Рамо «Два ригодона», «Грациола», «Сонатина g-dur»; Грига «Одинокий путешественник», «Птичка». [Все названия подчёркнуты карандашом Ксении.] Об этом очень просит меня Роза Григорьевна.
Пишу на работе утром. Очень тороплюсь, но находясь под впечатлением сна, захотелось перекинуться с тобой неск. словами.
Скоро исполнится 6 лет нашей дружбы. «С умилением» вспоминаю первые годы её. В них было много красоты, радости; для меня эта радость ничем тогда не омрачалась. Теперь этого нет, но, как я уже сказала, я опять остро переживаю разлуку с тобой и за это браню себя. Но рассудок и чувство всегда у меня антагонистичны. Горячо обнимаю. Твоя Мура.
26/III. Вечером.
Чайковский — 2-й концерт для скрипки. Сейчас буду слушать наиболее проникновенную часть — adagio. Легла с книгой: «Аннет и Сильвия». Взяла её как успокоительное. Надо чем-то утешить себя. Безразличие, отупение, отвращение — закрывают мир. С особой ясностью раскрылось сегодня передо мной, что из-за этого происходит ущерб и в Идином воспитании. Это бесспорно. Я перегружена и устаю — это так. Но душевное состояние ещё в большей мере, чем работа, мешает выполнять свой долг по отношению к ней. Как я тебе писала, теперь после 5-ти час. сижу дома и всё же в свободное время не отдаюсь ей. Я, конечно, уделяю ей внимание, но не вкладываю свою душу, как это делают матери, всецело поглощённые своим ребёнком. Призываю на помощь образ Аннет, беседую с ней, как бы она поступала в таких случаях…
27/III. Да, интересно, как бы поступила Аннет в таких случаях?! Но, насколько мне известно, с ней не происходило того, чем полна я сейчас. Знаешь, родная, я до сих пор не могу оставить мыслей об А.И. [По-видимому, Абрам Исакович, вскользь упомянутый осенью прошлого года.] Сколько проклятий я призывала на свою голову из-за этого слабодушия. Быть так увлечённой и без взаимности в мои годы — безумие. Никогда не говорила с тобой об этом — и тяжело, и страшно страдает самолюбие. Где моя гордость? Я не раз уж попирала её. Редкие встречи и ещё более редкие письма с очевидностью показывают, что он равнодушен ко мне. И в то же время чем-то недосказанным или же как будто бы случайно обронённым словом, поступком он не раз давал мне возможность рассчитывать на что-то. Сегодня я его видела, позвонила ему по телефону, что хочу видеть его (проклинаю себя за это), встретившись, я была наск. возможно выдержанной, а он холодней обычного. Только любезен и корректен. Рассталась, не скрывая своего возмущения и с твёрдым решением — забыть. А вот сейчас дома — вне себя и по-настоящему страдаю. Снова вспоминаю его поведение со мной — в нём немало было обнадёживающего, но правда за последнее время ничего утешительного для себя не могу найти. И всё же, ему как будто бы лестно моё отношение. (Да и кому оно не льстит?) Забыть, забыть! Не думать, совершенно вытравить его из себя. Иначе я превращусь в полное ничтожество. Призываю на помощь всю свою волю. Но она не надолго действует. Не помогают никакие внутренние увещевания. Часто в немые свидетели приглашаю тебя, моя голубка. Теперь вот я по-настоящему понимаю твою историю с В. Но ты была счастливей меня. Неужели, неужели я снова напомню ему о себе, воспользуюсь тем или иным предлогом? Так уже бывало со мной не раз. Надо ли говорить, как бывала я счастлива, когда он выказывал ко мне внимание!
