Дмитрий Леонтьев - Охотники за удачей
— Полагаешь, влюбилась?
— Не знаю. Но иллюзия могла возникнуть. Филимошин красивый, здоровый мужик, язык хорошо подвешен, манеры благообразные, одевается со вкусом… Только один недостаток — Мерзавчик он… Ну, а человеку на грани нервного срыва много ли надо? Депрессия, плюс очень напряженные дни, интенсивная работа… Да, я думаю, что это самоубийство… А ему даже доведение до самоубийства не пришьешь, все слишком хлипко… Открутится и в этот раз. Вот я и не выдержал — врезал ему разок, от души…
— Да уж, от души, — с удовольствием вспомнил Устинов. — Бедняга всю мебель в номере сгреб…
— «Бедняга»! — передразнил Сидоровский. — Убийца он, а не «бедняга». И что самое поганое: он ничего так и не понял. Ни-чего. Для него это самоубийство не больше чем досадное недоразумение, несчастный случай, чуть-чуть покалывающий совесть… Если она у него вообще есть. Надо же: плачет и фотографирует! Вот я и засветил ему пленку… И самому ему тоже… засветил.
— Если он ничего не понял, то и смысла бить его не было. Теперь только вопли о «милицейском беспределе» начнутся, да карьеру себе подпортишь. Кроме удовольствия, ты ничего с этого не получил.
— Зато какое удовольствие! — подчеркнул Сидоровский. — А карьера… Я ж «вечный оперативник», Коля. Генералы, они в других семьях рождаются. Их, словно особые виды овощей, в тепличных условиях выводят. Там заранее каждому овощу табличку привешивают: «генерал выдающийся», «видный деятель государства Российского», «директор института особо умный»… А наш с тобой предел на бирочке с рождения обозначен: «майор обыкновенный». А выгонят… Я себе работу всегда найду. Опыт у меня немаленький, в лучших местах с руками оторвут. Может, так оно и было бы лучше, да сам уходить не хочу. Я — сыскарь, Коля. Сыскарь, от макушки до подметок. И люблю свою работу, хотя… подчас и ненавижу ее до зубовного скрежета…
На балкон гостиничного этажа, где они курили, ожидая окончания работы экспертов, заглянул встревоженный портье.
— Господин капитан, — обратился он к Сидоровскому, — помогите, пожалуйста. Там, внизу, в холле, один посетитель разбушевался. Рвется в номер к покойной… Сильно выпивши… Может быть, вы его знаете — некто Врублевский. Очень горячий молодой человек. Непременно хочет пройти. Говорит, что ему обязательно надо ее увидеть и проститься… Я уж объяснял, объяснял… Помогите…
— Врублевский? — прищурился капитан. — Пойдем, Коля, поможем утихомирить этого засранца…
— Послушай, может, не надо? — попытался остановить его Устинов. — Ты и так сегодня повоевал достаточно… Я не хотел говорить, но ты очень плохо выглядишь в последнее время. Работаешь на износ, и нервы у тебя уже не лучше чем у покойной Александрины… К тому же мы сейчас находимся здесь едва ли не в положении гражданских лиц — можно считать, что мы уже в командировке… Там есть кому пьяных вразумлять. Пусть этим постовые занимаются…
— Пойдем, пойдем, — потянул его за рукав Сидоровский. — Нам с этим поганцем по возвращении все равно работать придется… Лично я собираюсь вернуться. А ты?.. Вот и пойдем.
«Я-то как раз собираюсь вернуться, — подумал Устинов. — А вот ты… Надо же, как меня угораздило в эти силки попасть! Хотел на бандитах деньги сделать, думал, что это я буду их использовать, а оно вон как вышло… Сперва Врублевский, а теперь еще и Шерстнев… Видать, права поговорка: коготок увяз — всей птичке пропасть. Как теперь разорваться между милицией, «шерстневцами» и «березкинцами»? Ведь как только кто- то из них узнает, что я играю на две… на три стороны, и мне конец! Теперь еще и эта командировка… Одна надежда: может, Сидоровского в Чечне и без меня пристрелят? А вот если нет… Но тут уж закон такой — либо я, либо он. У меня дом, семья, дети, а у него кроме жены все равно никого нет. А жена молодая, найдет себе кого-нибудь… А я иначе не могу… Наверное, не могу…»
Они спустились в нижний зал. Два дюжих охранника с виноватым видом удерживали рвущегося к лестнице Врублевского.
— Владимир Викторович, — басом увещевал его один из них, — не можем мы вас пропустить. Вы же сами приказывали нам никаких безобразий не допускать и исключений ни для кого не делать. На нас же потом и будете сердиться… Идите домой, отдохните, с горем надо ночь переспать…
— Ты мне еще советовать будешь, сукин сын! — ярился Врублевский, с пьяной настойчивостью устремляясь к лестнице на второй этаж. — Прочь с дороги!
— Владимир Викторович, — гудел охранник, — там милиция, одумайтесь… Зачем вам неприятности? Вы же сами говорили, чтобы мы…
— А ты пропусти его, пропусти, — загремел от входа Сидоровский, — Думаешь, он тебя слышит и понимает? В его мозгах кроме винных паров сейчас и нет ничего. Его не уговаривать, а выкинуть на улицу проветриться нужно… И это в лучшем случае. А по сути дела, в ближайший вытрезвитель определить.
Врублевский замер, словно с разбега уткнулся в невидимую стену, отыскал взглядом Сидоровского, и в его глазах засверкала неподдельная ярость.
— Это ты, что ли, меня туда определишь?! Или, может быть, возьмешься взашей выгонять?
— А хоть бы и я, — прищурился Сидоровский.
Охранники отступили в стороны, предоставляя возможность старым врагам самим разрешить возникшую проблему. Отошел к стойке администратора и Устинов, стараясь не попадаться на глаза Врублевскому. Но внимание того было приковано к стоящему перед ним оперативнику.
— А не много ли берешь на себя, капитан? — недобро улыбнулся он. — Не унесешь ведь… Надорвешься.
— Я поднатужусь, — пообещал Сидоровский. — Да и ты не тот вес имеешь, чтобы меня раздавить.
— Отойди с дороги, капитан, — сказал Врублевский, — Лучше отойди… В другом месте и в другое время мы с тобой поговорим. Поговорим так, как нам хочется, от души… А сейчас отойди. Дай пройти. Мне ее увидеть нужно…
— Наши с тобой проблемы ни для кого не секрет, и разрешить их не долго, — ответил Сидоровский, — Ты бандит, я оперативник, вот и все «проблемы»… А туда ты сейчас не пойдешь. Никто для тебя исключений делать не будет. Ты ее увидишь. Но — потом. А сейчас там группа работает.
— Имел я твою группу… в виду, — сквозь зубы заявил Врублевский. — И тебя видел в самом темном месте негра. Я ее увидеть должен, и я ее увижу! А вы по своим законам сами живите. Они как раз для таких дешевок и придуманы… Отойди, говорю!
— Читай по губам: не отойду. Ты уже достаточно побуянил, а теперь иди и проспись.
— Не доводи до греха, — сказал Врублевский, — Я все равно пройду, и преградой между нами вставать не советую. Порву!
— Ага… Попытай счастья, — кивнул Сидоровский. — Только лоб не расшиби… Иди домой, Врублевский. Не увеличивай неприятности, ты и так уже достаточно дров наломал.
— А это не твое собачье дело, мои дрова считать!
Они стояли друг напротив друга. Оба высокие,
широкоплечие, злые. Два крепких, русских мужика, вставших на разные стороны, как уже не раз бывало на Руси, и в упрямстве своем готовы были или умереть, или убить, но ни на шаг не отступить со своих позиций. Своя правда у каждого, а характер общий и дух, хоть и сметенный, а непокорный, горячий, вздыбленный.
— Зашибу, капитан, — предупредил Врублевский. — И на погоны не посмотрю. Отойди с дороги!
— Нет, парень, шалишь. Назад тебе поворачивать.
— Ну, смотри, я тебя предупреждал, — сказал Врублевский и, широко размахнувшись, что было сил ударил, целясь кулаком в подбородок противника.
Но, видать, немало было выпито, да и реакция у Сидоровского не за письменным столом оттачивалась, и капитан легко уклонился от удара, пропустив кулак противника над головой. И тут же нанес ответный удар сложенными «в замок» руками. Удар пришелся в шею и был такой силы, что Врублевский опустился на колени. Несколько секунд он ошалело мотал головой, гоня прочь звон в ушах и туманную завесу перед глазами, затем медленно выпрямился и похвалил:
— Хороший удар. Мужской. Посмотрим, выдержишь ли ты мой…
На этот раз размах был короче, но удар несравненно точнее. Сидоровский глухо охнул, отступая на шаг. Из разбитой губы на рубашку брызнула кровь. Капитан вытер ее тыльной стороной ладони, сплюнул появившуюся во рту горечь и бросился на врага. Дрались они, азартно давая выход переполнявшей их ярости. Уже забыты были все приемы, и драка пошла привычная, русская, от души и от характера, та драка, в которой синяки считают не штуками, а десятками и дюжинами.
Когда опомнившиеся охранники и администрация растащили драчунов в стороны, они были уже покрыты синяками и царапинами так, словно спустились в бочке с Ниагарского водопада.
— Тебе конец, мент, понял?! — орал Врублевский, вырываясь из удерживавших его рук. — Ты покойник! Можешь себе гроб по размеру подбирать.
— А ты, дерьмо, бери себе гроб сразу на два размера меньше! — ревел в ответ Сидоровский. — Если вообще будет, что хоронить! Я тебя достану!
